Лифт внезапно вздрогнул и остановился. Свет пару раз моргнул и погас.
– Ой, – произнесла Отаэ.
Лифт никак не отреагировал. Отаэ нажала на кнопку связи, но ничего не произошло.
Негромко зашуршал пакет. Пахло жасмином и табаком.
– Подождем, – сказала Цукуё. – Это же магазин, вряд ли здесь надолго отключат электричество.

В этот день они выбирали купальник.
«Не знаю, зачем мне новый купальник, – говорила Цукуё, глядя в сторону. – У меня ведь есть один. Но Хинова сказала, что надевать в новый сезон старый купальник – все равно что дважды использовать один и тот же презерватив».
Стройные ряды манекенов пестрели маленькими кусочками ткани всевозможных расцветок. Выбрали черный.

Кто-то гулко постучал в створки лифта снаружи и крикнул:
– Есть там кто?
– Да! – отозвалась Отаэ.
– Авария на подстанции, исправят минут через тридцать-сорок! Вы сможете подождать?
В темноте запахи ощущались явственней. Тихо цокнул каблук: Цукуё переступила с ноги на ногу. Снова прошуршал пакет.
– Не беспокойтесь, – ответила Отаэ. – Все хорошо, мы подождем.

Однажды Отаэ подумала о том, что Цукуё идет черный цвет. Черный цвет, асимметричный крой кимоно, высокий разрез подола, открывающий бедро с резинкой чулка, и кожаные сапоги, туго обтягивающие икры.
Шрамы ей тоже шли. Шрамы и запах табака.

Однажды Отаэ подумала о том, что Цукуё красива.
Тогда была вечеринка, отмечали день рождения. Ближе к вечеру большая часть присутствующих, пожалуй, не вспомнила бы, чей. Отаэ помнила: день рождения был у Гинтоки. Хотя сам он к тому времени точно уже не помнил вообще ничего: сакэ и кулак Цукуё отправили его отсыпаться под стол.
Отаэ тогда засмеялась. Цукуё, казавшаяся обычно немного отстраненной и холодной, в подпитии, с раскрасневшимися щеками, громко смеющаяся и поющая караоке невпопад, выглядела довольно забавно.
Правда, в туалет ее пришлось вести под руку: она все норовила зайти в чужие кабинки, а порой даже просто в стену. А в туалете присела на унитаз и задремала, свесив голову в сторону.
Отаэ посмотрела на нее и умилилась сочетанию губ, изогнутых одновременно чувственно и мягко, длинных пушистых ресниц, отпечатков туши на нижних веках – и грубых рубцов.

Наверное, дело было в том, что Отаэ привыкла относиться к мужчинам как к работе. Клиенты, в обычной жизни примерные семьянины и ответственные работники, напивались и вели себя как свиньи, распускали руки, тратили на шампанское отложенные на ужин в честь годовщины свадьбы деньги, плакали, жалуясь на жизнь и на шефа, порой даже признавались в любви и клятвенно обещали развестись с женой – только дай потрогать ну хоть не за грудь, так за попу.
Мужчины вокруг Отаэ вообще были все как на подбор – лентяи, сталкеры или бездомные, да еще Шин-чан, но Шин-чан – это ведь Шин-чан, каким бы он ни стал взрослым и мужественным, она всегда будет помнить, как наряжала его девочкой…
Так что она привыкла относиться к мужчинам как к работе, а еще как к лентяям, сталкерам, бездомным или младшему брату.
К тому же Отаэ тогда тоже выпила несколько чашечек сакэ, и то, что ей вдруг захотелось поцеловать Цукуё, показалось совершенно нормальным.
И Отаэ наклонилась и поцеловала ее, а Цукуё вдруг медленно приподняла веки, но не отстранилась.

Разглядеть что-то в кромешной темноте не представлялось возможным, и Отаэ вдыхала запах жасмина и табака и представляла, как Цукуё стоит рядом, прислонившись к стенке лифта, и резинка ее чулка торчит из разреза, резко выделяясь на бледной коже.
Потом Отаэ представила Цукуё точно так же, только без одежды, – хотя, конечно, все еще в чулках, – протянула руку, коснулась гладкой ткани оби и скользнула пальцами ниже, нащупывая, где начинается оголенная кожа.
– Мне нравится, как ты пахнешь, – выдохнула Отаэ. Именно выдохнула, чувствуя, как теплый поток воздуха щекочет губы изнутри и как затем к ним приливает кровь и они будто горят, то ли из-за этой фразы, которую приличная девушка никогда не произнесет, то ли откликаясь на жар, щекочущий низ живота.
Отаэ представила, как сейчас, должно быть, краснеют щеки Цукуё, и запустила руку под верхний край разреза ее кимоно.
– Подожди, – прошептала Цукуё.
– Не подожду, – ответила Отаэ, сдвигая в сторону гладкий нейлон ее трусиков.
Зашуршало – пакет упал на пол, глухо ударилось в стенку – Цукуё уперлась ладонью и сдавленно всхлипнула, расставляя ноги.
Темнота пахла жасмином, табаком и желанием, горячо и рвано вздыхала, тягуче струилась под кожей.

У Цукуё были твердые бедра с немного чересчур развитыми мышцами, но Отаэ это нравилось. Ей нравилось, что у Цукуё большая грудь, поджарый живот с выраженным прессом, шрамы на теле и жесткие руки. А еще ей нравилось, как Цукуё краснеет, когда Отаэ ведет ладонью по ее животу. И как стонет, когда Отаэ ласкает ее пальцами изнутри и языком – снаружи.
На первый взгляд Цукуё походила на стальной цветок. Но под этим стальным покровом она была мягкой и женственной. Отаэ привлек этот контраст, а еще то, что в этих отношениях не надо было быть мягкой и женственной ей самой.

Вечером Шин-чан понаблюдал за тем, как Отаэ ест мороженое, и сказал:
– Кажется, ты сегодня в отличном настроении.
– Да, – согласилась она. – Мы сегодня ходили по магазинам с Цукуё-сан.
– Правду говорят, что шоппинг с подругой – лучший отдых для девушки, – Шин-чан улыбнулся, прижал к груди новый журнал с Теракадо Цу на обложке и удалился в свою комнату.
Отаэ проводила его взглядом, подумала о том, что иногда хорошо, когда рабочие графики не совпадают, и встала: пора было собираться в «Смайл».
Забытая Цукуё шпилька тускло блеснула на тумбочке.