– Серьезно? Ты хочешь платье? – переспросил Курьер, глядя на Веронику. Усиленная боевая броня, которую он, так и не получив скидку у торготрона «Оружейников» и скрепя сердце, все же купил за бешеные деньги, по его мнению, смотрелась на спутнице лучше всего.

– Эй, ты ведь ни разу не видел меня в платье, зачем же так? – Вероника пихнула его в плечо, и то ли от неожиданности, то ли потому, что она не рассчитала силы, тщедушный Курьер свалился с барного стула и рухнул под стойку. А может, он просто уже достаточно набрался.

– Не будет тебе платья, если так со мной обращаться, – проворчал он, поднимаясь и прикладываясь к почти опустевшей бутылке. Вероника притворно надулась.

– Ладно, а ты чего хочешь, мистер нудник?

– Мира во всем мире, – желчно усмехнулся Курьер. – И денег побольше, и трахаться почаще.

– Как-то это… по-женски, – задумчиво произнесла Вероника.

– Отнюдь, – Курьер так резко мотнул головой, что чуть не врезался в подпорку крыши над барной стойкой. Сэмюэл, наблюдавший за ним краем глаза, нахмурился.

«Вот ведь ничтожество, – вяло подумал хозяин бара на сто восемьдесят восьмом торговом посту. – Даже не верится, что это тот Курьер, о котором ходит столько слухов… И пить-то не умеет, не мужик, а недоразумение. Снесет мне подпорку, а платить кто будет? Точно не он… этот за лишнюю крышку удавится, и так вечно требует скидку на выпивку. Скорей бы уже они напились и отвалили, может, удастся вздремнуть пару часов перед рассветом…»

Но Курьер и его спутница, очевидно, вовсе не собирались отваливать – прикончив бутылку водки, они заказали еще и продолжали свою беседу вполголоса, склонившись головами друг к другу, как заправские алкоголики.

– Последний вопрос, – заплетающимся языком произнес Курьер и замолчал.

– Валяй, – серьезно, но не менее бессвязно разрешила Вероника.

– Сейчас. Я забыл, – глаза Курьера затуманились, он поднял руку и стал водить ей по воздуху, как слепой, пытающийся что-то нащупать. – Да где же это…

– Если собираешься меня облапать, притворяясь пьяным, – Вероника на всякий случай отодвинулась подальше, – то будь готов утром не досчитаться зубов.

– Да больно надо, – фыркнул Курьер. – Вечно вы, бабы… А-а-а, – и он вдруг замолчал, очевидно, вспомнив свой последний важный вопрос.

– Что такое? Касадор укусил? – с притворной заботой поинтересовалась Вероника.

– Погоди, заткнись, заткнись, – разозлился Курьер. – Опять забуду же… С касадорами твоими… Короче. Ты когда-нибудь влюблялась?

– Какие все любопытные, – в глазах Вероники зажглись огоньки, напомнившие Курьеру Стрип – такие же яркие, такие же веселые, да и по карману что Стрип, что Вероника били здорово. – Ну, допустим, да.

Повисло молчание – Курьер то ли внимательно слушал, то ли спал. В любом случае, решила Вероника, нет ничего страшного в том, чтобы немного продолжить.

– Мы были еще детьми, но, думаю, это была настоящая любовь. Мы расстались, когда она решила уйти из Братства, ну, а я не пошла с ней… Я больше ее не встречала.

– Интересная история, – произнес Курьер таким тоном, что Вероника сразу поняла – ни черта ему не интересно. – Я вот тоже как-то раз влюбился… На все для нее был готов… Но ей нужны были только мои деньги.

– Ну, конечно, – пробормотала Вероника себе под нос, но он услышал ее.

– Да, конечно, – со злостью повторил он. – Она была шлюхой в «Гоморре». Собственно, она и сейчас там работает.

– Оу. Ну, тогда… думаю, ты прав.

– Да что ты говоришь? – огрызнулся Курьер, но уже менее злобно.

Когда он упал лицом на стойку и захрапел, Сэмюэл поморщился, как будто вступил в кучу браминьего дерьма. «Вот чистишь, натираешь стойку до блеска, – уныло думал он, – а потом такое вот чмо вырубается, сидя за ней, и оставляет жирные следы, и слюна у него из открытого рта во сне течет… Эх, да что же это за работа у меня такая?»

– Там, в трейлере, вроде есть свободные матрацы, – хозяин бара просяще посмотрел на Веронику. – Может, ты его… эм-м… унесешь отсюда? Да и сама бы поспала… Утро вон скоро.

– А вы нам за это скидку сделаете? – прищурившись, спросила Вероника, прекрасно зная, что от слова «скидка» у Сэмюэла уже начинаются приступы эпилепсии и лишая. И, видя, как меняется в лице хозяин бара, добавила: – Да шучу я, шучу. Конечно, унесу сейчас.

Она с легкостью закинула на плечо щуплого Курьера и направилась к трейлерам, где располагались спальные места для посетителей торгового поста, караванщиков и их охранников. Очередной караван недавно ушел, и многие места оказались свободны, но Вероника все равно устроилась на одном спальном месте с Курьером – не из привязанности, но по привычке.

Сэмюэл, должно быть, считает их парой. Хотя на деле, за все то время, что они путешествовали вместе, Курьер впервые заговорил с Вероникой о любви, и вовсе не о любви к ней, чему она только обрадовалась. Конечно, она не ждала, что этот скупой, неприятный, жесткий человек, хорошо умеющий только торговаться, охотно использующий ее боевые навыки, испытывает к ней какие-то чувства, даже дружеские, и сопровождала его исключительно из любопытства. И все же, когда он задал последний в тот вечер вопрос, внутри Вероники, под толстым слоем опьянения и неунывающего чувства юмора, что-то сжалось.

Боже, она испытала настоящее облегчение, поняв, что он влюблен в проститутку, а не в нее.

К тому же, это казалось забавным.

Вероника помнила, как девочка из Братства Стали, с которой они не разлучались все детство, призналась ей в любви.

Тогда это тоже казалось забавным.

Они завтракали на верхнем уровне бункера, забрав свою еду из общей столовой. На завтрак давали какую-то синтетическую кашу, сухие хлебцы, судя по вкусу, еще довоенного производства, и горячий напиток, который по мнению Вероники отдавал ментатом, так что она предпочитала есть всухомятку, отдавая напиток подруге и за это получая ее порцию каши. Они прятались в наименее популярном у писцов компьютерном зале, зная, что приносить еду в эти комнаты строго запрещено, но их еще ни разу не поймали, а есть у компьютера куда веселее, чем в столовой.

В то утро Вероника как обычно подвинула подруге свой стакан с напитком, пошутив, что если та будет употреблять слишком много ментата, мозг разбухнет и голова станет огромной и уродливой. К. никогда не верила, что им действительно добавляют в питье ментат, и обычно начинала шутливые споры, но в то утро она ничего не сказала, только посмотрела на Веронику большими пронзительными глазами и поцеловала ее. И не в щеку, как иногда целовались другие девчонки при встрече и перед расставанием, а в губы.

– Ты чего? – прошептала Вероника.

– Я тебя люблю.

Вероника рассмеялась.

– Все-таки они что-то туда добавляют, – заявила она, показывая на стакан с напитком. К. нахмурилась, она явно ожидала другого ответа, но в то же время не удержалась от улыбки, которую у нее всегда вызывали шутки Вероники.

«А ведь я тоже ее люблю», – думала Вероника, после того случая незаметно наблюдая за подругой, когда та читала, или упражнялась в стрельбе, или занималась на виртуальных тренажерах. Думала, но не говорила, считая, что это и так понятно, и что слова слишком глупые, пошлые и неудобные. Она смотрела на подругу и улыбалась, и та улыбалась ей в ответ, и Вероника не замечала, что когда она отворачивается, взгляд К. становится грустным.

Пока они оставались детьми, их работой в бункере Братства Стали считалась учеба, и они изыскивали все возможности, чтобы побыть вместе. Вероника ходила на стрельбу только ради подруги, хотя саму ее больше привлекал кулачный бой, а К. за компанию с Вероникой посещала дополнительные курсы по механике и кибернетике, хотя за верстаком она откровенно скучала, в отличие от Вероники.

Они вместе отдыхали, вместе ели, вместе развлекались, найдя единственное платье матери К. и меряя его тайком от обладательницы – с тех пор Вероника мечтала о собственном.

Даже ложились спать вместе, когда у Вероники получалось пробраться в постель К. – с тех пор она и привыкла спать с кем-то, а не одна. Всего лишь сон – к тому времени они, конечно, уже имели какое-то представление о сексе, но хотели подождать. И просто лежали рядом, иногда обнявшись, иногда свободно и только держась за руки.

Вероника открыла глаза, поняв, что все равно не заснет, слишком растревожена память, и внимательно посмотрела на спящего рядом Курьера. Почти чужой человек, и все же его присутствие рядом успокаивало. Она с содроганием вспомнила , как первое время после расставания с К. пыталась уснуть в одиночестве и не могла. Она так и не привыкла до конца.

– Представляешь, писец Элайджа сказал, что, когда мы вырастем, сможем уйти из бункера! – со смехом рассказывала Вероника подруге, вернувшись с очередного занятия со своим наставником – единственного, на время которого они с К. разлучались.

– А что здесь смешного? – тихо спросила та.

– Ну как это? Здесь бесплатно кормят, и не надо платить за жилье! – Вероника оставалась верна своим шуточкам. – Какой дурак отсюда уйдет по своей воле?

– И тебе не хочется увидеть мир за пределами бункера?

– Нет, ведь у меня агорафобия.

– Жаль… я бы хотела уйти, – но тогда Вероника этому не поверила.

Конечно же, Вероника хотела увидеть мир. А путешествовать вместе… Об этом можно было только мечтать. Но уйти из Братства навсегда, оставить свой дом, семью – неважно, что нет родителей, писец Элайджа относился к Веронике внимательнее, чем мог бы родной отец. Она даже стала так его звать со временем – отцом. Единственное, что смущало – К. он интересовался тоже и как будто хотел учить и ее.

А ведь у К. свои родители.

Теперь, спустя годы, оказалось, что можно и не уходить из Братства окончательно, и успешно исследовать мир за пределами бункера. Конечно, если ты самостоятельная молодая женщина с пневмокастетом на руке, задолбавшая всех дома неудобными вопросами.

Может, и К. от нее устала, потому и ушла? Вероника пыталась перебирать в памяти всю историю их отношений, но цепочка не выстраивалась.

Отдельные яркие воспоминания плавают в общем котле, как куски мяса в супе – непонятно, что за запах из котла и каков рецепт, даже если вытащить их все и выложить на столе в ряд. Тогда, пожалуй, сочтут за сумасшедшего, поэтому ешь свой суп, Вероника, и не выпендривайся.

– Ешь, – говорила К., отдавая ей порцию чего-нибудь нелюбимого. У Вероники всегда был хороший аппетит и она не отказывалась. О, как недоставало этих добавок, когда К. ушла. И как стало не хватать еды вообще, когда ее отправили на поверхность.

Курьер тоже ел мало, но, в отличие от К., не заботился о том, чтобы посытнее накормить Веронику. Пока она прямо не заявила, что ног не таскает от голода, и в следующем бою ему придется рассчитывать только на свой револьвер, с которым он, надо признать, не слишком-то ловко обращался. Пока она не поставила ультиматум, Курьер пайка не увеличил. А К. всегда беспокоилась, чтобы Вероника наедалась, отшучиваясь, что ей хватает поцелуев.

Только теперь, лично познакомившись с голодом, Вероника поняла, какая это, возможно, была ложь.

Если К. ее так любила – как же это все могло кончиться?

Вероника тяжело вздохнула, вспомнив их последний разговор. К. тогда вернулась от Элайджи и без предисловий заявила, что уходит и предлагает Веронике идти с ней.

– Мы достаточно взрослые, а здесь… Всю жизнь придется делать то, что велят, а не то, что считаешь нужным.

– Достаточно взрослые, чтобы умереть где-нибудь в радиоактивной пустыне? – голос Вероники звучал язвительно, и она попыталась смягчить его. – А как же наши планы на завтра? Кто будет издеваться над паладином Макнамарой, у него же еще волосы не все седые, ты чего? Кто будет писать компьютерные вирусы, чтобы писец Ибсен не скучал? Мы нужны Братству в бункере!

– Тебе бы только развлекаться, – резко бросила К., и это оказалось самое грубое, что Вероника когда-либо от нее слышала. Огорошенная, она не находила, что сказать.

– Ладно, иди, – Вероника пожала плечами, как будто они обсуждали какую-то мелочь. – Я буду веселиться без тебя.

К. так и застыла, оскорбленная не меньше Вероники, и ушла, ничего не сказав больше. Вероника не сомневалась, что она вернется.

Но К. не вернулась.

А отец Элайджа, казалось, только обрадовался. Все свободное время, которое раньше доставалось К., Вероника теперь проводила с ним. Если бы она не любила и уважала его так сильно, то предположила бы, что он имел какое-то отношение к уходу К., но это казалось бредом. Как Элайджа мог повлиять на решение К.? Да он, наверно, даже не знал про них с Вероникой, вряд ли сильный и серьезный ум одного из лучших писцов Братства Стали интересовала такая ерунда.

И, что самое обидное, теперь, когда она набралась и наглости, и храбрости, чтобы спросить напрямую, Элайджа тоже ушел. И ни его, ни К., скорее всего, не найти. Прошло столько времени, Вероника понимала, что может и не узнать К., даже если встретит ее. А Элайджи, наверное, уже просто нет в живых.

От одиночества и жалости к себе Вероника едва не разрыдалась, но вовремя остановилась, поняв, что начнется обычная пьяная истерика. Вместо того, чтобы заплакать, она в очередной раз, уже со злостью посмотрела на Курьера, который все еще валялся в отрубе, и со своим пьяным любопытством оказался причиной ее бессонницы. Девушка толкнула его, но Курьер только пробормотал во сне: «Сбавьте до тридцатки, и по рукам», и Вероника поняла, что ждать придется еще долго.

Захотелось есть. Она вернулась в бар, где Сэмюэла уже сменила его дочь Мишель.

– Доброе утро. Чего желаешь? – приветливо спросила девушка.

– Скромный завтрак с оладьями, омлетом, ветчиной и вафлями в сладком сиропе. Кофе с сахаром и сливками. И побольше бекона, – бойко заказала Вероника.

Лицо Мишель вытянулось.

– У нас сегодня только шашлык из белки… И рагу из плодов вонючей тыквы.

– Мишель! Ну сколько раз… – сердито окликнул ее отец. Девушка покраснела.

– Ой. В смысле, просто тыквы.

– Так тыква вонючая или нет? – зевая, уточнила Вероника.

– Вонючая, – еще больше покраснев, шепотом призналась девушка. Вероника ей нравилась, и Мишель не могла врать. – Но папа запрещает предупреждать клиентов об этом.

– Ладно, тащи рагу, – голос Вероники звучал бодро и неунывающе. – И шашлык из белки. И попить.

Ночь, а точнее, всего несколько часов перед рассветом, проведенные в тягостных пьяных воспоминаниях о первой и единственной любви, никак не повлияли на ее аппетит.