Головоломка из плоти

I wanna know what's inside you
(Eurythmics - «Sweet Dreams»)

Киралинд шипит, как готовый плюнуть огнем шалк, когда надзирательница, молодая и крепкая орчанка, тащит ее по коридору подземелья – госпожа Драта смотрит внимательно, не моргая, будто боится что-то упустить.
– Надеюсь, она настоящий альтмер, не полукровка?
– Что вы, конечно же настоящий, – Савиль Имайн, работорговка, одернула одежду Киралинд. – Правда, из тех, рождения которых обычно не допускают.
Госпожа Драта кивает, подходя к Киралинд ближе – та ежится, делает шаг назад, но взгляда не отводит. У нее немного чересчур раскосые глаза, чересчур тонкая нижняя челюсть, все черты лица – будто пародия на альтмерскую утонченность. Может быть, близкородственная связь. Для Драты это не имеет значения, как не имеет значения и причина, по которой Киралинд оказалась в рабстве.
– Я беру ее.

Оковы лишают Киралинд возможности пользоваться своим волшебством – но магия разлита у нее внутри, как свет – внутри велкиндского камня, и можно вытянуть его наружу особыми заклинаниями, но нельзя достать, просто разбив. Драта помнит об этом, и, потому, прежде, чем впервые разрезать ее вены, чтобы нацедить крови для опытов, она сама, отослав слуг, раздевает Киралинд, омывает золотистую кожу с давно зарубцевавшимися следами побоев. Направляя ладонью течение воды, льющейся из кувшина, она дотрагивается до ее левой груди, чувствуя под кожей тепло крови. Ей никогда прежде не доводилось работать с живыми телами альтмеров и госпожа Драта знает, что не отступится, ни одно желание не может быть сильнее желания распутать чужую магию, точно связавшиеся узлом нити, извлечь ее часть за частью, перебрать, разгадать. Так – по словам бывших в Заводном Городе – Сота Сил разбирает тела животных, часть за частью превращая их в механизмы – Драта готова медленно разобрать заживо Киралинд, чтобы взглянуть, что у нее внутри.
Но она сделает это позже, обещает себе сделать это позже – а сейчас прижимается лбом к худому боку Киралинд, и та вздрагивает, но стоит неподвижно. Гордость у альтмеров – будто второй скелет, который нельзя сломать, разбить, покорежить. Драта не будет пытаться это сделать, о, нет, не будет.
Она прижимается теснее, закусив губу, чувствуя жар внутри тела Киралинд, совсем не такой, как бывает при болезни, и, когда ее унизанные кольцами пальцы касаются безволосого лобка Киралинд, огонь у той внутри будто вздрагивает, как живой светлячок, а потом – наливается иным, нежным теплом, и, прежде безмолвная, Киралинд издает едва слышный вздох.
Драта сможет ее разгадать.


Леди Удача

Аниль и Раниель, близнецы-воительницы, неотличимые друг от друга и смертоносные: одна с клинком, другая с луком и стрелами, выходили на Арену, чтобы побеждать – и побеждали каждый раз, сколь бы ни был силен их противник.
У Аниль и Раниель на двоих было множество секретов и тайн, они звонко смеялись над собственными шутками, расчесывая волосы, втыкая острые шпильки в плотные узлы причесок – а потом точно так же смеялись над истекающим кровью поверженным врагом, снова и снова вонзая сталь своего оружия в уже мертвое тело.
Поздней ночью они лежали на широкой, удобной кровати, укрытые темнотой, как одеялом, и целовали друг друга в розовеющие мягкие губы – думая об убийствах ударом в сердце, целовали друг друга в упругие нежные груди – думая об отрубленных головах и перерезанных глотках, целовали друг друга в сильные, длинные бедра – думая о том, как вонзается стрела в едва видный просвет между пластинами доспеха, а клинок входит между ребер или позвонков, и тот, кто миг назад был жив, становится трупом. Аниль любила Раниель, и та отвечала ей взаимностью, они были две как одна, неразделимые, радостные, евшие хлеб и пившие воду, как бедняки, чтобы отправить вырученные на Арене деньги матери, домой, в Валенвуд. Они никогда ни о чем не жалели, и ни в чем не нуждались, кроме собственных меча, лука и стрел, смелости и везения.

* * *

Леди Удача льет в бокал вино из полупустой бутылки, и поднимает его в бессловном тосте, улыбаясь своему отражению в зеркале спокойно и открыто. Назавтра будет болеть голова, но это неважно – следующий бой ждет ее только через неделю.
В конце концов, она – Чемпион, победительница Серого Принца. С тех пор как ее сестра погибла в сражении, ей приходится выходить на Арену одной, чтобы выиграть: иногда с клинком, иногда с луком и стрелами, иногда как Аниль, иногда как Раниель – она давно уже позабыла, которое из этих имен получила при рождении.


Не выпуская когтей

У Куиджн были тяжелые, вечно холодные руки; Слир думала, что та больше похожа на мужчину, чем на женщину, несмотря на округлость груди и длинную шею, достойную красоты госпожи. Ее поцелуи напоминали укусы, а объятия всегда были грубы, но Слир знала, что не заслуживает лучшего, да и заслуживая не смогла бы его достичь: обычная кухарка, едва дослужившаяся до собственного скампа. Даже Куиджн была для нее слишком хороша.

Иногда Слир казалось, что они любят друг друга, но потом, в ночной тишине, Куиджн прижимала к ее шее широкое лезвие своего ножа, и душно шептала на ухо: «Если сегодня ты ошиблась – мы все умрем», – а Слир замирала, боясь даже закрыть глаза, просто ждала, пока та уберет нож, втянет его, как жало. Иногда Куиджн наказывала Слир, прежде чем запустить пальцы под одежду – крепкие руки с гладкими ладонями, привычные к раскатыванию теста и обвалке, ударяли больно и резко, Слир, под этими ударами, чувствовала себя куском мяса, который отбивают, чтобы он стал мягче, но потом, когда, плюнув себе на пальцы, Куиджн начинала ее ласкать, сначала снаружи, а потом – внутри, резкими, грубыми движениями, Слир становилось легче. Куиджн заводила в нее руку по самое запястье, и, сначала, Слир было больно, но потом она научилась двигаться в такт ее рывкам, замирая уже не только от испуга, забывать о близости лезвия, которое может в любой миг вонзиться в нее, как вонзается мужской член. Куиджн продолжала что-то говорить, но Слир не разбирала ни слова, не слышала их сквозь собственные стоны, и, когда Куиджн прикусывала кожу на ее шее – выгибалась в сладкой судороге, чтобы потом обессилено замереть.

Иногда Слир думала, что, если бы у нее хватило смелости обернуться, обнять, прижать к себе Куиджн, все пошло бы иначе – но, боясь острого лезвия, она просто стискивала губы, и лежала на боку неподвижно, до тех пор, пока Куиджн не уходила, оставляя ее одну.