Когда теплая кровь изо рта застреленного Сидни Гласса брызнула мне на лицо, я не кричала.
Когда сошедшая с ума в одно мгновение Мэри Маргарет попыталась выбежать наружу и потерпела неудачу, словив животом очередную пулю, я не кричала.
Когда мой маленький мальчик, скорчившись в углу, зажал уши, чтобы не слышать стонов своей учительницы, я не кричала.
Я закричала тогда, когда потолок в комнате, где мы находились, начал рушиться, и Эмма Свон толкнула меня к сыну, закрыв нас с ним своей такой непрочной спиной.
Как будто собиралась спасти.
Вот тогда я кричала, да. Долго и упорно, потому что такой помощи и врагу бы не пожелала.
Хотя, стоит ли кривить душой – пожелала бы. И еще как.
Заткнулась я только тогда, когда пыль начала набиваться в рот, и его пришлось закрыть, если я все еще хотела дышать.
А я хотела.
Потому что я хотела жить.
Как, возможно, никто из тех, кто находился тут.
Банк трясся, стены ходили ходуном, я почти видела, как туман сжирает фундамент, стремясь добраться до нас. И таким хрупким и ненадежным казалось наше укрытие…
А ведь сегодняшний день начался как обычно. Я всего лишь завернула по пути на работу в банк, чтобы снять деньги и устроить Генри вечером сюрприз в виде билетов в Диснейленд: учебный год закончился, и парня следовало поощрить за хорошие отметки. Хотя я знала, что он вовсе не старался поразить меня, это ничего не меняло. Он был моим сыном.
Что бы там не думали по этому поводу все окружающие.
Очереди не было, и я встала чуть поодаль, расстегивая сумочку.
Что-то было не так. Я чувствовала это кожей, но не могла определить, с какой стороны дует ветер, нагоняющий беспокойство.
Сидни Гласс, заметив меня из противоположного угла, приподнял шляпу, приветствуя. Моя кривая улыбка должна была послужить ему ответным приветом.
Сзади послышались голоса. Знакомые до оскомины, и я поморщилась. Встреча с учительницей сына и ее любовником не входила в мои планы. Я знала, что можно не оборачиваться, тогда, возможно, они не заметят меня.
Наивная.
– Мадам мэр!
Мисс Бланшард была недовольна встречей со мной, я поняла это по ее голосу, но какого же черта тогда она меня окликнула?! Пройди она мимо, и день был бы спасен для нас обеих.
Я сделала вид, что очень занята копанием в сумочке и совершенно не слышу ничего вокруг.
Напрасно: они подошли ко мне и остановились ровно напротив. Так, чтобы я, обернувшись, смогла их сразу увидеть.
– Будьте вы прокляты, – глухо вырвалось у меня вместе с дыханием, но я тут же улыбнулась: – Мисс Бланшард, мистер Нолан, вот так сюрприз!
Какие же мы все лгуны.
Кажется, первых моих слов никто не услышал. Это хорошо.
Они о чем-то спросили меня, оба разом, но я отвернулась в тот момент и позволила себе пропустить вопрос мимо ушей.
Как минимум потому, что увидела за окном, на которое упал мой взгляд, возмутительную картину.
Эмма Свон, новоиспеченный шериф, быстро шла по направлению к банку, словно тут без нее было мало народу.
И за руку она держала Генри.
Моего славного мальчика, который должен был смирно сидеть дома и ждать моего возвращения.
Словами было не описать всю силу моего негодования за подобное своеволие, и я готова была излить его на шерифа. Но она, ворвавшись в банк в своей привычной шумной манере, тут же отпустила Генри и принялась зачем-то баррикадировать дверь.
– Шериф Свон! – я надеялась, что раздражения в моем голосе достаточно для того, чтобы привлечь внимание к своей персоне.
Эмма же лишь бросила на меня короткий взгляд.
– А, вы здесь, – отозвалась она, таща к двери очередной стул. – Отлично, а я-то собиралась вас искать.
Она лгала, и мы обе знали это. Как она собиралась меня искать, запершись изнутри в банке?
Мэри Маргарет и Дэвид кинулись к Свон, наперебой спрашивая ее, что случилось. Мне же не было ровным счетом никакого дела до того, какая муха укусила шерифа и почему она занялась сборкой башен из банковских стульев. Меня волновал сын.
– Почему ты не дома? – требовательно спросила я, взяв Генри за руку и развернув его лицом к себе.
Мальчик посмотрел на меня немного снисходительно, и злость на мгновение затуманила мне разум, когда я поняла, что он перенял этот взгляд у шерифа.
– Потому что я здесь, – весело пояснил он, и я не нашлась, что ответить. Дети так любят превращать все в игру.
– Шериф! – окликнула я Эмму снова, предполагая добиться ответа от нее, раз уж Генри намерен шутить.
Свон тяжело посмотрела на меня, что-то коротко сказала Бланшард и, кивнув Нолану, приблизилась ко мне. Со стульями она, видимо, покончила, во всяком случае, с теми, что были в обозримом пространстве.
– Мадам мэр, – сказала шериф, опередив мой вопрос, и мне показалось, что голос ее слишком напряжен. – Я прошу прощения, но вы знаете, что творится на улицах?
Я не знала. Да и не хотела знать, по большому счету. Но, видимо, нужно было.
Только поэтому я, отпустив сына и отметив, что он не побежал к Эмме, снова подошла к окну.
А за ним увидела едва ли не самое удивительное зрелище, какое только можно было увидеть здесь, в Сторибруке.
Туман странного лилового оттенка клубился вокруг фонарных столбов, полз вдоль фундаментов зданий, лизал асфальт, исчерканный автомобильными шинами. Достаточно высоко приподнявшись над землей, он скользил по крышам машин, припаркованных у тротуара, срывался и снова стелился по асфальту.
Я растерянно смотрела в окно какое-то время, прежде чем вспомнила, где уже видела подобную мглу.
Воистину, жизнь в Сторибруке не пошла мне на пользу.
Потому что точно такой же туман я выпустила на волю тогда, когда уничтожила Волшебную Страну.
Совершенно верно и никак иначе.
Но только вот теперь не я стала причиной его появления здесь.
Это было удивительное зрелище даже для меня, и я какое-то время молчала. Затем повернулась, отметив, как испытующе смотрят на меня все, с кем я умудрилась тут застрять. Даже Гласс выбрался из своего угла и теперь мял шляпу в руках, стоя рядом с Дэвидом.
– Вас напугал туман? – саркастично поинтересовалась я, обращаясь почему-то исключительно к шерифу. Она думала, что он не просочится под дверь, если ее забаррикадируют?
Свон нахмурилась, скрещивая на груди руки.
– Вы заметили, надеюсь, какого странного он цвета? – отозвалась она, и мне пришлось прикусить язык.
Верно. Странного. Для них. И для меня тоже так должно быть, потому что я…
Я не успела додумать мысль, так как в тот же самый момент с оглушительным звоном разбилось окно, сквозь которое я недавно смотрела. Спустя мгновение меня толкнули в спину, и я, не удержавшись, полетела на пол, едва успев выставить руки, чтобы не повредить лицо. Осколки стекла вонзились мне в правую ладонь, с размаху ударила боль.
– Мама! – Генри кинулся ко мне, испуганный, взъерошенный. Мой хороший мальчик все же не смог просто так бросить меня в беде. Я протянула руку, чтобы он помог мне подняться, но она была вся в крови, и я тут же отдернула ее, не желая, чтобы кровь очутилась на Генри.
Только не на нем.
– Джефферсон! – звенящий от напряжения голос Эммы донесся до меня в тот момент, когда я почти повернула голову, намереваясь посмотреть, кто же толкнул меня. Генри все пытался помочь мне подняться, ухватив подмышки, но я оказалась слишком неповоротливой.
Хихиканье раздалось точно над моим левым ухом, и грубые руки, оттолкнув Генри, без особых усилий вздернули меня наверх. Прокляв каблуки, которые выворачивали ноги, я умудрилась развернуться и вцепиться в пиджак того, кто продолжил смеяться.
– Джефферсон! – теперь уже я выдохнула это имя – в тот момент, когда знакомый нам всем мужчина заставил меня принять прежнюю позу, спиной к нему.
Эмма, как я успела увидеть, подхватила Генри и прижала к себе. Я надеялась, что ее оружие при ней.
Потому что у Джефферсона оно было.
Пистолет.
Прямо у моего виска.
Весьма неприятно.
Да кого я пытаюсь обмануть! Это было попросту страшно.
Холодное дуло сильнее надавило на висок, я поморщилась, пытаясь дышать ровно. Нос почему-то оказался заложен.
– Боишься меня, Регина? – не менее холодные губы Джефферсона прижались к другому моему виску. И я сказала, что боюсь, когда он сдавил мне руку так, будто собирался оторвать.
Он всегда был психом. Там ли, здесь ли. Но раньше со мной было волшебство, которым я держала его на поводке, дергая, когда потребуется. Здесь и сейчас я ничего не могла ему противопоставить.
Что забыл он в городе посреди бела дня? Я знала точно, что он старался не выходить до наступления сумерек. Ночной зверь, как и все мы. Но мы приспособились. Свыклись. Смирились. Забыли прошлую жизнь.
Он – нет.
Но страх перед солнце оказался им преодолен. Неужели и его так сильно напугал туман?
Я видела, что все смотрят на нас, но, как ни старалась, не могла поймать чей-нибудь взгляд. Никто не отводил глаза, вся проблема была во мне. Я видела все словно сквозь дымку, сбивающую фокус. Будто на мне были линзы, и не те, что должны были подходить.
– Что же ты наделала, Регина! – раздался шепот Джефферсона, и я не успела спросить у мужчины, что же такого я сделала, когда он силой заставил меня снова посмотреть в окно.
Там были люди. Много людей.
Я затаила дыхание, словно они могли меня услышать.
Словно боялась того, что они меня услышат.
Или я это знала.
Все они были странными. Не на вид, нет. На вид с ними все было нормально. Однако то, как они двигались, как смотрели в одну точку, как волочили ноги, наводило на мысль, что не все в порядке в Сторибруке сегодня.
– Ты вернула туман, – Джефферсон говорил достаточно громко для того, чтобы его слышали все, кто находился неподалеку.
Услышали его и те, кто проходил мимо банка.
Проползал.
И стало неважно, что туман не имел ко мне никакого отношения. Во всяком случае, не в Сторибруке.
Я содрогнулась, когда старуха Лукас со своей неизменной шалью, обернутой вокруг плеч, остановилась, повернув шею так, как ее не поворачивают нормальные люди. Еще не заглянув в ее глаза, я уже знала, что увижу там.
Ничего.
Пустоту.
Отсутствие жизни.
Белую пленку, выжегшую радужку.
Лукас брела к нам. Ковыляла неумолимо, как сама смерть, окутанная туманом, о свойствах которого я была осведомлена намного лучше, чем все остальные. А проклятый Джефферсон все не отпускал меня, словно вознамерился принести в жертву старухе.
Изловчившись, я пнула его каблуком под колено.
Взвыв, Джефферсон с силой оттолкнул меня, размахивая пистолетом, и мне сразу стало ясно, что хорошего из этого ни черта не выйдет. К счастью, оттолкнул он меня не к окну, а от него. Не знаю, откуда взялись ловкость и сноровка, ведь ими столько лет не пользовались, но я исхитрилась схватить Генри, вырвать его из рук Свон и втолкнуть в небольшую комнату, что располагалась за стойкой информации. Дверь туда была приоткрыта, слава богу.
Спустя мгновение раздался выстрел, и я, не успев полностью развернуться, зашлась в приступе тошноты – почти горячая кровь выплеснулась из рта Сидни на мое лицо. Видимо, он пытался спрятаться в комнате вместе с Генри, но не успел добежать.
Его бы все равно никто туда не пустил.
Я невольно облизнула губы и ощутила, как поднимается от желудка обжигающая и едкая волна. Понятия не имею, что заставило меня остановить ее.
Что позволило это сделать.
Сидни жалко не было. Или же я просто не успела осознать то, что произошло, потому что буквально спустя пару секунд после того, как тело репортера тяжело рухнуло вниз, Мэри Маргарет истошно завопила, вырвавшись из рук удерживающего ее Нолана. Она кинулась было к окну, словно не видя там вдовы Лукас…
И тогда прозвучал второй выстрел.
С вытянутой руки Джефферсон выстрелил снова, попав точно в живот мисс Бланшард.
Она заскулила, словно котенок, опустилась на колени и сжалась.
Я готова была поклясться, что слышала в наступившей тишине, как сочится кровь из ее раны, разбиваясь каплями об пол.
Дэвид, не издав ни единого звука, ринулся на Джефферсона.
Я не успела удивиться тому, почему Свон ничего не предпринимает, когда она очутилась возле меня.
– Не выходите! – отрывисто велела она, словно я собиралась начать носиться кругами по банку и орать, привлекая к себе внимание.
Слава богу, что Генри не пытался посмотреть, что происходит, потому что зрелище раненой Мэри Маргарет и двух дерущихся мужчин вряд ли прошло бы для него бесследно.
Я кивнула, давая понять, что никуда не денусь, и Эмма осталась на пороге, закрывая от меня и от Генри то, что творилось в помещении банка. Я видела, что в ее опущенной руке находится пистолет, который она не торопилась пускать в ход. Может быть, и правильно: в обойме не так уж много пуль, чтобы тратить их попусту.
Выглянув из-за плеча Свон, я увидела, как Дэвид упал на одно колено, получив сильный удар.
Третий выстрел прозвучал уже не так громко – наверное, я привыкла.
Эмма дернулась, словно собираясь броситься вперед, но осталась стоять на месте.
В ту же секунду Джефферсон вытащил из кармана гранату.
Меньше всего меня волновало то, откуда она у него взялась. Главное – она была!
И мы были тут, вместе с ней.
Я попятилась назад.
А Джефферсон выдернул чеку.
Я не успела даже испугаться, вероятно, потому что и так боялась, не переставая.
Прогремел взрыв, отбросивший нас с Эммой прочь с порога.
Я упала, больно ударившись затылком, и на мгновение лишилась дыхания, так что не смогла бы закричать при всем желании. Уши заложило, я тщетно дергала себя за мочки, пытаясь вернуть слух.
Когда он вернулся, потолок начал рушиться.
И я закричала.
Не знаю, сколько прошло времени с момента взрыва. Треск ломающихся балок казался бесконечным, я могла только вздрагивать, прижимая к себе Генри, и думать, какой вес выдержит Свон. К счастью, все, что могло упасть, упало мимо, и чуть погодя Эмма разогнулась, выпуская нас с Генри из угла, в котором мы все были зажаты.
Шериф тряхнула головой, осторожно поднимаясь, и белая пыль полетела с ее волос и куртки. Привычный красный цвет оказался разбавлен мелом и не так резал глаза.
Я посмотрела на Свон и внезапно поняла, что именно с самого начала казалось мне странным во всем этом.
В банке не было сотрудников.
Ни одного.
Где были мои глаза? Чем я была озабочена так, чтобы не заметить, что помещение фактически пустует?
Успокаивало лишь то, что и все остальные, оказавшиеся здесь вместе со мной, попались в ту же ловушку.
Пару раз открыв рот так широко, что едва не вывихнулась челюсть, я убедилась, что слух полностью вернулся, хотя в левом ухе все еще немного позвякивало.
Генри прятался в моих руках, словно они были самым надежным убежищем из всех на Земле, и мне, несмотря на ситуацию, было радостно от того, что он обнимает меня, а не Свон.
Шериф, казалось, думала о том же, правда, вряд ли в столь положительном ключе. Поймав мой, несомненно, торжествующий, взгляд, она рывком поднялась и, не говоря ни слова, пошатываясь, направилась к выходу.
Мне жизненно необходимо было сопроводить ее, поэтому я начала вставать.
Генри отчаянно вцепился в меня, мотая головой.
– Не уходи, мама! – в голосе его слышались слезы.
Он так редко называл меня мамой в последнее время. Неужели нужно было случиться беде, чтобы я снова услышала от него это счастливое для меня слово?
Я поцеловала его, порывисто обнимая.
– Я ненадолго, – пообещала я. Веры моим словам в его глазах почти не было. – Сиди тут тихонько и жди, мы с шерифом проверим, как там.
Он, помедлив, кивнул и, сжавшись в комок, затаился в своем углу.
Заставив себя не смотреть на него и не испытывать жалость, я поспешила следом за успевшей скрыться Свон.
Каблуки добивали меня, продолжая выворачивать щиколотки, и я разрешила себе остановиться на секунду для того, чтобы снять обувь. Стало легче, но лишь ненадолго, потому что осколки, ошметки и прочее, что только могло остаться после взрыва, никуда не делись и беспрепятственно впивались в пятки.
Свон я обнаружила в центре зала: она стояла на коленях возле тела Мэри Маргарет. Присмотревшись, я поняла, что тело все еще не просто тело, а сама Мэри Маргарет, которая с присвистом дышит, свернувшись калачиком и закрыв живот.
Мне не хотелось подходить ближе и придумывать какие-то слова утешения, которые непременно потребовались бы в данной ситуации. Именно поэтому я отошла в сторону. И наткнулась на Сидни.
Мертвого Сидни.
Репортер лежал в неудобной, сломанной позе, подогнув под себя ноги. Левая рука была вывернута под странным углом, левый же открытый глаз укоризненно косился на меня. Мне стало неуютно, я поежилась, не рискуя подходить. И огляделась в поисках выхода.
Разбитое Джефферсоном окно теперь оказалось завалено обломками после взрыва. Точно таким же способом была отрезана от нас и дверь. Одно было хорошо: старуха Лукас теперь не сможет добраться до нас. Почему-то она волновала меня больше всех остальных.
Прислушавшись и убедившись, что никто не скребется по ту сторону, пытаясь разобрать завал, я покачала головой.
Мы были заперты здесь. Отрезаны от мира.
Стоило проверить, нет ли запасного выхода. Я этим и занялась, пока шериф Свон выполняла свою, несомненно, самую важную обязанность на данный момент: держала за руку учительницу, что-то тихо говоря ей.
Я поджала губы, считая, что лучше бы она утешала Генри. Бланшард все равно не доживет до того момента, как нас отсюда вытащат.
Сделав шаг от Сидни, я запнулась обо что-то, упав и ободрав колени.
Колготки, разумеется, тут же прорвались.
Очень хотелось закричать снова, но это было бы неуместно и взволновало бы сына, поэтому я сцепила зубы, пытаясь подняться.
Моя ладонь в поисках опоры оперлась на что-то круглое и весьма неудобное. Разумеется, это что-то тут же выкатилось из-под руки, и я снова чуть не упала.
А потом чуть не упала в третий раз, когда увидела наконец, что лежит рядом.
Голова Дэвида Нолана. Отрезанная взрывом, с вытекшим глазом и с отсутствующей на правой половине лица кожей. Красная плоть все еще сохраняла цвет, хотя и была сильно обуглена.
Мир закружился, в ушах зазвенело. Я была уверена, что меня сейчас вырвет, но все обошлось.
Поэтому я продолжила сидеть и тупо смотреть на голову.
Раньше кто-то говорил мне, что от жертв взрыва почти ничего не остается. Саперы называют их «розовая пыль», думаю, не стоит объяснять, почему. Отчего же голова Дэвида не рассыпалась каплями в воздухе?
Наверное, недостаточная мощь заряда или как там говорят…
Чья-то рука опустилась мне на плечо, и я дрогнула, пытаясь вскочить.
– Боже, какой ужас!
Действительно, ужас.
Свон трогала меня без моего на то разрешения.
Я дернула плечом, ясно показывая свое отношение к происходящему, но шериф либо не поняла, либо предпочла сделать вид, что не поняла. Ну не драться же с ней?
Я все же встала, пусть и пошатываясь. Свон маячила рядом.
– Отойдите, – велела я резко. – Мне нужен воздух.
Воздух и впрямь был необходим, свежий и чистый, но вряд ли мне удалось бы глотнуть его в ближайшее время.
Раздался приглушенный стон, и Свон пулей метнулась на него.
Я зло подумала о том, сколько времени будет умирать Мэри Маргарет. А потом удивилась тому, что это меня не радует: не я ли желала ей смерти все эти годы? Долгой и мучительной.
Джефферсон обнаружился возле основного завала. Он лежал на спине, одна нога была оторвана по колено, из второй, посреди разорванных мышц и сухожилий, торчала белая поблескивающая кость, заляпанная кровью. Голова его была пробита в двух местах, нечто серое виднелось внутри, и мне не хотелось думать, что это мозг.
Потому что мозга у Джефферсона быть не могло, учитывая, что он сделал.
Пистолета в руках у мужчины не наблюдалось, я увидела его валяющимся в нескольких метрах от трупа. Что же, пара запасных пуль не помешает, учитывая, что творится снаружи.
Хотя я все же надеялась, что туман уйдет, а вместе с ним уйдут и те, кого он превратил в своих рабов.
Какое-то время я просто стояла и смотрела на человека, который ворвался сюда и убил как минимум двоих. Я не знала, имел ли он какое-то отношение к появлению тумана, но уж я-то точно была ни при чем. Поэтому либо он обвинял меня сознательно, отводя подозрение от себя, либо и правда думал, что это моих рук дело. Кто теперь узнает?
Тошнота не проходила, что было совсем неудивительно, и я побрела прочь от мертвеца, к перевернутому на бок письменному столу, за которым всегда сидела Сьюзан, приветливая, хоть и слишком болтливая женщина, оформляющая кредиты.
Как и ожидалось, в верхнем ящике обнаружилась начатая шоколадка, которую я съела, не сходя с места. И только потом вспомнила о Генри и о том, что шоколад бы больше понравился ему.
Зато перестало тошнить.
Пока Свон облегчала Мэри Маргарет последние минуты пребывания в этом грешном мире, я бродила по банку, заглядывая во все двери, что только встречались мне на пути. Три из них оказались заперты, за четвертой, ключ от которой был в замке, обнаружился сейф, в пятой комнате был туалет и душ с раковиной. Не обнаружив запасного выхода, я порадовалась хотя бы тому, что вода у нас будет.
Надолго ли?
Телефон работал, но куда бы я ни звонила, ответ был один: молчание. Словно у всех, кроме нас, линия была обрезана.
Кинув трубку, я села на уцелевший стул и поправила волосы.
Сзади почти сразу же послышались шаги.
– Мы заперты здесь.
Свон не спрашивала. Она констатировала.
У меня мелькнула злая мысль о том, что она все это подстроила, чтобы уничтожить меня, когда мы останемся наедине. Но я тут же прогнала этот бред подальше.
Захотелось спросить Свон, знает ли она, что отец ее разорван на куски, а мать умирает на ее руках? Но не время было сейчас, совсем не время. Нам предстояло каким-то образом выбраться отсюда.
– Что это за туман? – шериф тяжело подступила ко мне, на ходу снимая куртку.
И я поняла наконец, почему она, не отреагировав на первые два выстрела, дернулась на третий.
– Вы ранены, – констатировала я, глядя на кровавое пятно, расползающееся по белой майке Свон.
Та опустила взгляд, пытаясь изучить свой бок.
– Царапина, – тихо отозвалась она, и я пожала плечами, отводя взгляд.
Ей виднее.
– Вы тоже, – донеслось до меня, и я рассеянно повертела ладонью, в которой наверняка все еще были осколки стекла.
До них ли мне сейчас?
– Царапина, – эхом повторила я.
Свон поджала губы.
– Я поищу аптечку, – предложила она с некоторым усилием.
Она оставит свою Белоснежку?
Немыслимо.
Впрочем, Бланшард затихла, и я надеялась, что она уже умерла. Но не спрашивать же мне об этом, показывая свой интерес.
– Поищем вместе, – мне не хотелось идти с Эммой. Мне вообще не хотелось ее здесь. Но тут, вместе со мной, был Генри, и нам с ним требовалась помощь для того, чтобы выбраться и остаться в живых.
Аптечку мы все же нашли. В самой дальней комнате, замок в которой Свон выбила ногой. Там же обнаружился автомат с орешками, чипсами и прочей дрянью, и я подумала, что Генри будет счастлив, когда захочет есть.
Мне пришлось сходить и вымыть руки перед тем, как использовать заживляющую мазь. Чувствуя, как ноют порезы, я вернулась к Свон как раз тогда, когда она, видимо, уже смазав свой бок, пыталась обвязаться бинтом.
Промыть рану, конечно, не надо было.
Впрочем, это ее дело.
Не говоря ни слова, я выхватила перекрученный бинт из рук шерифа. В ладонях по-звериному взревела боль.
– Я сама, – Свон попробовала отойти от меня.
Упрямая.
Я тоже.
Тем более что нельзя позволить боли злорадствовать.
Поэтому я просто стояла и ждала до тех пор, пока шериф не сдалась и не подняла майку.
Перевязывать Эмму было неудобно, в первую очередь из-за того, что пальцы плохо слушались. Я, грешным делом, даже начала думать, что стекла повредили какой-нибудь нерв.
Когда я закончила, весь бинт был в крови. Моей крови. И я разозлилась, потому что сделала то, в чем никто из нас не нуждался. Свон прекрасно справилась бы сама, зачем я полезла?
Порезов было много, все они были мелкие, а от постоянных движений не прекращали кровоточить. Боли я почти не чувствовала, но та, что все же ощущалась, лишь подогревала мой гнев.
Левую руку я смазала и забинтовала сама.
Свон, придирчиво осматривавшая повязку, отвлеклась от своего занятия, только когда я уронила бинт, пытаясь разделаться с правой рукой.
– Позвольте, – она успела поднять бинт раньше меня и выжидающе застыла, явно копируя мои действия минутной давности.
Мне очень хотелось отказать. Но тогда я бы уподобилась ей.
– Разумеется, – я надеялась, что холода в моем голосе достаточно для того, чтобы дать понять: лучше Эмме справиться с задачей.
Мне не нравилось ее имя. Мне не нравилось слышать его звучание даже в собственной голове. Поэтому я поморщилась вовсе не от того, что Свон сдавила мне руку, однако она восприняла это именно так и чуть дернулась.
Мне это понравилось, и я поморщилась еще раз.
Свон дернулась снова.
В третий раз я поморщилась уже от настоящей боли, но шериф даже не заметила: она как раз заканчивала бинтовать.
– Благодарю, – сухо сказала я, забирая руку так быстро, как только смогла.
Шериф кивнула.
Было нелегко признавать, но она справилась. Глядя на ее работу, я начала подумывать о том, чтобы попросить ее перебинтовать мне вторую руку. Однако в тот самый момент, когда я уже открыла рот, Свон вскинула голову, прислушиваясь, а затем умчалась прочь из комнаты так быстро, что я не успела опомниться.
В первую секунду я подумала о том, что что-то случилось с Генри, и бросилась следом за Эммой. Сердце замерло от нежелания представлять сына в беде.
Впрочем, мои опасения развеялись в тот же миг, как я переступила порог: Свон, стоя на коленях, пыталась удержать бьющуюся в конвульсиях Мэри Маргарет.
От сердца отлегло, я даже улыбнулась.
Как я могла забыть о ней?
Хм, очень просто: взяла и забыла.
Я молча приблизилась, думая, попросит ли меня Свон о помощи, и представляя, как я ей откажу.
Но шериф не собиралась меня ни о чем просить.
Поэтому я просто принялась наблюдать.
Бланшард умирала, это было очевидно. Свон пыталась остановить кровь, прижав какую-то тряпку к ране на ее животе, но темно-красная лужа на полу красноречиво свидетельствовала о том, что жизни в этом нелепом теле осталось совсем немного.
Мэри Маргарет была в агонии. Руки ее хаотично взлетали и падали вниз, то и дело задевая Свон, но та стоически терпела и даже, кажется, пыталась успокаивать подругу.
Зачем? Зачем тратить слова и дыхание на тех, кто уже одной ногой в могиле?
Бланшард хрипела. Так громко, что я разозлилась на нее, боясь, что эти хрипы может услышать Генри. Надо было подойти и заткнуть ее, но я почему-то стояла на месте и продолжала злиться, дожидаясь конца.
Кровь заливала Мэри Маргарет, пол и Эмму. Майка шерифа насквозь пропиталась красным, наверняка и повязка тоже.
Надо же, можно сказать, мы породнились с Белоснежкой по-настоящему. Смешали кровь. И на ком…
Я устала. От криков, от суматохи прошедших часов, от ноющей боли в ладонях.
Но в тот момент, когда я уже готова была завопить, чтобы переорать хрипы Бланшард, учительница в последний раз ударила Свон непослушной рукой и затихла, вытянувшись на полу.
Лица Свон не было видно, но я готова была поклясться, что оно выражает недоумение. Как и всякий раз, когда она сталкивалась с тем, что хотела бы отрицать.
Сказать честно, я боялась, что она расплачется. Все-таки Мэри Маргарет была ее подругой. С такими друзьями не нужно и врагов, но…
Страх мой оказался напрасным: шериф лишь молча сидела рядом с телом учительницы и не собиралась вставать.
Мне почудился какой-то звук со стороны той комнаты, где находился Генри, и я с облегчением поспешила туда.
Мой мальчик плакал. Он сидел в том углу, где я его оставила, и плакал, уткнувшись в колени носом.
Проклятая Бланшард, он наверняка слышал ее!
– Мой милый… – я опустилась на корточки рядом с Генри, собираясь его обнять. Но он обнял меня первым. Кинулся мне на грудь и заплакал в голос.
Сердце мое разрывалось. Я знала – он считал, что я не люблю его, но разве, не любя, я переживала бы вместе с ним?
Жаль, он не поверит.
Я укачивала сына какое-то время, время от времени целуя и бормоча успокаивающие слова. Наконец он притих и уснул.
Послышался шорох, я обернулась – резче, чем следовало, но Генри слишком вымотался, чтобы просыпаться.
Свон стояла на пороге, засунув руки в карманы.
Я знала эту ее позу.
Она сдерживала себя.
Возможно, от слез.
– Нужно собрать их в одной комнате, – глухо сказала она, глядя прямо на меня. Взгляд серых глаз был пуст, и я подумала, что это она виновата в смертях, что случились сегодня. Не останься она здесь, в Сторибруке…
– Я сейчас, – почему-то сказала я вместо того, чтобы послать шерифа далеко и надолго. Затем осторожно спустила с рук сына, снимая жакет и подкладывая ему под голову.
Я знала, что Эмма все еще смотрит. Тяжело, неотрывно, ревниво.
Я знала это и все же, обернувшись, не увидела в ее глазах ничего из того, что там обязано было быть.
Генри продолжал спать, пока мы таскали трупы в сейфовую. Это было отвратительным занятием. Дурно пахнущим, сказала бы я, но, к сожалению, это не могло послужить оправданием: прошло слишком мало времени. Запах, если и был, то только в моей голове, потому что я отлично знала, чем пахнут трупы.
Пахнут…
Воняют.
Я хотела бы выйти отсюда раньше, чем завоняют эти.
Легче всего было разделаться с головой Дэвида, хотя мне и показалось, что оставшийся целым глаз укоризненно смотрит на меня. Нолан же не может обвинять меня в том, что я не пыталась спасти его подружку? Ее нельзя было спасти. Мы не медики, в конце концов, и разгребать завалы руками лично я не умею. Да и не стала бы, учитывая, что творится снаружи.
Джефферсон присоединился к Дэвиду спустя пару минут. Мне очень хотелось изо всех сил ударить его по лицу, хоть я и понимала, что это пустая мысль и лишняя трата энергии, которой и так не осталось.
Но ударить хотелось все равно.
Сидни был настолько тяжел, что нам пришлось его волочь. Я схватила его за одну руку, Свон – за вторую, и мы, сталкиваясь плечами, потащили труп к остальным. Затем вернулись за Мэри Маргарет.
– Мне жаль, – скупо сказала я, когда мы принесли ее все в ту же комнатку. Я не думала, что говорю искренне, но, кажется, Свон было все равно. Она так посмотрела на меня, что я даже вздрогнула. Надеюсь, что незаметно.
Жарко.
Мгновенный жар в ее глазах, который мог означать все, что угодно.
Я смотрела на нее, она смотрела на меня, и все это было довольно утомительно, знаете ли. Весь этот обмен взглядами, многозначительными, как наверняка ей казалось.
– Я должна что-то еще сказать? – наконец спросила я, устав и почувствовав, что затекает шея.
Эмма дернула головой, и я так и не поняла, было это «да» или «нет». Потому промолчала: в любом случае, подходящих моменту слов не было вовсе.
Я продолжала называть ее Эммой у себя в голове, надо же. Может быть, я даже привыкну к тому, как звучит это имя. В конце концов, кто теперь, кроме нас с Генри, станет называть ее так?
Я поняла, что думаю о том, что мы отсюда не выберемся.
Это неправильно.
Тела наших мертвых лежали рядом. Свон постаралась уложить их так, чтобы они выглядели спящими, но Дэвид с головой, лежащей отдельно, даже не пытался притворяться, что спит. И почему бы это?
На пороге я остановилась, окидывая взором не столько трупы, сколько само помещение.
Ни одного окна.
Очень хорошо.
Эмма стояла прямо за мной, я слышала, как она дышит.
– Заприте эту дверь, шериф Свон, – сказала я, не оборачиваясь и не поясняя причин, по которым прошу об этом.
Возможно, Эмме и был любопытен ход моих мыслей, однако она не спросила ни о чем.
Уже возвращаясь к Генри, я услышала, как щелкнул замок.
Мой мальчик мирно спал, когда я осторожно вошла в комнату. Какое-то время я смотрела на него, отстраненно думая о том, есть ли в душе горячая вода. Я трогала руками мертвецов, как-никак. Неплохо бы отмыться от их следов. Но усталость принуждала меня остаться здесь и никуда не ходить.
Свон снова возникла у меня за спиной. И снова – молча.
Я не привыкла, что она столько молчит, это сильно нервировало. С другой стороны, она потеряла сегодня друзей. Наверное, стоит ее пожалеть…
– Погасите свет, мисс Свон, – велела я, глядя на свои часы.
Четыре часа. А ведь еще совсем недавно было десять часов утра.
Куда делось время?
Лампа на потолке мигнула, прежде чем погаснуть. На секунду я ослепла, но почти сразу же моргнула, и зрение вернулось: дневной свет проникал в комнату сквозь небольшое окошко, расположенное чуть выше моего роста. Мне показалось, что свет этот имеет розоватый оттенок.
Стараясь ступать осторожно, я подошла к тому месту, где спал Генри, и опустилась на пол рядом с сыном. Приподняла его голову, перекладывая ее себе на колени.
Напряжение ушло почти мгновенно, я физически почувствовала, как оно сползло с моих плеч.
Видимо, вздох облегчения все же прозвучал с моей стороны, потому что Эмма села у стены рядом со мной и, помедлив, протянула руку.
Я не сразу поняла, что она предлагает мне лечь на ее плечо.
– Спасибо, нет, – отказалась я чуть поспешнее, чем следовало, потому что велик был соблазн согласиться.
Свон улыбнулась. Это была грустная улыбка. И первая за все то время, что мы находились здесь.
Я не улыбнулась ей в ответ.
Потому что мне хотелось спать.
Казалось, я закрыла глаза лишь на мгновение, а когда открыла их, то долго не могла понять, где нахожусь.
Было темно. Из-под прикрытой двери пробивался желтый свет и доносились какие-то звуки.
Я села, чувствуя, как ужасно затекла спина, потому что я явно спала на чем-то тверже своего обычного матраса.
«Генри!» – с силой ударило в голову, и меня подняло с пола в мгновение ока.
Сына не оказалось рядом.
Его отсутствие было всем, о чем я могла думать, распахивая дверь.
Желтый свет взрезал глаза первым же прикосновением, и я поспешно прикрылась ладонью, пошатываясь и хватаясь за косяк.
– Мама, ты проснулась! – радостный голос Генри стал тем глотком воздуха, который мне требовался.
Я тяжело привалилась к косяку, когда, проморгавшись, увидела, что сын и Эмма сидят за столом и играют в карты. Между ними лежал пакет чипсов, и валялись обертки от конфет.
– Эмма разбила автомат, – весело пояснил Генри, заметив мой взгляд.
Я кивнула.
Конечно. Разбила.
Я не думала, что сама сумела справиться бы с автоматом каким-то иным способом, но осудить Свон всегда была рада.
Еще и карты где-то нашла…
Сон улетучился окончательно, и я вспомнила все то, что произошло.
– Твоя учительница, милый… – начала я смятенно, не зная, как правильно сказать ребенку, что Бланшард умерла.
«Сучка сдохла, наконец!» не совсем подходило для этого случая.
– О, я знаю, она умерла, – торопливо отозвался Генри, и одна карта выпала из его рук. Он нагнулся, чтобы поднять ее.
– Знаешь? – удивилась я. – Но откуда…
Он все еще возился под столом, когда я устремила взгляд на Свон.
«Не стоит благодарностей», говорили ее глаза.
Я криво усмехнулась, потому что всяко не собиралась благодарить.
Шериф пожала плечами. Едва заметно, но я увидела.
И подумала о том, что не так уж и плохо ее присутствие здесь. Во всяком случае, оно избавляло меня от необходимости приносить сыну дурные вести.
Я посмотрела на часы.
– Полночь… – мое бормотание привлекло внимание Генри, вернувшегося на свое место.
– Мы не хотели тебя будить, – он посмотрел на меня, тасуя карты, которые передала ему Эмма. – Сыграешь с нами?
С одной стороны, я была рада, что он не горюет по своей учительнице, с другой же…
Впрочем, присмотревшись, я заметила, что глаза у сына покрасневшие.
Значит, плакал.
Это почему-то согрело мое сердце.
– Нет, милый, – сказала я, улыбаясь и глядя на Генри и только на него, чтобы Свон не смогла даже подумать о том, что улыбка может каким-то образом предназначаться ей. – Мне бы хотелось умыться.
Не только, если честно.
Сын отпустил меня, и вскоре я уже грела замерзшие руки под теплыми струйками душа. Повязки я, конечно же, сняла, потому что все равно их намочила бы. Придется делать новые.
Наличие горячей воды радовало. Я понимала, что апокалипсис местного значения не столь силен, чтобы лишить нас всех удовольствий цивилизации, но не могла представить, что творится снаружи. Может быть, там идут погромы. Может быть, Сторибрук горит. Может быть, он уже сгорел.
Снимая одежду, забираясь под душ, я знала, что зря обнадеживаю себя обычными человеческими проблемами, которые могут ждать нас на улицах, когда мы выберемся.
Там больше нет живых. А те, что есть, никогда уже сюда не вернутся.
Нам нужно думать самим, как выбраться из полуразрушенного здания.
Смывая с себя воспоминания прошедшего дня, я не сомневалась, что Эмма успела ответить на все вопросы Генри. И это тоже было весьма удачно: мне не хотелось разговаривать с ним на тему того, что происходит. Это затребовало бы слишком много объяснений от меня.
Объяснений, которые мне не хотелось давать.
Уже заканчивая мыться, я вспомнила вдруг, что тут нет полотенец. Проклиная свою невнимательность, я на всякий случай еще раз осмотрелась.
Нет. И не было.
В дверь постучали.
Я вздрогнула, инстинктивно прикрывая грудь рукой.
– Да?
– Это я.
Раздражение кольнуло меня в бок.
– Что вам нужно? – требовательно спросила я, совершенно не желая видеть Эмму в этот момент.
– Я принесла полотенце.
Было крайне любопытно, откуда она его взяла. Душ, полотенца… кто-то пытался сделать квартиру из этого места?
– Заходите, – буркнула я, сдаваясь. В конце концов, вряд ли Свон не видела голых женщин.
Шериф вошла и тут же закрыла за собой дверь, за что, на самом деле, я была ей благодарна: помещение успело прогреться, и мне не хотелось лишаться тепла.
Кажется, она все же посмотрела на меня с долей интереса. Что ж, фигура у меня очень даже ничего, есть, что показать.
Разумеется, вертеться перед Свон я не собиралась. И вообще, это неприлично – смотреть вот так.
Я взяла полотенце, слегка дотронувшись до ее руки пальцами.
– Кто-то из них явно жил тут, – надо было что-то сказать, и я сказала.
Свон кивнула, засовывая руки в карманы.
– Эрик, – ответила она так, словно я начала правильный разговор. Теперь она смотрела мне в глаза.
– Эрик, – повторила я. Это имя ничего мне не говорило.
Я встряхнула головой, брызги полетели во все стороны. Эмма отшатнулась, но не ушла.
– Банкир, – она утерла лицо ладонью. – Его выгнала жена, и он жил тут.
– Очень интересно, – равнодушно отозвалась я, даже не пытаясь придать голосу заинтересованности.
Выключив воду, я обмоталась полотенцем и ступила на пол, внезапно оказавшись лицом к лицу со Свон.
Почему-то она оказалась выше меня. Ненамного, но все же.
Впрочем, я же стояла перед ней без каблуков.
Это успокоило.
Ненадолго.
Потому что почти сразу же меня посетила безумная мысль. Я отчетливо осознала, что мне хочется сдернуть с себя полотенце, голой прижаться к Свон, чувствуя грубость ее одежды, и отдаться ей прямо на полу.
Отвратительно.
Идея из разряда «что будет, если я спрыгну с крыши?»
Нужно совсем лишиться разума, чтобы пойти на такое. В помещении, где умерли люди, практически на глазах сына…
Волшебная Страна осталась позади, здесь у меня слишком много ограничений.
И большинство из них я сама себе поставила.
Нарочито медленно затянув полотенце, я кашлянула.
– Если это возможно, я хотела бы одеться… шериф Свон.
Последнее можно было не добавлять, но я всегда испытывала какое-то изощренное удовольствие от этих слов. Воистину, «шериф Гласс» звучало бы намного хуже.
Подобие улыбки скользнуло по губам Свон.
– Безусловно. Мэр Миллс.
И она вышла, снова аккуратно прикрыв за собой дверь.
Я готова была поклясться, что ей это нравится не меньше моего.
Следующие несколько дней тянулись бесконечно. Мы коротали их игрой в карты, в шарады, в жмурки, в какие-то еще игры, названия которых я не запомнила. Зато я заметила, что гораздо больше удовлетворения получаю от подвижных игр, где нужно догонять, хватать, осаливать.
Эмму.
Догонять, хватать и осаливать Эмму.
Сначала это коробило меня. Я шарахалась от прикосновений, как чумная, убегала и от Генри, и от Свон, вертелась, как волчок, и даже научилась выигрывать. Карты были моим спасением, но ребенку требовалась возня, и, кажется, ему нравилось сталкивать нас с Эммой.
Постепенно я начала замечать, что Свон не сразу отпускает меня, когда ей отводится роль охотника, а мне – того, кого следует поймать. Иногда она обнимала меня за талию, а я делала вид, что так и надо ловить. Временами наши руки встречались, и в последний раз я не стала отдергивать свою так, словно боялась ожога.
Ее пальцы были теплыми, когда сжали мои, а глаза – серьезными.
И я зачем-то невпопад подумала о том, что никто из нас не грустит о тех, кто даже после смерти остался с нами.
В буквальном смысле.
Сначала я постоянно принюхивалась, ожидая, когда же запах поползет мохнатой гусеницей по зданию и ударит невзначай так, что долго не опомнишься. Но никакого запаха не было, и я успокоилась, почему-то решив, что раз нет, то уже и не будет.
Следовало пытаться выбраться отсюда, но мы почему-то тянули с этим. Я-то знала, почему не хочу спешить.
Туман наверняка все еще бродил по Сторибруку. Однажды он уйдет, нет сомнений, следует только выждать.
Воды все еще было достаточно. С едой начались проблемы, но не потому, что она заканчивалась – автомат был набит доверху, – а потому, что она вся была или слишком сладкой, или слишком соленой. В конце концов, даже Генри больше не уплетал радостно чипсы, заедая шоколадом.
Но нет худа без добра: я давно хотела попробовать какую-нибудь диету.
И мы все еще не оплакивали погибших.
На третий день я устала от игр. Не знаю, как сумела выдержать до вечера, однако Генри остался доволен: так рьяно с Эммой мы друг за другом еще не гонялись. И я знала, почему.
Мы просто обе сошли с ума.
Свон вызвалась уложить сына, когда он устал и начал зевать. Дав согласие, я ушла и обнаружила себя уже в душе. Без одежды и под льющейся сверху водой.
И приготовилась ждать.
Долго не пришлось: дверь открылась, впустила Эмму и закрылась вновь.
– Шериф Свон.
Мой голос был тих и безэмоционален.
Во всяком случае, мне хотелось так думать.
– Мэр Миллс.
Ее голос полосовал меня вдоль и поперек, касаясь там, где было нужно.
Во всяком случае, мне так казалось.
Моя одежда давно валялась на полу, и одежда Эммы присоединилась к ней, когда Свон встала напротив, шагнув под струи воды.
Я скользнула взглядом по мокрым плечам, ниже, задержалась на груди, оставляя в памяти вид напрягшихся сосков.
Еще ниже, по животу.
Совсем низко.
Что-то дернуло меня, и я вытянула руку, кладя ее ладонью туда, где начиналась поросль светлых волос.
Свон не шевельнулась. Когда я подняла взгляд, не убирая, тем не менее, руку, то увидела, что она тоже смотрит на меня.
Внимательно.
Сосредоточенно.
Выжидающе.
А потом она меня поцеловала.
Не скажу, что не ждала. Ждала. И еще как.
Со вчерашнего дня.
Свон целовала меня жадно, грубо, будто дорвавшись. Я отвечала тем же, бродя прикосновениями по ее телу.
Повязки не было, я ощутила шрам под пальцами. Провела по нему раз, другой, третий. Добилась сдавленного шипения, сорвавшегося мне прямо в рот.
И довольно улыбнулась, когда Свон, разорвав поцелуй, укусила меня в шею. Сильно укусила, с намерением оставить след.
А потом поцеловала снова, и от той нежности, что она вдруг продемонстрировала, у меня подогнулись ноги. Пришлось хвататься за первое, что попалось, и этим оказались плечи Эммы.
Я обняла ее. Схватила в охапку, прижалась, зачем-то отвечая порывом на порыв.
Вода была везде. В воздухе, на стенах, на коже. Даже между моих ног, но там, полагаю, была не только вода. Видимо, точно также полагала и Эмма, которая скользнула ладонью по моей спине вниз, а затем чуть присела, чтобы получить возможность коснуться меня в том месте, где я хотела ее прикосновений.
Меня всегда удивляло, почему люди, оказавшись в стрессовой ситуации, могут просто взять и заняться сексом. Даже если между ними никогда не было ничего, что намекало бы на возможность подобного исхода.
Наша ситуация была стрессовой, смею предположить. А секс был всего лишь способом снять этот стресс.
Ничего больше, ничего меньше.
Почему нет?
Одно напряжение заменило другое. И я отлично знала, как снимать именно это.
Исключительно поэтому я раздвинула ноги, давая Эмме больше доступа к своему телу. В груди копились рваные вздохи, и я никак не могла улучить момент, чтобы позволить им слететь с губ.
Она ласкала меня, едва прикасаясь и тут же убирая руку, когда я пыталась прижаться сильнее, заставить ее усилить нажим. Кусая губы, я запустила пальцы в мокрые волосы Эммы, дергая их, надеясь болью вынудить ее отдать мне мой оргазм.
Эмма ахнула, запрокидывая голову, и засмеялась.
Превосходно, просто превосходно.
Я была в ее власти, зачем отрицать очевидное.
И я отпустила ее волосы, хотя бы просто потому, что впиваться ногтями в спину было гораздо приятнее.
Шум воды, смею полагать, заглушал всю нашу возню. Мне совсем не хотелось, чтобы Генри проснулся вдруг и пошел проверить, что происходит. А он бы пошел, мой храбрый мальчик, думая, что спасет свою маму.
Обеих мам.
Последняя мысль обожгла меня изнутри, и я развернулась в руках Свон, лишилась их, сознательно, потому что мне нужно было упереться куда-то. Ощутить пусть скользкую, но стену под мокрыми ладонями.
Опору.
Потому что я была его матерью. Только я!
Приникнув лбом к треснувшему кафелю, я чуть прогнула спину, задом прижавшись к животу Эммы. Нигде не было холода, чтобы притушить мое возбуждение.
Свон снова обняла меня, скользнув одной рукой между ног, а ладонью второй захватив левую грудь, сжимая напряженный сосок. Губы ее коснулись моего плеча, затем шеи, нашли уязвимое место за ухом.
Я позволила себе приглушенный, очень приглушенный стон, когда почувствовала пальцы Эммы внутри себя. Никаких преград, разумеется, я слишком хотела ее для того, чтобы пытаться напомнить себе о вражде с шерифом.
Тело предавало меня, но я не собиралась его винить.
Ладонь смяла грудь, когда я немного присела, стараясь ощутить себя заполненной до конца.
– Подожди, – это было первое слово, которое произнесла Эмма с того момента, как мы затеяли игру.
– Зачем? – пробормотала я, но остановилась. И скорее почувствовала, чем услышала, прерывистый вздох, коснувшийся моего затылка.
Улыбка тронула губы.
Шериф Свон, кажется, только что исполнила свою мечту.
И хотела немного времени, чтобы осознать это.
Тут была своя прелесть: остановиться на полпути, зажать чужие пальцы в себе, чувствовать, как они слегка двигаются.
Привыкают ко мне, хотя это я должна привыкать к ним.
Но для меня почему-то все было хорошо с самого начала. Словно я уже давно, тесно и постоянно общалась с рукой Эммы именно таким образом.
Захотелось спросить, сколько женщин у шерифа было до меня, но я никогда не интересовалась подобным во время секса. Меньше слов – больше дела. Только наивные подростки думают, что во время траха тянет поболтать. Меня не тянуло, а когда это пытались сделать мои любовники, я, в свою очередь, делала так, что мы больше никогда не виделись. В самом деле, что за привычка портить отличный секс какими-то разговорами?
Впрочем, с Эммой я бы поговорила. Немного. Спросила бы, как любит она, рассказала бы, как люблю я. Но не здесь, нет.
Здесь не место. Здесь я хочу…
– Сильнее, – только и сказала я.
Только и сумела сказать.
Эмма сделала так, как я просила.
Быстро, грубо, хлюпающе.
Секс всегда хлюпает. Если это настоящий секс, конечно же.
У нас был настоящий.
И у нас было много жидкости вокруг.
Я снова закусила губу, то попадая в ритм, заданный рукой Эммы, то вырываясь из него. Последнее было все более не в лад, потому что я приближалась к финалу.
Не справляясь, я рывком сдернула вторую руку Эммы со своей груди и опустила ее вниз, кладя себе на лобок.
Свон все же была понятливой, несмотря на то, что я думала о ней иногда. И я охнула, прогибаясь, упираясь затылком в ее плечо, когда в две руки Эмма привела меня к оргазму.
Какое-то время мы не двигались. А потом я вдруг чихнула, когда вода из душа попала мне в нос.
Смех шерифа был необидным. Таким, что я засмеялась сама.
А почему бы и нет?
Эмма осторожно освободила меня от своих пальцев, и я инстинктивно сжала ноги, почувствовав пустоту. Затем повернулась, намереваясь сказать что-нибудь, подходящее случаю.
Но не сказала.
Потому что Эмма взяла мою руку в свою и поцеловала ладонь. Дотронулась губами до порезов.
Это было сродни шоку и чуть не заставило меня отдаться Свон еще раз.
Простое касание губ.
Никто не делал так для меня.
Даже те, кого я любила.
А потом я увидела ее глаза. Они все еще были полны вожделения, что неудивительно: ведь разрядку получила я, а не Эмма.
Было ясно, что она ни о чем не попросит меня.
Я бы тоже не попросила, будь я на ее месте.
Но я была на своем, поэтому сделала то единственное, что должна была сделать в сложившейся ситуации.
Я подставила ей колено помощи.
И не разочаровалась в результате.
Раньше я бы дорого отдала, чтобы увидеть Эмму Свон такой: встрепанной, мокрой, тяжело дышащей, извивающейся. Хотелось сделать ей больно и посмеяться над результатом. Это было бы отличным финальным аккордом в истории с Белоснежкой и ее семейкой.
Было бы.
Уже не будет.
Потому что, когда Эмма кончила, вцепившись зубами в мое плечо, все, что я хотела сделать с ней, это подарить поцелуй.
И я поцеловала, чувствуя, как дрожат губы: не то мои, не то ее.
А потом поцеловала еще раз.
Возможно, таким образом я приносила ей свои соболезнования.
Когда мы вернулись к Генри, он мирно спал, подложив под голову руку. Я повторила тот трюк, что проделывала здесь каждую ночь: села рядом с ним, прижалась спиной к стене и очень бережно переложила сына к себе на колени.
Знакомый шорох дал понять, что Эмма устроилась рядом, хоть я и не смотрела в ее сторону.
Видимо, зря, потому что оказалась не готова к тому, что ладонь шерифа коснется моей щеки, нежно и очень бережно.
– Мне было хорошо, – негромко сказала Свон и не обиделась, когда я уклонилась от следующей ласки.
– Да, – ответила я вполне мирно. – Я знаю.
Мне тоже.
Генри спал, и я хотела присоединиться к нему, тем более что слишком устала для каких-либо разговоров.
Свон, впрочем, ни на чем не настаивала.
И она снова предложила мне свое плечо.
А я снова отказалась.
Очередная ночь закончилась утром.
Я не знала, где Эмма нашла этот проклятый теннисный мяч. Но факт остается фактом: нашла и отдала Генри, который тут же убежал играть с ним.
А мы с шерифом остались наедине.
– Туман, – сказала она, внимательно глядя на меня, и я удивилась выбору темы. – Откуда он? Что он такое?
Она не спрашивала меня о тумане до этого момента. Видимо, наше вчерашнее развлечение развязало ей язык и уверило в том, что теперь-то уж я отвечу всю правду.
– Это мой туман, – сказала я, и губы мои раздвинулись в усмешке. – Я создала его.
Это была ложь, но для пользы дела. Свон все равно не поверила бы мне, скажи я, что понятия не имею, откуда он взялся.
Я прекрасно знала, из какого колодца выползла эта смердящая мгла.
Я не знала только, кто выпустил ее.
Но это будет делом времени – сомкнуть пальцы на шее врага.
Я хотела добавить, что туман имеет странные свойства, что его следует опасаться.
Я могла бы сказать, что жители Сторибрука избежали этой участи только потому, что я забрала их из Волшебной Страны.
Я много чего могла бы рассказать, но я промолчала.
Потому что видела, что Свон и так это знает. Кто посвятил ее в тайну? Шляпник? Румпельштильцхен? Кто-то еще, не забывший, оставивший себе свою жизнь? Кто-то, кого я не знаю?
Так было даже проще. Мы оказались на равных. С одинаковыми условиями.
– Что с людьми? – Эмма была напряжена, мне почудилось даже, что она вот-вот кинется ко мне. И не то поцелует, не то убьет.
– Мертвы, – скупо отозвалась я. – И бродят вокруг, наверное. Туман высасывает жизнь, но поддерживает существование.
Это была самая мерзкая его особенность.
Свон побелела, и я подумала, что она упадет в обморок.
Но нет.
– Ты чудовище, – задыхаясь, проговорила она с нескрываемым отвращением, а я только пожала плечами, все еще усмехаясь по привычке.
Хотя слышать такое было немного неприятно.
– Жаль, не могу сказать тебе, что ты моя красавица, – парировала я, почти ожидая удара.
Потому что я солгала.
Я думала, что она красивая.
И верно – серые глаза потемнели, налились гневом, переполнившим их.
Я напряглась, потому что без боя не сдавалась никогда.
Вчерашняя ночь была лишь исключением, а не правилом.
Звон разбитого стекла заставил встрепенуться.
– Мама! – голос Генри развел нас по углам, когда мы обе обернулись на его возглас.
И обе кинулись к нему, почти одновременно.
Почти.
Я была чуть быстрее.
Напрасно.
Мой мальчик стоял возле окна.
Разбитого окна.
И лиловый туман, трясясь и меняя оттенки, обнимал его дымными руками, гладил по спине.
Дыхание прервалось. Ощущения притупились.
Сердце зашлось от боли.
Я должна была кинуться к своему сыну, вытащить его оттуда, прогнать туман – меня бы он не тронул. Но поздно.
Я знала, что поздно.
Потому что мой ребенок повернулся ко мне, и я увидела, какие пустые и страшные у него глаза.
Время остановилось. Звуки исчезли. Я только и смогла, что прижать руку к сердцу, словно так надеялась унять нарастающую боль.
А Генри ковылял ко мне, глядя неотрывно и строго.
Нужно было уходить. Закрыть эту дверь, запереть ее. Заставить себя не думать о том, кого оставляешь там, не слушать, не вспоминать.
Я не могла.
Я стояла на пороге, словно пустив корни, и не могла уйти.
Это все еще был мой сын.
Это всегда будет мой сын.
Грянул выстрел, и Генри упал, сраженный пулей в лоб.
Туман застыл, словно человек, а потом быстро-быстро втянул свои лиловые щупальца обратно в окно.
Будто испугался.
Мне не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть, какое безумное, бледное лицо у Эммы, стоящей за моей спиной.
Шериф медленно, на негнущихся ногах, миновала меня, почти не задев, хотя я занимала весь дверной проем, и прошла к безмолвному Генри.
Упала рядом на колени.
Она убила его.
Ради меня.
Я знала, что этого не могло быть, но мне было приятно так думать.
Что кто-то готов… любить меня?
Слишком сильно.
И слишком несвоевременно.
Эмма убила нашего сына, потому что он и так был мертв. Несомненно. Туман действует очень быстро, вряд ли наш нежный мальчик почувствовал что-то. Его сердечко перестало биться за считанные мгновения.
Ему не было больно, ни в один из тех разов, когда он умер.
Я убеждала себя в этом просто потому, что иначе сошла бы с ума. Страшно было бы знать, что он мучился.
А еще страшнее было бы знать, что Эмма стреляла в него, пока он был жив.
Я сделала пару шагов, привалилась к стене, не в силах заставить себя отойти от нее. Свон стояла на коленях над телом Генри и раскачивалась из стороны в сторону. Пистолет валялся рядом, и я представила вдруг, как она хватает его и в порыве безумия сначала убивает меня, а потом и себя.
Этого не произошло.
И слава богу.
Я знала, что спустя пару минут мы пойдем разбирать завал. Туман ушел, вместе с ним ушли и те, кого он держал на привязи. Если и не ушел, то трогать меня ему не с руки. А нам нужно выбираться отсюда.
Чуть позже мы займемся этим, да.
Но не сейчас.
Я подошла, едва слыша собственные шаги, заглушенные стучащим в горле сердцем, и тоже опустилась на колени. Прямо в кровь, перемешанную с известкой.
Чудовищу было, чем утешить свою красавицу.
Потому что я, наконец, поняла ту одну-единственную вещь, которую мне следовало понять с самого начала. Но я понимала все, что можно было.
Кроме этого.
Ведь если вернулся туман, то вернулась и она.
Моя драгоценная сила.
– Ничего, – сказала я, и голос мой не дрожал. – Ты слышишь, шериф? Все хорошо.
Взгляд, который Эмма обратила ко мне, должен был бы меня испепелить: я чувствовала жар, ползущий по коже. Она ненавидела меня в тот момент за произнесенные слова, но я не дала ей шанса развязать сражение.
– Все хорошо, – повторила я, не глядя на нашего мертвого мальчика, и обняла Эмму, заставляя и ее не смотреть. – Я сделаю так, что он вернется.
Она обняла меня в ответ, и я почувствовала, услышала, что она плачет.
Наконец-то.
– Верь мне.
Я просила о невозможном.
Но я знала, что Эмма поверит.
Потому что вчера она целовала мои руки.
Тогда сила, таящаяся под моей кожей, внутри моего сердца, сорвется вниз, к кончикам пальцев.
И затанцует на изрезанных ладонях, покрытых поцелуями, исчерчивая их поверх старых шрамов прихотливым узором магии, укрыться от которой не сумеет никто.