И сколько б ни тщилась...

Она поняла это много лет спустя, успела дважды или трижды смениться мода - джинсы с завышенной талией на джинсы с заниженной, и теперь красить губы карминово-алым считалось скорее смешно, чем вызывающе. Изменили форму прически, а большие автомобили "Гринпис" объявил вне закона, и улицы Лондона, Ливерпуля, и даже, о ужас, Нью-Йорка заполонили японские и корейские "коляски", похожие на покрытых серым металликом-хитином жуков. Компьютеры из редкой роскоши профессоров и писателей стали подростковыми игрушками, а стандарты идеальной фигуры уменьшились вместе с длиной юбок.

Мир менялся.

Все менялось - кроме нее.

И, конечно, Ада.

И сколько б ни тщилась, Керсти не могла покинуть его.

Она воображала, будто сумела провести демонов, именующих себя монахами - сенобитами, однажды заключив сделку - в каком-то смысле предательскую, Фрэнк Коттон заслуживал и смерти, и вечных мук, но Шкатулку-то Керсти все же открыла. Второй раз - обманула и самих сенобитов, и доктора Чэннарда. Двойная победа, чистая победа - вот только правила неизменны.

Однажды прикоснувшийся, однажды узревший - вернется. Все равно, что лишиться девственности - современные технологии позволяют залатать пленочку кожи, но не вернут истинной невинности.

читать дальшеКерсти думала, что это хорошее сравнение. Дефлорация - тоже кровь. А лезвия и крючья - вполне фаллический символ.

Ад поселился рядом с ней - преданный, как щенок, ад поселился внутри нее - навязчивый, как паразит. Ад что-то сделал с ней - переродил ткани, плоть и кожу - ни единой новой морщины с того дня, когда Керсти вдохнула ржавый и мясной аромат катакомб; несколько седых волос - там, куда упали лучи черного ромба, именуемого Левиафаном - но седина не распространялась далее.

Подруги и знакомые восхищались - ты так замечательно выглядишь.

"Как мертвец", после очередной дежурной улыбки и пластмассовой благодарности думала Керсти.

Вернее, как не-мертвец. Нежить.

Сенобиты поставили на ней свое тавро, словно на породистой и капризной лошади. И не торопились.

Им некуда торопиться, знала Керсти. Ее тело остается двадцатилетним, упругим и сочным - теплая свежая плоть. Они умеют ждать... И неважно, что Чэннард убил их.

Такие, как Пинхэд - или стоило называть его Элиотом? - не умирают.

На самом деле.

Керсти полагала, что это относится и к остальным трем - изуродованному мальчишке, толстяку с зашитыми глазами под стеклами черных очков... И к девушке с рассеченным горлом.

Последнюю Керсти вспоминала чаще других.

Или наоборот - та вспоминала Керсти из своего двойного небытия, вопрос о снах, мудрецах и бабочках так же вечен.

"Боль заставляет тебя быть собой. Боль - то, что объединяет младенца и старика, мужчин и женщин, боль - это константа и Вселенная", - звучал приглушенный шепот, так мог говорить больной раком гортани - на последней стадии, когда реальность тикает от дозы морфинов к... Да, боли. Шепот извивался под кожей, в височных костях Керсти, будто глодали ее термиты; он выхватывал из будничных дел - в машине, в душе, за стойкой в конторе, где Керсти осваивала очередной новопридуманный прибор или программу; во время занятий любовью со случайными мужчинами, лица которых Керсти забывала наутро.

Собственно, поэтому она и не считала, что живет.

Подобно приступам - эпилепсии, например, визиты всегда начинались одинаково, с покалывания в пальцах и сосках, отчего те сморщивались и темнели, и остывали - порой прямо в чьей-нибудь руке; так Керсти рассталась с четырьмя парнями - "Ты гребаная психичка и ледяная, к тому же!" - высказал лишь один, но думали все. Керсти переставала ощущать что-либо, кроме микроскопических игл и холода, а еще запах ванили - столь же сладкий, сколь и омерзительный, будто присыпали ванилином гниющую тушу.

Керсти кричала - во весь голос, с визгом и брызгами слюны. В первый раз она опрокинула на пол поднос с завтраком - размазанная по кремово-бежевому ламинату яичница с беконом в луже кофе смахивала на чьи-то мозги в формалине - губчатое серо-желтое с бурой жижей месиво, - и орала, орала, царапала лицо и руки испуганной студентке-официантке, и потом долго рыдала уже у лечащего врача - психотерапевта.

"Это демоны и они вернулись", - повторяла Керсти.

"Вы не понимаете", - Керсти упрямо сжимала губы, пока добрый доктор в очках-монетках кивал и записывал что-то в массивную тетрадь.

Ее закрывали в больнице - Керсти твердила о демонах, ей выписывали уколы, от которых наваливалось многотонно забытье, но иглы и гнилостная ваниль не отступали - шепот тоже.

"У тебя нет причин бежать, Керсти. Ты бежишь от себя".

Колючий и глухой голос - ни ярости, ни злорадства. Покой - но не синоним равнодушия.

"Вас все еще беспокоят видения?" - вязкие недели спустя спрашивал пухлый доктор. Он улыбался, как Санта-Клаус, а вместо подарков в шуршащей фольге сулил желтые и розовые таблетки и ампулы с прозрачным сном.

"Видения? Они куда реальнее вас, доктор", - но Керсти устала от бело-голубых больничных стен и безвкусной каши на завтрак, а правды от нее не ждали.

- Да, все в порядке, - получилось фальшиво, но не хуже игры в Джулию - под мокро-опрелой кровавой шкуркой хозяйки.

Ее отпустили с диагнозом - нервный срыв, галлюцинаторное расстройство в стадии ремиссии, и парой фунтов таблеток в сумочке.

Керсти выбросила их в первый же мусорный бак.

"Верный выбор", - прокомментировал голос удавленника... Удавленницы. Теперь Керсти не сомневалась.

- Оставь меня, - Керсти сглотнула, обернулась по сторонам - не чересчур ли громко.

"Думаю, нам стоит привыкнуть друг к другу", - ответил голос. Керсти скривилась - удавленница права. Термитник в голове лучше психбольницы.

"Вы меня не достанете. У меня нет Шкатулки".

"Ты уже открыла ее, Керсти".

Солнечный день заволокло погребной сыростью. Но Керсти заставляла себя идти вперед - улыбаться и идти. Привыкай.

"Пусть. Вы мертвы".

Голос промолчал. Керсти торжествующе ухмыльнулась - и купила в придорожном лотке молочный коктейль. Шоколадный - никакой ванили.

"Я выиграла. Я. Не вы, демоны!"

С тех пор она старалась сдерживать крики. Она кричала – но дома, когда вода в душе превращалась в несвежую осклизлую кровь, когда отражение в зеркале бледнело и покрывалось тщательной нарезкой ран – фигурной, вычурной нарезкой; вместо рыжевато-каштановых волос – причудливая татуировка и канцелярские кнопки, удерживающие полоски кожи, уши пришиты к черепу, растянутые веки продырявлены – кажется, дыроколом. Треугольные отверстия в щеках напоминали надрезы, какие делают в дынях и арбузах на горячих южных рынках – демонстрируя спелость.

«Ты права. Тебе бы пошло», - шелестел голос, по-прежнему спокойный и осторожный, словно владелец – владелица, - опасалась задеть Керсти или спугнуть ее.

И заинтересованный.

Керсти кричала, закрывала зеркала полотенцамит, словно в доме покойника. А потом – страховка за сгоревший дом неумолимо заканчивалась – нужно было действовать, искать работу, накладывать макияж, миллион и тысяча одна мелочь; и Керсти забывала о голосе и о надрезах, сквозь которые виднелись зубы, виднелся влажный слизисто-кровавый язык.

Возвращался запах ванили, плесневелого подвала и ржави – но она научилась сдерживать крик.

Демоны не тронут меня, помнила Керсти. Они мертвы. Шкатулка по-прежнему ведет в Ад, но царство сенобитов осиротело – а оттуда, где они теперь – не достанут.

«Ты права, Керсти», не спорила Черная Королева.

Так Керсти назвала незваную – но ведь уже смирилась, не так ли? – визитершу. Как-то попросила назвать имя, и получила лишь – «Женщина-Сенобит». «Ты не помнишь своего имени?» - хмыкнула Керсти, потому что ей нужно было доехать до дома, не врезаться в кого-нибудь на встречной полосе, не сбить школьника с мороженым или старушку в бигудях; светски беседовать с кошмаром – способ пересечения «из пункта А в пункт Б».

«Или не хочешь называть, потому что владеющий именем демона, владеет демоном?»

«Мы не демоны», - возразила та.

«Тогда кто? «Демоны для одних, ангелы для других»? – процитировала Пинхэда вслух. По ретро-станции ревели старые-добрые Эйси-Диси– «Hell ain`t a bad Place to be». Керсти проговорила нараспев, будто поддакивая рокерам.

«Сенобиты», просто ответил голос, вибрируя между «ц» и «с». Керсти сравнила с трещоткой гремучей змеи. А Женщина добавила:

«Я правда не помню имени. Я слишком давно… и слишком далеко от всего».

«Ты мертва», не без злорадства напомнила Керсти.

Как и прежде – действовало. Холод, ржавчина и ваниль отхлынули. Но Керсти услышала вздох – тоскливый, как завывание волка на луну; посреди января, когда мороз и голод пожирают внутренности и шкуру, и стелется туманом пар из клыкастой пасти. На мгновение – почти жаль стало, а потом напомнила себе: это чудища, твари из бездны, убийцы и палачи.

Их нельзя жалеть и они не несут ничего, кроме зла. Фрэнк Коттон был сущим придурком, раз вызвал их. Да и доктор Чэннард – и тысячи других – не лучше.

Керсти умнее.

Неважно, что она тоже открывала Шкатулку.

Два или три раза Керсти навестила Тиффани – аутичную девочку, которая пришла в себя после путешествия по аду. Шоковая терапия - самая действенная, думала Керсти, высматривая Тиффани в сиротском приюте, где она теперь обитала; но девочка пугалась своей спутницы, вжимала голову в костлявые плечи и затихала в углу.

Она не хотела вспоминать. Керсти ее понимала, и в третий – или второй? – раз попрощалась с Тиффани навсегда.

Наедине с собой, думала она. Наедине с Адом.

Наедине с… Черной Королевой. Пускай так – не «Женщиной» ведь называть.

«Черная Королева. Мне нравится», - явился ответ неделю спустя – в час, когда солнце цеплялось за кромку небо, но все же тонуло медленно и бесславно в Лондонском смоге. Керсти провожала его печалью и горячим чаем с бергамотом, а присутствие демона на фоне заката почудилось неожиданно… безопасным. Словно беседовали две старые подруги, вспоминая былое.

«Черная Королева. Мне очень нравится», - повторила сенобит.

Керсти закрыла глаза, чтобы увидеть ее – высокую, с мертвым гладким лицом и лысым черепом, серебряные в синеву глаза и венозно-бордовые потеки – из продырявленной переносицы, ран на животе и плечах; голосовые связки подрагивают бахромой, распяленные бесстыдно на всеобщее обозрение. Ужаса Керсти не испытала.

«Предложила бы тебе чаю, но пить ты вряд ли сможешь», - а вот от язвительного выпада не удержалась.

Ей нравилось поддевать демоншу. Детская защита – высмеять страх, буку под кроватью. Но ведь действовало – Керсти уже не боялась гостьи.

«Тебе одиноко», сказала Черная Королева. Она сидела на стуле – напротив Керсти, по кухонному столу с веселой скатертью в микки-маусах и дональд-даках барабанила кровь – тук-тук-тук. Завораживающее зрелище.

- Черта с два, - вслух. Керсти брякнула чашкой о блюдце. – Я буду жить нормальной жизнью. Ты мне не помешаешь.

«Тебе одиноко», - сенобит покачала безволосой головой. – «Мне тоже».

- Предлагаешь встречаться? – Керсти рассмеялась слишком громко. – А не пойти бы тебе?

Сенобит подчинилась. В том, как неловко она поднималась со стула и растворялась в воздухе, было что-то от облитой кипятком собаки. Керсти сморгнула – изгоняя видение и убеждаясь, что мыши и утки на скатерти снова девственно-чисты.

К Аду внутри тебя – можно привыкнуть.

- Я не боюсь, - сказала Керсти.

Но сколько бы ни тщилась, сбежать окончательно от Ада – или изгнать Ад из себя, - Керсти не могла.

Одиночество – его часть, один из полутонов многоцветной картины. Керсти по-прежнему называли – градиентно от «странной» до «чокнутой психички»; мужчин отпугивала ее отстраненная страстность – в момент оргазма глаза ее оставались распахнутыми, будто у резиновой куклы, и в них отражалось отнюдь не лицо очередного партнера.

Что именно – Керсти догадывалась только. А парни сбегали – иногда не дождавшись утра.

И вновь - ночи с холодными простынями, холодными стемнелыми сосками и молчаливой нерешительной фигурой в углу спальни.

«Я не впущу тебя», говорила ей Керсти – вместо «доброй ночи». Черная Королева и не просила ни о чем, только маячила – и если подойти, оказывалась тенью двери, неудачно повешенной блузкой или пальто, игрой светотени.

Керсти нравилась мысль о том, что наглой твари – которая царапала кривым ножом по стене и предлагала «остаться и поиграть» приходится прятаться и лживо прикидываться мебелью.

Она засыпала, и попадала в кошмары, которые не казались кошмарами. Во снах Черная Королева обретала силу, как и полагалось существу тьмы; она бродила с Керсти по пустошам, мимо пирамид из черепов – некоторые из черепов кишели белесыми червями, а другие вращали текучими, тронутыми плесенью, глазницами и пытались говорить.

Попадались знакомые колонны с фрагментами тел – кожи, внутренностей. Чей-то кишечник сокращался на манер гигантской змеи, выбрасывая экскременты.

«Это тоже Ад?» - спросила Керсти.

«Нет. То место, где я теперь», - ответила Черная Королева. Керсти ухмыльнулась, подняла с бесплодной земли камень и швырнула в пирамиду черепов.

Треснуло – стеклом, иллюзионом. Комнатой страха для самых маленьких.

Она и Черная Королева остались в белесой пустоте, а когда Керсти повернулась к сенобиту, заметила, что глаза той блестят, а синеватые губы сложены в полуулыбку.

«Ты разрушила мой мир. Ты причинила мне боль», - сказала Королева, - «Способная девочка, Керсти».

Она проснулась с криком – всего один раз, и с тех пор просто бродила по снам и не-миру; Керсти помогла восстановить воображаемый Сад Плоти, как называла его Черная Королева, - только чтобы не называться… «способной девочкой».

Кричащие лица вместо неба удались Керсти особенно.

«Я могла бы посоперничать с Босхом», похвасталась она, довольная работой.

«Знаю. Ты… талантлива», - сенобит коснулась ее плеча холодной влажной рукой.

«Отвали».

Но Керсти уже не ненавидела спутницу. Термитник в голове, Ад – виляет хвостом на привязи; человек привыкает ко всему.

Черная Королева, по крайней мере, была умнее большинства знакомых.

Привыкнуть оказалось нетрудно.

«Привет», говорила Керсти перед очередным «приступом» - ваниль, ржавчина и покалывания; или же просила – «не сейчас, я занята». Черная Королева слушалась ее, вот только неизменно портила личную жизнь.

«Ненавижу мужчин», объяснила она. – «И тебе они не принесут ни счастья, ни даже *правильной* боли».

«Завистливая сука», - фыркала Керсти, но в конечном итоге, мужчины бросали Керси, исчезали в неизвестном направлении – один попытался «воспитывать», ударил даже, а Керсти взяла нож и буднично объявила, что отрежет сначала пальцы, потом яйца. Парень – латиноамериканец с тестостероном жеребца и мозгами кактуса – набросился на нее, лишился фаланги на мизинце и…

«Я была права», говорила Королева, когда Керсти оттирала со старой-доброй диснеевской скатерти уже настоящие пятна крови. Она рявкнула дежурное – «Отвали», но через несколько минут добавила: «Извини. Ты действительно была права».

Кажется, именно после того случая они… подружились.

Дружба с демоном (мы не демоны) - нонсенс. Но утро – и Керсти, разглядывая в зеркале свое неизменное лицо, замечает позади нечто тускло-бледное, и говорит – «Доброе утро», среди белого дня бросает взгляд на киноафишу – «Погляди, очередной трэш-ужастик. Вот дерьмо, а?». Отвечает знакомой: «Почему так хорошо выгляжу? Ну… я продала душу дьяволу», добавляя мысленно «Не дождешься!»

И вечером – чай в сумеречной кухне; чай, которым нельзя угостить, потому что у собеседницы вырезано дыхательное горло вместе с пищеводом.

«А жаль. Он пахнет ванилью».

…Один день как тысяча лет, и тысяча лет как один день.

Мир вокруг менялся. Больше смога вместо облаков. Самолеты падают чаще, а телевизоры вещают громче и у них плоские экраны, диагональ – как в кинотеатре. Вчерашние панки выросли, превратились в молодых бизнесменов. Росли цены, налоги и процент лжи в обещаниях политиков.

Менялось все, но не Керсти.

Однажды она забрела на фильм со смешным названием «День Сурка». В полупустом кинозале жевали попкорн и пшикали колой несколько подростков, целовалась на последнем ряду парочка – оба мальчишки, лет семнадцати; никто не обращал внимания.

А рядом с Керсти сидела Черная Королева. Ничего нового – ничего необычного.

О том и фильм.

Впервые за… Господи, сколько? – много лет на Керсти навалился ватный, глухой удушающий ужас. Зацикленный сценарий – день изо дня, ловушка из сетей времени. От Ада нельзя убежать, можно – привыкнуть, но не…

Не жить.

«Я мертвая», шептала Керсти, «Я мертвая, как и ты».

Она схватила Королеву за руку – кожа той была прохладна и неприятно-податлива, как кожа утопленника, пролежавшего в тине несколько суток; парадоксально – ощущение успокаивало Керсти.

«Я мертвая, как и ты».

«Нет», - произнесла сенобит. – «Ты живая… но теперь ты понимаешь, каково мне».

Керсти ожидала продолжения, и оно последовало:

«Из всех нас *вернулся* только Генерал. Пинхэд. Он хотел бы вернуть и остальных убитых Чэннардом, однако то не в его власти… потому что…»

«Он не живой», - Керсти давно научилась угадывать мысли своей странной «подруги».

«Верно».

«Ты хочешь, чтобы я это сделала? Вернула… тебя? И остальных – толстяка и мальчишку?»

«Батерболл и Чаттерер вернутся… иначе. Это не твоя история», - Черная Королева не договорила, замолчала неловко. Она не привыкла просить.

Керсти ушла из кинотеатра, так и не выяснив, чем кончилась веселая комедия – худший из кошмаров. Ее провожала взглядом гомосексуальная парочка, и один из ребят помахал вслед.

Она возвращалась домой – с прической в стиле восьмидесятых, с макияжем в стиле восьмидесятых, в немодных джинсах и потрепанной блузке; девушка, которой на вид нельзя было дать более двадцати – и которой по паспорту значилось почти сорок.

Ад – это и бессмертие. Или наоборот – бессмертие – это ад?

Ночью она плакала, прижавшись лбом к прохладной ладони Черной Королевы. И когда проснулась – слезы на щеках высыхали совсем настоящие. Она не пошла на работу, вместо этого включила компьютер – которого побаивалась, потому что помнила безумно сложные аппараты восьмидесятых, и принялась искать Тиффани в… как они называются?

«Социальных сетях», - Черная Королева сидела позади, в блекло-бежевом кресле, оставляя кляксы кровавых пятен и привычный аромат сладости и разложения. Она улыбнулась. – «Я узнаю мир вместе с тобой. Ты права, Керсти, он меняется – тысячи лет уже меняется, поверь мне».

Пальцы с иглами под ногтями пролистывали глянцевый журнал. Со стороны сенобит смотрелась комично – тварь бездны с гламурным чтивом. Керсти невольно хихикнула – и тут же осеклась.

Она нашла Тиффани.

Ее Ад отпустил – без сомнения. «Нас вызвали не руки, но желание», вспомнилось Керсти, и теперь, глядя на женщину лет тридцати пяти - сорока – на фоне двухэтажного загородного домика, где-то в пригороде Манчестера, мужа и двух дочерей, - не сомневалась. Глава сенобитов жесток, но справедлив, верно?

Про Тиффани Ад забыл.

Керсти созерцала взрослую и такую счастливую женщину, обнимающего ее мужчину – простоватое фермерское лицо и нос картошкой, но влюблен как подросток. Дочери-школьницы, дом с красной кирпичной крышей. Листала дальше – увидела и непременного жирного кота, рыже-белого и надменного.

Керсти созерцала этот образец Идеальной Семьи, а за ее плечами не-дышала демон.

Керсти разревелась – в голос, со скулежом и всхлипываниями.

- Я хочу…я не хочу больше! Слушай, я к тебе привыкла. Даже не ненавижу уже. Но я хочу нормальной жизни, мужа, детей и кота. И дом. И…

- Понимаю, - кивнула сенобит.

Керсти вытерла рукавом свитера слезы и распухший нос.

- Окей. Что нужно делать, чтобы ты… - она смутилась и сбилась, - То есть, чтобы Ад вообще – меня отпустил?

Черная Королева встала из кресла и подошла к открытому окну. На месте, где она сидела, сохранились пятна силуэта – буро-черные, смесь крови и гнили. Она была выше Керсти на голову.

Остов бабочки-птеродактиля в горле и сине-серебристые глаза.

- Я не имею против тебя ничего… то есть, понимаешь, - Керсти взъерошила волосы.

- Понимаю, - выдержала паузу. - Ты хочешь разорвать круг. Это возможно – вернуть меня в Ад, и освободиться.

- Именно.

- Нужна Шкатулка, - продолжала Черная Королева. – Все ритуалы Ордена Гэша связаны со Шкатулкой – хотя изделие Филиппа ЛеМаршана необязательно. Шкатулка – это просто символ и, поскольку свою ты уже открыла, ты найдешь ее когда пожелаешь.

Керсти кивнула. Она не сомневалась – Ад здесь, за пленкой тонкой, как птичьи веки; стоит протянуть руку – и…

Просто Королева терпелива, позволила Керсти самой сделать выбор. Королева – ну и Пинхэд, наверное, раз уж он главный.

- Окей. Я давно не…- «возражаю», - …боюсь тебя.

Керсти вновь тряхнула волосами, отгоняя ощущения сюра, будто в каком-нибудь дурацком авторском кино. Нужно мыслить последовательно и логично, раз уж торгуешься с демонами.

- Откуда мне знать, что вы отпустите меня? Помнится, Пинхэд сулил вечные страдания.

Черная Королева отстранилась.

- Моего слова достаточно?

«Она обиделась. Черт подери, она обиделась, словно актриска, которую папарацци обозвали шлюхой», - Керсти едва не расхохоталась, а вместо этого миролюбиво кивнула:

- Извини. Я тебе верю.

«За бессчетные годы не-изменений враг стал… другом?» - рукопожатие оцарапало Керсти ногтями-лезвиями, а потом ранки испарились вместе с визитершей. Керсти нравилось думать, что не у одной нее екает в желудке и диафрагме от волнения, нетерпения… и да, страха.

Ну хотя бы от первого и второго. Вранье, что сенобиты ничего не чувствуют – Орден Боли, Орден Плоти; они ведь не вытаскивали друг другу нервные окончания. Каждая секунда боли – познание.

Королеве хотелось вернуться, чтобы продолжить познание; у обеих свой интерес - они квиты.

Итак, Керсти осталась наедине с вновь расслоившимся миром. «Шкатулка здесь, ты уже открывала ее», - повторила она вслух; выключила компьютер со слишком - неуместно – счастливой Тиффани и плеснула в пузатый стакан немного карамельно-горького виски. Лед звякнул о стекло, и она подумала о символах.

Шкатулка.

Она здесь, и где же?

Смерть и жизнь связаны. Сенобиты – не только Орден боли, но и Орден Плоти, подсказки в самой задачи - сложи два и два, и не отрекайся от результата… талантливая девочка.

От виски либо догадок, щеки Керсти вспыхнули румянцем – до шеи и плеч.

«Шкатулка здесь».

Провела по шее – там, где у Королевы мокла незаживающая и распяленная рана; дотронулась до грудей и живота.

Керсти знала, как именно действовать.

Она подозревала, что для *возвращения* подошла бы ее маленькая квартирка и комната со старой кроватью, купленной в мебельном «сэконд-хэнде», но надежнее – места-с-символами; поэтому она дождалась следующего утра, заправила полный бак и поехала к госпиталю Чэннарда.

Прохладное апрельское утро перевалило в жаркий день, а вечер нахмурился близкой грозой. Небо потемнело до оттенка свежего синяка, когда Керсти добралась до нужного места.

Госпиталь Чэннарда не выкупили корпорации вроде МакДональдс или Майкрософт; спустя (сколько?) много лет он по-прежнему стоял – только вместо ухоженного и приветливого (приветливого, как Пряничный Домик) сделался заброшенным, покрытым проказой трещин и побегами дикой травы. Маленький сад, где прогуливались тихие и ходячие больные, разросся до джунглей – кусты напоминали прическу сумасшедших. Искрошились плитки дорожки, и когда Керсти подошла к двери, то не наткнулась даже на амбарный замок – дверь оказалась открытой, а внутри – строительный мусор, гниль и запустение.

«Хорошая декорация», подумала Керсти, и хихикнула.

Запах лекарств и болезни выветрился подчистую – госпиталь Чэннарда захватила природа, объяла тонкими пальцами дикого винограда, желтой вышивки-повилики и клубочками перекати-поля. Посреди ординаторской цвел куст сирени, проросший через фундамент.

Люди не решались исправить госпиталь Чэннарда, но природа справлялась и без них.

- Извините. Мне придется… потревожить, - Керсти сделалась неловко, словно она эксгумировала труп. В каком-то смысле так и было.

Эхо разнеслось по пустынному зданию, и смолкло где-то на крыше, где тревожно верещали птицы.

Она все-таки ожидала встретить сторожа или кого-то наподобие – но воровать в госпитале нечего, одни стены помнили кровь и пытки, а вместо сторожей – деревья и птицы. Два или три раза мимо шмыгнули пятнистые змейки (Керсти слегка поежилась), а на одной из продавленных и прибитых к полу кроватей она заметила мирно спящего енота. Керсти причмокнула ему, подзывая, словно собаку, но енот не соизволил и морду поднять.

На пороге «своей» палаты – там, откуда открылась дверь в Ад, - Керсти замерла. Закрытая дверь, проеденная древоточцами, отпугивала – ей пришлось пересилить себя, чтобы толкнуть последнюю преграду.

Палата была пустой – и слишком чистой. Ни плюща, ни экскрементов.

- Я на месте, - сказала Керсти Черной Королеве, которая, безусловно слышала каждый шаг и каждое слово.

- Я… готова.

За разбитым окном стемнело. Стареющий месяц тускло освещал Керсти, вытягивая каждую тень в длинные черные покрывала.

- Я готова, - повторила она.

Она разделась и аккуратно сложила джинсы, свободную футболку и белье в угол, вновь отметив чистоту пола и стен – здесь не проросла даже плесень. Потом извлекла из рюкзака то, что должно было послужить инструментом. Нож. Кухонный нож с рукоятью «под янтарь» - дешевая пластмасса, набор Керсти приобрела на распродаже два или три года назад. Но сталь тонкая, и наточен – остро. Сгодится.

- Уж прости, ритуального кинжала с козлиной головой не нашлось, - пробормотала Керсти, прогоняя нерешительность. В самом-то деле – некуда отступать.

Ее немного морозило, а руки дрожали. «Успокойся», приказала себе Керсти, задышала ровнее. На лезвии серебристо играл тусклый луч.

Первый надрез она нанесла на лоб – рука немного сорвалась и получилось глубоковато, кровь хлестнула быстро и рьяно, заливая глаза. Керсти чертыхнулась, но продолжила линию – висок, потом щека, подбородок и снова щека, словно она пыталась вырезать собственное лицо. Второй раз лезвие соскользнуло в районе нижней губы – продырявила насквозь, коротко вскрикнула, ощущая как рот заполняется соленой влагой.

«Я вставлю туда пирсинг. Кажется, теперь это модно», подумала она и рассмеялась окровавленным ртом.

Боли почти не было.

Боль появилась позже, когда Керсти надрезала левое и правое плечо, скользнула вниз – до пальцев, а потом вернулась к шее. Горло надо глубже – настолько, насколько возможно, чтобы не умереть на месте. Она нанесла рану в форме пшеничного зернышка, и вот тогда-то накинулась боль.

Сразу - пламенем. Керсти всхлипнула – щипало свежие раны, горячая кровь согревала, но холод пробирался внутрь, сворачивал кожу и забирался под нее; Керсти поняла – не хватит ее, замкнуть круг.

- Помоги мне, - взмолилась она, злясь на Черную Королеву. Почему она наблюдает и не хочет помочь? – Пожалуйста, ну же…

Капли барабанили об пол, и серый цемент впитывал их на манер губки.

- Давай же. Ты уже можешь… ну, хоть немного… воплотиться…

Псевдо-янтарная рукоятка скользила. Керсти содрала клочок кожи с плеча, и выронила нож.

- Помоги, - она заплакала. – Я не… не справляюсь одна. Я же человек. Просто-напросто человек, и я…

Она сжалась в замерзший и мокрый клубок. Багрянец и прозрачная жидкость капали на пол, и пол принимал их – раскрытой голодной пастью. Керсти злилась на себя – как ребенок у стоматолога, не может потерпеть; злилась на Черную Королеву (я же обещала ей!). Побитая молью луна равнодушно вычерчивала нож – у ступней, нужно подняться и продолжать – я не могу больше, так… больно.

Откуда-то донесся звон колокола.

Керсти прекратила рыдать, подняла голову. Слипшиеся волосы залезли в глаза, она убрала их. Вслед за колоколом учуяла она знакомый запах – ржавчина, трупный яд и ваниль; и улыбнулась.

«Так лучше, а?»

- Я помогу тебе.

Сенобит появилась без спецэффектов вроде подводного света – отделилась от темноты в углу и шагнула к Керсти.

- Все хорошо, - сказала она, наклоняясь за ножом, - Я помогу тебе.

Она никогда не подходила так близко, а теперь Керсти разглядела детали – вроде заветренных краев горловой раны, похожих на несвежее мясо, крохотные проволочные украшения-крючья в сосках; Черная Королева облизала губы, и выяснилось, что у нее мелкие, как у белки, но ровные зубы. Долю секунды Керсти владел ужас – такой, что она неспособна была даже крикнуть и позвать на помощь - здесь некого молить о помощи. «Не надо, я передумала. День Сурка – не самое худшее».

А затем, сенобит ударила ее ножом.

«Вот и все. Я умираю».

Но Керсти не умирала. Черная Королева умела ранить правильно – всего-то надрез по полукружью груди, напротив сердца. Можно жить, можно дышать, можно терпеть.

- Все хорошо, - повторила Черная Королева, и застарелый голод в серебристых глазах сменился чем-то, чему Керсти опасалась давать имя.

Она мягко обняла Керсти, вычерчивая лезвием контуры рисунка. Керсти всхлипывала от боли, а «безымянное» в глазах Черной Королевы густело и созревало, словно плод – запретный плод Эдемского сада.

Он лопнул и растекся соком, когда нож плашмя взрезал ягодицу Керсти, а сенобит поцеловала Керсти.

Целовалась она лучше всех парней на свете, мелькнула мысль – выплыла из боли, упрямая, как поплавок.

- Ты больше не будешь пытаться…убежать?

- Нет, - ответила Керсти.

Лезвие скользнуло между ее ног. Полагалось испугаться, но вместо того Керсти раздвинула ноги; она удерживала Черную Королеву за талию, чтобы сохранять равновесие – и затем, ладонь соскользнула.

В складках плотной рясы сенобитов - немало отверстий.

«Она мне не снится», подумала Керсти.

Рослая женщина склонилась перед ней – целуя шею, собирая капли красной росы; язык у нее был холодный и мягкий, как устрица. Керсти вновь застонала – от боли, вероятно, потому что нож погружался внутрь – в потаенную мякоть; но сенобит знала свое дело. Вместе с кровью на лезвии оставались и прозрачные вязкие следы.

Возбуждение переплелось с болью. «Словно заниматься сексом в первый день месячных», почему-то сравнила Керсти, часто дыша в изорванную мочку Черной Королевы.

В отличие от парней, она умела держать баланс.

Нож врезался. Он казался раскаленным – или так нагрелась кровь? – а Черная Королева встала на колени перед своей жертвой? спасительницей? – лаская теперь набрякшие и темно-розовые соски. Керсти хотелось сжать бедрами нож, распарывая себя – может быть, насквозь, до маточной сумки и витков внутренностей; сенобит не позволяла – нет, не теперь, нельзя. Тебе нельзя умирать.

Боль чувствуют только живые. Страсть – тоже.

Керсти пыталась ласкать странную партнершу – лоно той оказалось прохладным и вязким, напоминало на ощупь илистое дно. Керсти попыталась проникнуть внутрь и оцарапала палец о рыболовный крюк, торчащий в самом чувствительном бугорке.

«Интересно – это боль или наслаждение? Хотя нет, то и другое сразу».

Керсти проткнула палец насквозь, лаская Черную Королеву – и не заметила этого. Наградой оказался гортанный стон, похожий на скорее на рычание. «Орден Плоти… да, точно. Именно так».

Нож вынырнул из Керсти, весь в кроваво-белесых потеках. Черная Королева отшвырнула его – уже ненужный, сыгравший свою роль; и заменила его пальцами. Они обе ускорили темп, и хотя Керсти вновь царапало изнутри - боль давно превратилась в…

Наслаждение?

Она не могла бы различить. Да и не хотела.

Керсти запрокинула голову назад, невидяще распахнув темные глаза – в такие моменты ее пугались партнеры; потому что она всегда видела то, что происходило сейчас. Истерзанное тело в руках демона? Или демон в руках смертной?

Суть одна.

Это… возвращение?

- Да, - ответила Черная Королева. Керсти сообразила, что прошло несколько часов – с момента ее последнего оргазма, потом забытья между болевым шоком и полунаркотическим кайфом. Керсти лежала на полу, неестественно-чистом полу палаты, некогда распахнувшейся прямиком в ад.

Черная Королева была здесь. И она улыбалась.

«Я – единственная из живых и мертвых, кто видел улыбку сенобита», - подумалось Керсти.

- Ты вернулась? Но ты… такая же?

Верно – не изменилось ничего. Распяленное горло, лысый череп и гнилостно-ванильный запах. «Я к нему привыкла».

- Смотри.

Черная Королева сняла с пояса зазубренный кинжал и провела по стене – с оглушительным визгом срывая слой штукатурки и бетона. Керсти вспомнила, как исчезали пятна со скатерти и кресла, немигающе уставилась на глубокий шрам в теле разрушенного дома.

- Отлично, - сказала она. – Получилось.

«Время… сдвинулось?» - пока Керсти не ощущала разницы. Только расслабление после секса, тянущую боль – «можно-потерпеть» и усталость. Немного хотелось курить, хотя она бросила давным-давно, когда вместо табака в сигареты стали подсыпать всяческую генетически модифицированную дрянь.

Она сунула в рот указательный палец, проткнутый насквозь зазубренным крючком.

- Рада, что получилось, - повторила Керсти.

Черная Королева не двигалась. Ее фигура точилась черной кровью и приглушенным синеватым светом, какой бывает в моргах.

- Мне пора.

Звучало немного неуверенно.

- Я привыкла к тебе, Керсти. Ты удерживала меня от небытия. Ты вернула меня. Спасибо тебе.

Сенобит опустилась на колени перед сидящей на полу Керсти. Она сложила руки в жесте, напоминающем китайское приветствие.

- Вот все, чем я могу отблагодарить тебя, - она сделала жест, будто разрывая и без того почти сквозную дыру в горле. Керсти не удивилась, когда Черная Королева протянула ей – Шкатулку.

Ту самую Шкатулку ЛеМаршана.

- Возможно, ты однажды захочешь вернуться и присоединиться к нам. Талантливая девочка, - Черная Королева снова улыбнулась, и быстро поцеловала Керсти в губы, а затем отпрянула – будто стеснительная и смущенная школьница.

Позади уже открылся, веял морозильной камерой портал в Ад.

- До свидания, Керсти. Помни: мы ждем тебя. Я жду.

Возвращалась Керсти мимо енотов и зарослей, размышляя – как доехать до дома, когда между ногами пылает огнем, как после аборта (наверное? Она не делала абортов!), что отвечать полицейским по поводу «почему вы вся в крови».

Шкатулку ЛеМаршана она несла за пазухой. Остановилась – может, бросить ее здесь? – но в последний момент мотнула головой – нет.

Мало ли кто найдет…

Ад хранил ее – добралась домой без приключений. И больше не веяло прохладой, не пахло ржавчиной и ванилью. Ничего.

Время сдвинулось.

«День Сурка» закончился, пора открывать шампанское и начинать жить. Но почему-то Керсти не торопилась знакомиться с «порядочным молодым человеком» и брать в кредит домик с красной крышей – как у Тиффани.

Стоя под душем и смывая с себя засохшую кровь (нужно обработать ранки), она разревелась в голос, почему-то вспоминая о том, что бросила нож с фальшивой янтарной ручкой в госпитале Чэннарда.

Время, повторяла Керсти.

Время сдвинулось.

Шкатулка золотисто поблескивала на видном месте – перед зеркалом в спальне. Керсти остановилась, изучая свое отражение – надрезы затянулись неправдоподобно-быстро, еще один прощальный подарок Черной Королевы.

«Мы ждем тебя. Я жду».

Двадцатилетняя из восьмидесятых, она привыкла к неизменности. И теперь, поглаживая зазубренные бока Шкатулки, Керсти спрашивала себя – на сколько ее хватит?

До первой морщины – у рта, «гусиной лапки»?

До первого седого волоса?

Или сдастся раньше – потому что сколько ни беги от Ада, однажды причастившийся – вернется? А может быть, потому что она – уже теперь… скучает?

Шкатулка лениво перекатилась с грани на грань. Керсти усмехнулась ей и проговорила нараспев, подражая полузабытым рокерам:

- Hell ain`t a bad Place to be.