Глава 1.

Оно появилось в лавке магических товаров «Желтый единорог» за два дня до Рождества. Я стояла у витрины как вкопанная, прижав нос к холодному стеклу, а ладони — к пылающим от мороза ушам. Волшебное дерево! Если вы родились в Ирландии, вы знаете, что это такое! Оно было совсем маленькое, не больше пяти дюймов, посаженное в глиняный синий горшок с сияющими серебряными звездами, и на его гибких ветвях трепетали белые крохотные цветочки. Листья напоминали листву боярышника, это и был боярышник, только в миниатюре. Настоящее чудо! Совсем не такой чудесной, как дерево, оказалась цена. На белом бумажном ярлыке, прилепленном к горшку, значилось: «27 гал.» Конечно, у меня в кармане отродясь не водилось 27 гал., я думаю, такой суммы не нашлось, даже если бы я обшарила карманы всех отцовских костюмов и мантий (и при этом осталось бы жива). Но вот скажите мне, может устоять восьмилетний ребенок, когда между его мечтой, воплощенной за стеклянной витриной, и отсутствием каких-то там непонятных золотых кружочков не стоит ровным счетом ничего, ни малейших страхов и сомнений! Даже не особо задумавшись, я разбила эту чертову витрину первым подвернувшимся камнем, поднятым с мостовой и, схватив дерево, дала деру. Я слышала, как за моей спиной все удаляется и удаляется визгливый отвратительный голос мадам О`Рейли, хозяйки «Единорога», зовущей на помощь. Какое там! Разве взрослые могут угнаться за ребенком, укравшим мечту? Я петляла переулками, избегая шумных оживленных улиц, как напуганный ружьем заяц, и перевела дух только на крыльце нашего дома, плюхнувшись на ступени и вытащив обретенное сокровище из-за пазухи. Звезды на синем горшке согревали руки, охотно отдавая мне свое тепло. Впервые за эту зиму мои пальцы не коченели на промозглом ледяном ветру, дувшем прямо с Залива. Цветочки трепетали нежно, попадая в такт биению сердца, и от них одуряюще пахло непонятной, но такой желанной сказкой…

Вечерело. На Тоттэхем-роуд зажглись фонари. Я на минутку оторвала взгляд от дерева и заметила, что пошел снег. В неярком свете уличных фонарей завораживающе плясали мелкие белые мошки, выписывая неровные причудливые круги. Мне показалось, что это не снег, что это лепестки моего дерева, сорванные ветром. Я обняла дерево обеими руками, поставив горшок на колени. Все кругом было бледно-синее, но синева постепенно сгущалась, а потом вдруг снег кончился — и на небо высыпали огромные, как осколки разбившейся хрустальной вазы, звезды. Чудес теперь насчитывалось два: одно — на моих коленях, и другое — на небе. Я почти не дышала, уверенная, что сейчас произойдет и вовсе что-то необычное.

— Ролли! Ты же примерзнешь к ступенькам, чертовка эдакая! — неожиданно раздался добродушный и нетвердый голос отца, заполнивший своим рокотанием всю заснеженную улицу.

Я вскочила и поспешно засунула первое чудо за пазуху. Я бы и второе засунула — но до него мне было не дотянуться.

Однако, как я ни торопилась скрыть свое приобретение, отец успел заметить.

— Эй, что это ты там прячешь, сорванец? Ну-ка, показывай!

Он подошел к крыльцу и, держась одной рукой за обледенелые перила, другой поправил съехавшую на затылок шапку.

— Ролли, ты никак оглохла?

— Это … дерево, па. Волшебное дерево.

— Да неужели? Где взяла?

Это был сложный вопрос, ответ на который следовало бы придумать заранее. Я подосадовала на саму себя, что не озаботилась этим раньше.

— Ролли! Опять замолчала? Откуда у тебя такая штука?

— Ммм… Фея Первого Снега оставила его на крыльце специально для меня! — выкрикнула я первое, что пришло в голову.

Отец смущенно крякнул. Ну конечно, сказать мне сейчас, что я лгу — значит расписаться в собственной лжи, признав, что все его бесконечные истории про фей белого снега и еще бог-знает-чего — обыкновенные выдумки. Признаться в этом отец не мог. Я в свои восемь лет не верила ни в каких фей, а он — в тридцать девять — верил, ну, или делал вид.

— Пошли в дом, сорванец, — пробормотал он, подхватывая меня за воротник шубы так настойчиво, словно собирался прямо в прихожей подвесить за этот воротник на первый попавшийся крюк для одежды. — Я же сказал, простудишься!

Я покорно вошла вслед за ним, хотя и жаль было расставаться со вторым чудом. Дерево, прижатое к самому сердцу, еле слышно шевелило листочками, и это ощущалось, как щекотка — приятная и беспокойная одновременно. Сбросив сапоги, я сразу ринулась по лестнице в свою комнату, закрыла дверь на щеколду и, поспешно расстегнув шубу, вытащила дерево на свет божий. Оно дышало, как живое существо. Оно и было живым. Затаив дыхание, я водрузила горшок на маленькую тумбочку в изголовье кровати. Листочки светились в полумраке комнаты и еле слышно звенели. Переворошив все полки комода и выбросив на пол платья, носки и кофты, я нашла в самом дальнем углу батистовый шарфик, легкий, как паутина. Дрожа от нетерпения, я оторвала от него длинную тонкую ленточку и, опустившись на колени перед деревом, осторожно повязала ее на гибкую ветку, стараясь не повредить цветы. «Пусть отец купит мне новую метлу!» — уверенно произнесла я, затягивая узел покрепче.

Через два дня, когда Рождество было уже позади, а никаких чудес больше не случилось, отец принес какой-то длинный сверток и отдал мне, не говоря ни слова. Я быстро расправилась с ворохом толстой, оглушительно шуршащей бумаги, и рука наткнулась на полированную холодную с мороза рукоятку. Это была новенькая «Серебряная молния», пахнувшая древесиной и смазкой. Наверное, отец просто оглох от моего восторженного визга.

Много лет спустя, вспоминая об этом, я не могу сдержать улыбку. Если ты ирландец, ты просто обязан верить в волшебное дерево — и позаботиться о том, чтоб в волшебное дерево верили и другие. Это мой отец знал отлично… Волшебное дерево — это не просто обычная магия, это ее суть, соль, таившаяся и на дне немыслимых глубин, и на самой поверхности. Ты веришь в это, если ты настоящий ирландец, конечно. В этом-то все и дело… В мои восемь лет мне и в голову не пришло, что скорее всего отец раздобыл метлу тем же способом, что и я — дерево.



Глава 2.

Отец…

Собственно, я понятия не имею, был ли мой отец ирландцем по национальности. Скорее всего, нет. Но при чем здесь какая-то скучная национальность! Несомненно, он был им! Он был им, когда сочинял свои бесконечные волшебные истории, записывая их в толстую потрепанную тетрадь — причем, записанные они теряли добрую половину своего варварского неистребимого обаяния, но и это тоже не важно. Он был им, когда брал в руки немыслимый инструмент, им же самим и изобретенный и названный странным словом «щипок». Щипок представлял собой толстую дубовую доску, покрытую лаком, поперек которой были натянуты четыре сухожилия валлийского дракона, вымоченные в молоке ехидны (не уверена, что этим сведениям можно доверять). К щипку прилагался костяной смычок. Водя смычком по струнам, отец порождал странную, но все-таки определенно музыку; от нее волоски на руках вставали дыбом, а уж если он принимался еще и петь баллады собственного сочинения под собственный аккомпанемент, то и вовсе хотелось убежать из дома или хотя бы забиться под кровать (вариант «расколоть щипок кухонным топориком» тоже рассматривался и был сразу отвергнут как угрожающий не только здоровью, но и жизни). К счастью, отец доказывал свою гаэльскую сущность посредством любви к музыке не часто — у него просто не хватало на это времени. Когда он не играл на щипке и не писал сказки, — он пил виски (если находился желающий его угостить), а когда не пил, то строчил на магловской машинке «лучшие в Провинции Коннахт мантии для детей и взрослых, сделанные вручную!» Он был уверен, что одежда, произведенная на свет магическим способом, никогда не будет настолько удобной и желанной для владельца, как одежда, которую делали «с любовью человеческих рук». Однако потенциальные покупатели мантий эту точку зрения не разделяли, швейная продукция отца раскупалась убийственно плохо, разве что такими же чудаками, как и он сам, и поэтому мы едва сводили концы с концами, говоря иначе, были благородно бедны, прямо говоря, перебивались с хлеба на воду…

Но зато…

Зато если отец не писал, не пил, не пел и не шил, — он отправлялся летать. Он летал как птица, то есть, как настоящий ирландец, то есть, как человек, фанатично любивший квиддич. Кажется, это именно из-за квиддича моя мать бросила его, когда я была совсем маленькой… впрочем, поручиться не могу — да и, судя по всему, раз моя мать могла оставить собственного ребенка, дело было отнюдь не в квиддиче, а в том, что кое-кто был порядочной сучкой. Но я сейчас не об этом… Мой отец летал как птица — очень большая и довольно толстая, но необыкновенно проворная птица. Он был бессменным загонщиком в местной сборной. Сразу после окончания войны (я, конечно, говорю про войну, которую маглы называют Второй Мировой) квиддичные команды плодились, как кролики — что неудивительно… Люди хотели жить, дыша полной грудью. Разумеется, в нашем крохотном поселке на обочине графства Голуэй, жители которого гордились, что он есть даже на магловских картах, правда, по непонятной причине обозначенный как Кладда, рыбацкая община, где в ходу до сих пор настоящий гаэльский (последнее — чистая правда)… так вот, в нашей Кладде была своя команда, устраивавшая бесконечные состязания с соседями из Литрима и неизменно терпящая поражение примерно с конца прошлого века… Впрочем, «Кладдские клювокрылы» не унывали так же, как не унывали знаменитые «Пушки Педдл», надеясь рано или поздно урвать долгожданную победу. Отец играл в команде, я уже сказала. Старое заброшенное вересковое поле на окраине Кладды, где проходили все тренировки и игры, было для меня куда более привычном местом обитания, чем наш дом на Тоттэхем-роуд. Если отец летал как птица, то я летала, как снитч. Я летала, сколько себя помню. Я летала, наверное, с пеленок. И никогда, ни до этого, ни после, у меня не было такой хорошей метлы, как та, самая первая «Серебряная стрела», полученная посредством волшебного дерева. Теперь не делают таких метел. И волшебные деревья попадаются все реже и реже…

Но о том, что там дальше, это — позднее, позднее… Вот она, моя Стрелка, я как будто ощущаю ее теплое гладкое древко под ладонью. И ветер свистит в ушах, и глаза слезятся, и лицо леденеет, и дух захватывает — и нет в мире никого счастливее меня, я знаю это совершенно точно. Даже не сомневаюсь. И нет в мире другого счастья, чем этот бешеный полет наперегонки с ветром. Я думала так долго… очень долго. Прошло много лет, прежде чем жизнь вынудила меня пересмотреть собственные приоритеты.

***

Шляпа распределила меня в Гриффиндор, что вызвало у отца бурный восторг и оставило почти равнодушной меня саму. Мне было все равно, на каком факультете учиться, потому что первокурсникам в период моей учебы в Хогвартсе вообще запрещали летать, и я должна была оставить метлу дома. Это был худший год в моей жизни. Не спасала даже мысль, что со второго курса начнутся уроки полетов. Я не желала ждать целый год! Привезенное с собой в школу волшебное дерево украшалось все новыми и новыми ленточками с просьбами либо перевести меня сразу на второй курс, либо поменять школьные правила. Однако приличное количество навязанных бантов положение дел не изменило. Я попыталась стать чудом сама для себя и подожгла при помощи подслушанного у слизеринских старшекурсников заклинания пол в Большом Зале прямо во время обеда. Здорово полыхало, между прочим. Здорово, но не долго — Дамблдор взмахнул палочкой, и от моего кострища, уже добравшегося от гриффиндорских столов до преподавательских, остался только едкий синеватый дымок, а к моей репутации добавился еще один жирный минус, неделю спустя воплощенный на моей заднице красноватыми плохо заживающими рубцами. Отец высек меня в первый и последний раз и объявил, чтоб я думать забыла о метле. Конечно, плевать я хотела на его запреты и сбежала на вересковое поле на следующий же день, хоть летать из-за полученных увечий было больновато.

После каникул я вернулась в школу с твердым намерением продолжить свою подрывную деятельность и добиться-таки исключения из школы, однако все получилось совсем не так, как я рассчитывала — и без всякой помощи волшебного дерева.

В один из февральских вечеров я развлекалась на лестнице Гриффиндорской башни, прыгая по ступенькам, и размышляла, что еще можно придумать, более эффективное, чем поджигающее заклятие.

— Мисс Хуч?

Я соскочила вниз сразу через четыре ступени и поспешно оглянулась на знакомый голос.

— Подойдите сюда, пожалуйста.

Может быть, решил, что стоит уговорить директора исключить меня, не дожидаясь еще какой-нибудь проказы? — подумалось с надеждой. Я поправила юбку и уверенно подошла к нему. Однако голубые глаза за стеклами очков смотрели слишком добродушно, не оставляя места ни для каких радужных надежд. Кажется, он совсем не сердился.

— Пойдите оденьтесь потеплее, мисс Хуч, и выходите на школьный двор через запасную дверь. Вы знаете, где это? Я буду вас ждать через пятнадцать минут.

Я кивнула, решив пока не спрашивать ни о чем. Дамблдор улыбнулся и исчез за поворотом так же бесшумно, как и появился.

Заинтригованная, я побежала одеваться и уже несколько минут спустя выскочила во двор. Выход через запасную дверь был рядом с тропинкой, ведущей к полю для квиддича. Дамблдор уже поджидал меня там, кутаясь в мантию на меху. И у него в руках была метла. Даже не Серебряная Стрела, а настоящий скоростной Чистомет-320. Я такой даже и в руках не держала...

— Пришли? Замечательно. У меня к вам просьба, мисс Хуч. Мне подарили новую метлу… право, не знаю, зачем она мне… я не очень-то люблю летать. Но негоже совсем не пользоваться подарком, не так ли? Я подумал, что вы согласитесь составить мне компанию... Одному как-то… я не уверен, что справлюсь.

Издевается он что ли? — подумала я. — Что может быть проще — летать на метле, а он ведь такой сильный маг… И зачем дарить метлу тому, кому она не нужна? Впрочем, не хотелось размышлять обо всем этом. Чистомет в его руке чуть светился в февральских сумерках, и у меня екнуло в животе от предвкушения.
— Давайте сюда метлу, сэр. И держитесь за меня покрепче — у меня не получается летать медленно и осторожно.

— Спасибо, что предупредили, — сказал он серьезным тоном. — Ну, будем устраиваться?

Меня не пришлось упрашивать. Кругом было полнейшее безлюдье, и никто не мог полюбоваться, как я катаю - уходя один за другим во все более крутые виражи - гриффиндорского декана. И никто не слышал, как он сказал мне, едва мы приземлились, что я отлично справилась, что в этом году ловец команды Гриффиндора заканчивает школу и не соглашусь ли я на втором курсе, когда мне официально позволят школьные правила…

Разумеется, я согласилась. И с тех пор больше не выкидывала никаких фортелей, теперь боясь исключения из школы. А на втором курсе начался квиддич.

Квиддич, квиддич, один только квиддич… На втором, на третьем, на четвертом, на пятом… Годы сливались в одно, различаясь только счетом в сыгранных матчах. Все остальное меня мало интересовало, я училась с пятое на десятое, занимаясь школьными предметами в основном из чувства благодарности к Дамблдору, который всячески меня поддерживал и похваливал даже за случайные успехи. Очевидно, поэтому трансфигурация давалась мне легче всего, хотя казалась такой же занудной, как и остальные уроки. Зато как ловец я преуспела… кубок школы утвердился в кабинете гриффиндорского декана на несколько лет. Отец ругался, что кроме квиддича, меня ничего не колышет, но я не очень-то доверяла его недовольству. Можно подумать, он сам не пропадал все свободное время на заброшенном вересковом поле… Как-то он намекнул мне, что я уже взрослая девушка и мне пора в кого-нибудь влюбиться… ВЛЮБИТЬСЯ?! Я рассмеялась ему в лицо, и больше эта тема не поднималась.

Мальчишки интересовали меня исключительно с точки зрения принадлежности к школьным командам и способности к игре. Я не желала понимать, что значит «влюбиться», и была страшно раздосадована, когда на старших курсах члены моей команды (конечно, я стала капитаном) вдруг в перерывах на тренировках стали заводить странные разговоры о том, кто с кем пошел и кто с кем мечтал бы и как это вообще… Подобные разговоры велись при мне без всякого стеснения. Я же была «своим парнем». «Полная дурь», — злилась я и сматывалась из раздевалки, чтобы не слушать их пустую болтовню. Отрабатывая на поле какой-нибудь очередной ловкий трюк, я разбивала головой ветер, и все мысли, что, возможно, я какая-то не такая, как все, улетучивались в одно мгновение. Небо было так близко. И казалось, что так трудно до него дотянуться. Вот то, о чем мне нравилось думать…

Так продолжалось очень долго… Волшебное дерево, которое перестало меня занимать, потому что побед я добивалась теперь исключительно собственными силами, дремало под кроватью в коробке, задвинутой в самый дальний угол. Я и не подозревала, что мне еще придется о нем вспомнить.




Глава 3.

Это случилось на седьмом курсе. И, конечно, в декабре. Все самое значительное, оставшееся в памяти россыпью волшебных искр, происходило со мной именно в этом месяце, заснеженном и чистом, как тот самый первый запомнившийся декабрь, подаривший мне чудо в витрине «Желтого единорога».

Был самый обычный день. Суббота. Я возвращалась с тренировки, как всегда позже остальных, вся в снегу и в довольно отвратном настроении. Тренировка явно не задалась. Сверху сыпало почти беспросветно, мы не видели толком, куда лететь, теряясь в снежной завесе, и только мое упрямство заставляло продолжать гонять команду над полем, пока они не подняли стихийный бунт и не спешились, махнув на меня рукой. «Подумаешь, неженки!» — злилась я, наблюдая сверху, как маленькие фигурки бредут, зажав метлы под мышками, по направлению к школе. Я полетала еще немного, но в конце концов тоже сдалась, уже ни зги не видя. Словно в насмешку, стоило мне потопать к замку, снегопад резко поредел и совсем прекратился. Ругаясь себе под нос, я шла и отшвыривала снег носком ботинка, тем самым вымещая досаду. Смотря себе под ноги, я совершено не смотрела по сторонам. Пнув снежный сугроб в очередной раз, я пробормотала совсем уж нехорошее слово и неожиданно столкнулась с кем-то, резко ударив этого кого-то плечом. Подняв глаза, я увидела, как какая-то фигурка, сшибленная мною с ног, барахтается в снегу.

— Черт возьми, — пробурчала я, протягивая руку помощи, — смотреть надо, куда идешь!

— Я вам то же самое хотела сказать, молодой человек! — ответили мне с раздражением, но даже раздражение не могло скрыть нежный и глубокий тембр женского голоса с еле заметным шотландским акцентом.

Незнакомка встала, игнорируя мою протянутую руку, и, отряхнув длиннополую шубу, уставилась на меня в упор.

У нее были блестящие темно-карие глаза, смотревшие немного рассерженно и вместе с тем как-то отстраненно, словно она думала о чем-то своем, очень сокровенном. Что-то екнуло у меня в животе, как будто я только что совершила головокружительный трюк в воздухе. Странно, я никогда не видела ее раньше. Старшекурсница? С какого факультета? В общем, я не удивилась, что не замечала девушку раньше — она явно не играла в квиддич, а на остальных учеников плевать я хотела…

— Ты учишься на Равенкло? — это был даже не вопрос, скорее утверждение. У всех равенкловцев был малость прибабахнутый взгляд, это я знала.

Прежде чем она ответила, я быстренько тряхнула метлой, сбрасывая с нее налипший снег, и двумя взмахами смела белую крупу со спины девушки. Она была повыше меня ростом, и шуба, пушистая, светлая, явно не походила на одежку школьницы…

— Спасибо, — ответили мне так же раздраженно. — Я не учусь на Равенкло. Я ваш новый преподаватель трансфигурации.

Вот оно что, — пронеслось в голове, — новый преподаватель.

— Трансфигурация? — вырвалось невольно. — А как же Дамблдор?

— Дамблдора назначили директором школы. Вы задаете слишком много вопросов, молодой человек.

— Эй, а как вас зовут?!

Я крикнула в простывший след. Она быстро шла к школе, не оглядываясь. Мне вдруг захотелось крикнуть ей вдогонку, что я вовсе не молодой человек… и это желание удивило. Обычно я страшно забавлялась, когда незнакомые люди принимали меня за мальчишку. Сама не знаю, отчего вдруг ее заблуждение показалось мне неприятным и даже обидным.

«Тоже мне, фифа! — я произнесла это вслух, провожая взглядом девушку… то есть, молодую женщину… пока она не скрылась за дубовой дверью главного входа. — На хрена нам такие преподаватели, небось, и колдовать-то толком не умеет...»

Поправив съехавшую на одно ухо шапку, я поплелась в замок, сама не понимая, что со мной творится. Определенно, что-то творилось. Мне было жарко и холодно одновременно, а главное, снедало странное нелогичное беспокойство, словно завтра предстоял решающий матч, а вся моя команда неожиданно разучилась играть.

«Да подумаешь… тоже мне… видали мы таких…» — бормотала я под нос, неизвестно к кому обращаясь.

Мне и в голову не приходило, что именно с этим днем кончится мое непонимание, что значит «влюбиться».

***

— Кто назовет мне пять принципиальных исключений из Законов Элементарной Трансфигурации Гампа? Мисс Хуч… прошу.

— Эмм… Четыре бладжера и один снитч?

Класс грохнул хохотом. Профессор Макгонагалл почему-то покраснела и подошла к моей предпоследней парте.

— Это же программа третьего курса, мисс Хуч. Своими ответами вы совершенно дискредитируете профессора Дамблдора как преподавателя.

Я пожала плечами, потупив глаза.

— У вас раньше были вполне приличные оценки по трансфигурации, — голос звучал почти беспомощно, — вы не можете не знать таких очевидных вещей.

— Мм… я… я забыла, профессор.

— Забыли?

— Ну да. Понимаете, ловец — самая уязвимая фигура для травм, если б вы знали, сколько раз я получала битой по голове…

Перекрикивая новый взрыв всеобщего хохота, она воскликнула, сверкнув глазами:

— Мисс Хуч!! Да вы просто издеваетесь, очевидно… Минус десять баллов Гриффиндору!

— Наверное, стоит оставить меня после уроков, профессор, — вкрадчиво подсказала я, поднимая на нее взгляд. Темно-карие… какие они … чудесные, красивые… даже когда она сердится…

— Я сама знаю, что мне делать!

— Разумеется, профессор.

— Мисс Хуч! Это невыносимо! Вы можете хоть раз промолчать?!

— Хоть раз могу…

— Вот и помолчите!

— Я разве говорю что-то?

— Минус десять бал…

Раздавшийся звонок с урока сохранил Гриффиндору очередные десять баллов и положил конец бессмысленной перепалке. Надиктовав домашнее задание, она выскочила из класса, даже не глянув в мою сторону.

— Ролли, ты идешь?

— Угу… сейчас…

Дождавшись, когда все выйдут, я покидала в сумку учебники, встала и нерешительно подошла к преподавательскому столу. Помедлив секунду, уселась на стул, уронила голову на руки. Под ладонями ощущалась бархатистая мягкая ткань обивки стола. Я погладила бархат, как живое существо. Господи, какая мука. Скорей бы кончался этот год… Возможно, совсем ее не видеть — это в сто раз хуже… хотя, хуже, чем сейчас, точно не будет. Мне казалось, в воздухе витает еле уловимый аромат, сводивший меня с ума. Я прикрыла глаза и тут же увидела мысленным взором высокую стройную фигуру в изумрудно-зеленой мантии. Минерва. Минерва… Минерва. Пальцы упрямо ласкали бархат, и было трудно дышать. Раньше ничего подобного со мной не случалось. Я и подумать не могла, что это так… так ужасно и так сладко. От урока к уроку я вела себя все более вызывающе — и не понимала, что мне делать. А что же тут сделаешь? Она взрослая женщина, она — преподаватель, и ей на меня наплевать. У меня отлично получалось выводить ее из себя, но привлечь ее внимание в каком-нибудь другом, более выгодном смысле, не представлялось возможным. У меня зачесался нос, потом под лопатками. «Аллергия на кошек», — пробормотала я под нос, продолжая гладить стол. Странно проявлялась эта аллергия. Сроду мне кошки не нравилось, иное дело — собаки… как же я так умудрилась… так вляпаться… так влипнуть? Я понятия не имела. Я даже толком не знала, за что ее люблю… ни анимагия, ни трансфигурация, ни квиддичные болельщики меня раньше не занимали. Я не могла сказать, хороший она учитель или плохой… Я вообще не думала о ней, как об учителе. Мне просто хотелось быть рядом с ней каждую минуту — и если бы только это… Мне хотелось раздеть ее и до одурения, до изнеможения целовать в голые плечи… мне хотелось зарыться носом в ее волосы… распустив этот дурацкий пучок… мне хотелось… еще много чего, в чем было неловко признаваться даже себе. Меня нисколько не смущало, что я влюбилась (очевидно, это было именно «оно») не в мальчика, как все нормальные девочки, а в женщину. Я вообще не задумывалась над этим. Меня смущало лишь то, что она никогда… никогда…

— Мисс Хуч?

Я вздрогнула и поспешно выпрямилась, хотела вскочить, но почему-то осталась сидеть на ее стуле.

— Что вы здесь делаете?

— Я здесь сижу… профессор, — ответила совсем тихо. А что еще я могла ей сказать?

От того, что она стоит так близко, а в классе никого нет, все в моей голове смешалось совершенно. Я вдруг испугалась, что сейчас не выдержу и кинусь ее обнимать.

— А зачем вы здесь сидите?

Сбитая с толку непривычной мягкостью тона, я не сразу нашлась с ответом. Но уже сложившаяся манера общения заставила меня дурачиться, как всегда… и это казалось лучшим, чем разреветься или …

— Да вот решила посидеть на вашем месте, вдруг стану такой же умной, профессор.

— Вряд ли такой метод поможет, мисс Хуч…

Я и не подумала встать.

— Вы думаете, я круглая дура?

— Нет. Не думаю.

— Невозможно превращение чего бы то ни было в еду и в любые драгоценные металлы. Волшебные палочки и предметы, на которые наложены чары, трансфигурации не поддаются. Невозможно изменить с помощью трансфигурации состав и компоненты готового зелья. Нельзя трансфигурировать воду…

— Почему вы не захотели ответить на уроке, мисс Хуч?

— Потому что не захотела отвечать.

— Роланда… я все понимаю… но…

Раздался звонок к следующему уроку, и тут же в дверь просунулась взлохмаченная голова какого-то малявки с первого курса. Я вскочила с преподавательского стула и дала деру, не оглядываясь.

Мне было невыразимо стыдно. Вот как… она все понимает — но. Она все понимает. Но. Разумеется, «но». Я ведь даже и не сомневалась, ни единой секунды… Щеки горели огнем… как на ветру. Я не пошла на следующий урок, а примчалась прямиком в спальню для девочек, вытащила из-под кровати коробку и извлекла волшебное дерево. Оторвала от носового платка узенькую ленточку…

Нет, я не просила, чтоб она тоже полюбила меня. Это было бы не честно… Я просила разлюбить самой. Раз и навсегда.

Не очень-то надеясь на чудо, я решила помочь этому глупому растению с белыми цветочками… Я прекратила посещать уроки профессора Макгонагалл. После двухнедельного пропуска меня нашел Дамблдор и спокойно объявил, что я могу приходить к нему вечером, раз в неделю, на индивидуальные занятия по трансфигурации. Он не спросил меня ни о чем. Я — тоже.

Мальчишки, ходившие у меня в друзьях, попытались вынюхать, что происходит и почему я так изменилась в последнее время. В ответ на все попытки расспросов я щедро, и не стесняясь в выражениях, посылала куда подальше, и, поняв, что толку все равно не будет, меня оставили в покое.

Через пару месяцев я сдала выпускные экзамены. Школа кончилась. Я уверяла себя, что моя любовь кончилась тоже. Сидя в Большом Зале на прощальном парадном обеде, я не удержалась и посмотрела в сторону преподавательских столов. Она тут же подняла голову и уставилась на меня через пространство зала, казавшееся огромным, как море. Худая, бледная, темноволосая, она была до одурения хрупка и красива, как какой-то цветок. Темно-карие глаза, как всегда, несколько отстраненные, близоруко сощурились, и губы неожиданно дрогнули, словно ей захотелось что-то сказать мне — прямо через разделявшее нас море. Конечно, она ничего не сказала — только странным движением вцепилась в отворот собственной зеленой мантии, и я подумала, какие у нее изящные длинные пальцы, не то что мои короткие грубые культяпки. А на следующий день я уезжала из Хогвартса на хогвартском экспрессе, думая, что уезжаю навсегда. И больше никогда не увижу ее.




Глава 4.

Примерно полгода после возвращения на Тоттэхем-роуд я не знала, куда себя деть, замаявшись от тоски. Ну, мало приятного вспоминать свое тогдашнее состояние. Что уж такого необычного может испытывать семнадцатилетняя влюбленная, совершенно неискушенная девчонка, разлученная с предметом своих воздыханий? Да, было не просто. Возможно, я совсем бы закисла в переживаниях, если бы не мой характер. В конце концов мне надоело крутиться липкими мыслями вокруг одного и того же и бродить, как тень, в ожидании неизвестно чего. Я решила прекратить тосковать и снова начать жить, правда, решить было гораздо легче, чем сделать. Для начала я закрутила роман с соседским мальчишкой, Дональдом Даком, он закончил школу пару лет назад, работал в Министерстве каким-то мелким клерком и оказался настоящим образчиком министерского зануды. Я не то что не влюбилась в него — он мне даже не нравился. Однако, от моих парней из бывшей Гриффиндорской команды я слыхала, что когда тоскуешь, бывает полезно «сбить холку», то есть, попросту говоря, примитивно с кем-то «перепихнуться». Дональд Дак был не прочь, я тоже. Возможно, я и «сбила холку», однако сам процесс оставил меня совершенно равнодушной. Я потеряла девственность и не приобрела ровным счетом ничего, нельзя же считать серьезным приобретением смутный опыт близких отношений с мужчиной, который тебе безразличен. По истечении месяца Дак вызывал у меня такое раздражение, что в самые патетические моменты его разглагольствований о пользе международных магических унификаций и тому подобной хрени мне хотелось его придушить. Вдобавок ко всему, сам процесс, ради которого все и затевалось, оказался вначале довольно болезненным, а потом откровенно никаким. Когда он лез целоваться и все остальное, меня пробивало исключительно на смех. Кажется, напоследок он решил, что у меня не все в порядке с головой, и оставил меня в покое, что полностью меня устраивало. Так или иначе, польза от данного идиотства все-таки обнаружилась — после «сбивания холки» меня перестали мучить сны, в которых я проделывала с Минервой Макгонагалл всякие совершенно немыслимые штуки, при этом испытывая во сне ощущения, которые так и не испытала с Даком наяву.

Когда мой смешной роман сошел на нет, стало очевидно, что пора прекратить маяться дурью и заняться, наконец, каким-нибудь делом, тем более отец достал меня ежедневными нравоучениями по поводу моего тунеядства. Вообще-то единственное, что я умела делать хорошо — это квиддич, так что выбирать, чем я могу заняться, было особенно не из чего.

Квиддич так квиддич, это моя судьба, сказала я себе и начала рекогносцировку. После недельного мотания в Департамент магических игр и спортивных состязаний, пропуск в который состряпал мне отставной приятель Дональд, я наткнулась на потрясающую новость. Даррен О`Хара, легендарный капитан «Коростелей Кенмэра», искал для своей прославленной команды нового ловца. «Коростели Кенмэра»! Лучшие среди ирландцев, любимцы Лиги и любимцы фортуны… Играть в их составе представлялось настоящей мечтой, сравнимой разве что с мечтой зажать где-нибудь в темном уголке одну далекую, как луна, дамочку… Я воодушевилась, но, как оказалось, напрасно. Очень скоро выяснилось, что чертов О`Хара берет в команду исключительно мужчин. Собственно, такая оскорбительная позиция находилась в явном противоречии с Международным Спортивным Уставом, но Даррен плевать хотел на Устав. Он был настолько избалован победами и всеобщим вниманием, что в рамках своей капитанской компетенции мог позволить себе буквально любую вольность и любое нарушение правил. Сказать, что я была возмущена подобным произволом сексиста О`Хары — значит, ничего не сказать. Моя бездеятельная ярость длилась недолго. Если кто-то может так нахально забивать на Устав, значит, я тоже могу. Этот очевидный вывод стал отправной точкой для моих дальнейших действий. Вскоре перед небеспристрастными очами Даррена предстал новый претендент на вакансию ловца, Рол Нилли. Поначалу скептично настроенный О`Хара ворчал, что он ни за что не примет в команду сопляка, однако, все же согласился посмотреть его в деле. После того, как старина Нилли на десятой секунде поймал выпущенный снитч в рукав, блестяще продемонстрировав классический перехват Пламптона, Даррен резко изменил свое первоначальное мнение и, скрипя зубами, согласился на непременное условие молодого нахала — колдографии Нилли ни в коем случае не должны были появляться в газетах и журналах. «Ты что, малый, скрываешься от властей, что ли?» — усмехнулся Даррен, внося требуемый пункт в контракт. Нилли загадочно ухмыльнулся.

Узнать игрока в лицо на поле, когда он кружит высоко над землей, и даже спустившись, может позволить себе не снимать уродливых защитных очков, скрывающих половину лица, было практически невозможно. Мой обман был пределом дерзости, но как ни странно, очень долго сходил мне с рук. Никому и в голову не приходило, кто такой Рол Нилли на самом деле. После первых же игр Даррен, поняв, какую ценность он приобрел, оградил меня от любого внимания прессы, уразумев, что это единственный каприз его блестящего ловца. Мало того, капитан устроил так, что даже мое упорное нежелание сотрудничать со СМИ пошло на пользу и стало само по себе дополнительной рекламой. «Неуловимый Нилли» — так меня называли журналисты, непременно добавляя эпитеты «загадочный», «таинственный» и все в таком духе. Конечно, слухи ходили, но все эти слухи, как ни странно, были далеки от истины. Говорили, например, что у NN изуродовано лицо (последствие неудачного магического эксперимента), что он внебрачный сын министра магии, что он тайный любовник Альбуса Дамблдора (этот слух казался мне самым нелепым), что он сводный брат О`Хары, рожденный от ведьмы и леприкона… и прочее, и прочее, и прочее. Каждый новый слух вызывал приступы неудержимого веселья, так я веселилась целых три года, играя в команде, которая прочно удерживала в Лиге первое место. Я уж расслабилась и думала, удача будет улыбаться мне и дальше, а мою тайную двойную жизнь не раскроют до тех пор, пока мне самой не надоест всех дурачить. Возможно, я и оказалась бы права — но я не учла одного фактора — предательства. Я и не предполагала, что кто-то из немногих посвященных сдаст меня с потрохами. А между тем так и произошло.

Меня сдала Натали.




Глава 5.

У нее были круглые, удивленные ярко-синие глаза, белокурые кудряшки и вздернутая верхняя губка, обнажавшая белые некрупные зубы. Миловидное создание, не блиставшее особым умом, Натали казалась полной противоположностью высокой худой Минервы с ее отстраненным и умным лицом. Собственно, именно непохожесть на мой извечный предмет мечтаний и составляла для меня львиную долю привлекательности Натали. Мы познакомились случайно, в каком-то кафе. Натали поначалу приняла меня за парня, что неудивительно (не она первая, не она последняя, все-таки меня держала за парня вся увлекающая квиддичем общественность). Малышка пребывала в своей уверенности на первых незначительных свиданиях, а когда дошло до значительного и очевидное стало очевидным, было уже поздно. Натали влюбилась, и, к ее чести, девушку не смутил тот факт, что ее избранник вовсе не избранник, а избранница. Я не любила ее, но Натали мне нравилась. С ней было хорошо и спокойно. Забавные постельные эксперименты с Дональдом Даком забылись, как страшный сон. Оказалось, что меня по-настоящему привлекают женщины, я чувствовала себя, как рыба в воде, свободной и довольной.

Я совершила большую глупость, рассказав Натали про Рола Нилли. Но то, что я сделала глупость, выяснилось не сразу. На первых порах малышка смеялась вместе со мной, вычитывая в каком-нибудь «Придире» очередные сплетни про NN. Но чем ближе становились наши отношения, тем сильнее стал портиться характер Натали, к чему я оказалась совершенно не готова. Я и предположить не могла, что добрая, веселая глупая девчонка вдруг превратиться в вечно недовольную сварливую зануду, хуже Дональда Дака. Главным образом ее не устраивало то, что я слишком много времени посвящаю не ее драгоценной персоне, а квиддичу. Каждое отмененное свидание провоцировало все более и более затяжные скандалы (а Даррен драл с команды три шкуры, обожая назначать ранее незапланированные тренировки, как он говорил, «для поднятия тонуса»). Когда, наконец, я вырывалась к Натали, законно мечтая о горячем ужине и не менее горячей ночи, я была вынуждена выслушивать невыносимые сентенции на тему «целуйся со своим вонючим О`Харой», «лапай свой вонючий снитч» и прочее, и прочее. В конце концов она меня достала до чертиков, и я ее бросила. Конечно, я лишилась многих приятных возможностей, но зато оказалась избавленной от постоянного ноющего звука бензопилы у себя над ухом. Можно найти и другую девушку, я не думала, что с этим возникнут проблемы. Я была права. Проблемы возникли совершенно с другим.

Очевидно, я слишком плохо разбиралась в женщинах и не догадывалась, на какую подлость они способны из чувства мести. Разъяренная Натали метнулась к Даррену и выложила ему всю правду о Роле Нилли. Возможно, обалдевший от свалившегося на него открытия Даррен и не стал бы раздувать громкий скандал (все-таки я была отличным игроком), однако моя бывшая пригрозила сообщить правду в газеты и выставить капитана «Коростелей Кенмэра» на всеобщее посмешище, если он «не примет меры». Прослыть всеобщим посмешищем О`Хара не пожелал, поэтому меры он принял. Меня тихой сапой выперли из команды. Вначале я не поняла всех масштабов случившегося. В газетах написали, что NN покинул команду по «неустановленным причинам», об этом посплетничали пару недель — и благополучно забыли, как только у «Коростелей Кенмэра» появился новый ловец. Посетовав на недолговечность земной славы, и без особого уныния в душе, я стала пытаться занять место ловца теперь уже под своим настоящим именем в любой другой команде Лиги, радуясь, что вакансии в наличии имеются. Но радость моя оказалась преждевременной. Меня везде наотрез отказывались брать, причем едва заслышав, кто я такая. Причина болталась на поверхности — О`Хара, имевший если не дружеские, то вполне приятельские отношения с капитанами команд Лиги, настроил их против меня. Он оказался мелким пакостником, ничуть не лучше Натали, и отомстил женщине за то, что она три года беззастенчиво водила его за нос (о том, что эта женщина принесла его команде не одну блестящую победу, он предпочел забыть).

В общем, я опять оказалась не у дел. Дорога в профессиональный спорт была закрыта если не навсегда, то надолго. Я откровенно не знала, что теперь предпринять. С самой вершины славы и упоения от любимого дела я скатилась на дно, опять очутившись на Тоттэхем-роуд буквально ни с чем. Помимо ущемленного самолюбия и страшной досады, я страдала от элементарной нехватки денег, вечного бича нашего с отцом привычного бытия. Деньгам было взяться неоткуда. Мантии ручной работы вовсе перестали продаваться, за свою недолгую блистательную карьеру в качестве NN я не озаботилась накоплением хоть каких-то сбережений, а богатых родственников, могущих оставить наследство, не предвиделось даже в отдаленной перспективе. Необходимость устроиться на любую работу нависла дамокловым мечом. Я уже всерьез рассматривала предложение поступить продавщицей в «Желтый единорог», как неожиданно получила письмо от Альбуса Дамблдора.

Он искал нового преподавателя полетов в Хогвартс.



Глава 6.

Честное слово, я совсем не думала о ней, принимая предложение Дамблдора. Я должна была выбрать между «Желтым единорогом» и Хогвартсом — разве это был не очевидный выбор? Учить детей летать — это занятие не шло ни в какое сравнение с местом ловца прославленной команды Лиги, однако на фоне маячившей перспективы оказаться за пыльным прилавком среди никому не нужных артефактов ирландских бесконечных суеверий, не имеющих ничего общего с магией, предложение Дамблдора просыпалось на меня едва ли не манной небесной.

У меня даже не нашлось времени осознать как следует, что означает мое возвращение в школу. Дамблдор торопил. Преподаватель нужен был ему немедленно, срочно. Учебный год уже начался; подкатила самая середина сентября, и Запретный лес встретил меня тяжелым ярко-золотым убранством, шелестящим на ветру слаженно и размеренно, будто большая птица расправляла крылья, готовясь взлететь.

За три года моего отсутствия в школе ничего не изменилось. Я прибыла после полудня; старый Филч, которого, кажется, все давно принимали за призрака, впустил меня через главный вход, сопроводив привычной равнодушной гримасой. Я прошлась по лестницам, бездумно скользя ладонью по перилам, и вдруг ощутила, что к горлу подступают слезы. Здесь было хорошо. Гораздо домашнее и теплее, чем на Тоттэхем-роуд. Тишину нарушало мерное гудение голосов за дверями классных комнат. Шли уроки. В высоченные стрельчатые окна лился, преломляясь и причудливо подрагивая, раскрашенный в разные цвета солнечный цвет. Витражи, промытые первыми сентябрьскими дождями, сияли чистотой. Пахло знакомо и сладко — тыквенным соком и мастикой для натирания полов, и цветочной рассадой — и еще чем-то, если только сама магия имеет какой-нибудь запах…

Я поднялась на второй этаж и замерла перед резной дверью, за которой мне еще ни разу не приходилось бывать. Учительская… Ноги сами собой тянули в узкий коридорчик, где три года назад я часами простаивала за статуей Игнасио Кривошеего, поджидая, когда профессор Макгонагалл войдет — или выйдет из учительской. Лишний раз взглянуть на нее… это ли не счастье?

Просто взглянуть…

Наконец, пришло странное, запоздалое осознание того, что я вернулась не просто в школу. Я вернулась к самой себе. Я убегала, улетала прочь три года, зажмурившись и уверяя себя, что там, за спиной, уже ничего и никого нет. Что я — прежняя — всего лишь растаяла сладким замороченным дымком, нет меня и нет этого ощущения, будто сердце привязали невидимой, но прочной нитью — и тянут, тянут, тянут…

А на поверку оказалось - нить никуда не делась. И теперь в неизвестном направлении испарились Рол Нилли, Натали, Даррен, Дональд Дак… кто угодно… — лишь я осталась там, откуда пришла. Словно так и простояла три года в каменной тени Игнасио, пригревшись, задремав, застыв, а теперь вот очнулась — и не изменилось ровным счетом ничего.

Меня охватила настоящая паника. Почти спонтанным решением, не думая, я мысленно устремилась назад — к «Желтому единорогу», к прилавку, к нищете, к одиночеству — лишь бы не чувствовать снова этого тянущего напряжения в груди. Но я не любила праздновать труса. Стоило мне испытать страх — и я тут же бросала вызов самой себе.

Вот и сейчас тоже. Во рту сохло, плечи сводило предчувствием, ноги сделались как ватные — но я заставила себя дернуть за бронзовую холодную ручку, открыть дверь — и войти.

Я была уверена, что в учительской никого нет. Впрочем, сердцем я знала совсем другое, не то, что знала головой. Вопреки логике идущих уроков, учительская не была пуста.

Она сидела за столом, заваленным пергаментами, склонив голову, и что-то писала… наверное. Я успела рассмотреть идеальный пробор в тяжелых, забранных в узел черных волосах, а потом она подняла голову — посмотреть, кто вошел.

Если ты три года подряд кувыркаешься в воздухе, уворачиваясь от бладжеров и высматривая крохотную золотую точку — ты учишься очень многим полезным вещам. В том числе и самообладанию тоже… Сердце дергалось на невидимой нитке по-прежнему — только вот я научилась не дергаться вместе с ним.

Она была все такой же — но совсем другой. Теперь бы никому в голову не пришло принять ее за девчонку-старшекурсницу. В лице появилась уверенность, в уголках бледного рта скопилось странное разочарование, только глубокие темно-карие глаза смотрели все так же отстраненно, но может быть, более колко. Высокий открытый лоб пересекла еле заметная, почти призрачная черточка — словно кто-то процарапал тончайшим пером на идеально гладком пергаменте.

Я смотрела на нее несколько секунд — обмирающая в душе и совершенно невозмутимая внешне.

— Добрый день, профессор Макгонагалл.

Ни дрожи, ни напряжения в голосе. Всего лишь вежливо поздоровалась. Она кивнула, неожиданно поднимаясь из-за стола; тяжелые зеленые складки мантии шевельнулись, как живые, будто сами по себе.

— Роланда, — прозвучало чуть глуховато и, кажется, почти неуверенно, но уже на второй фразе голос выровнялся и окреп. — Добрый день. Рада вас видеть. Дамблдор сказал мне, что вы согласились занять должность преподавателя полетов. Надеюсь, новая работа вам понравится.

— Разумеется, профессор Макгонагалл.

— Вы можете называть меня по имени, — губы чуть дрогнули, но улыбки так и не случилось. — Мы ведь теперь коллеги.

По имени, вот как.

— Хорошо, Минерва.

— Дамблдор ждет вас. Нам повезло, что вы согласились принять это предложение. Не сомневаюсь, вы будете…

Она слишком много говорила, и это лишало спокойствия, несмотря на приобретенную выдержку стойкого невозмутимого ловца. Я наблюдала, как ее длинные пальцы деловито перебирают пергаменты — словно занимаются чем-то неоспоримо важным. Я ничего не отвечала, вдруг снова малодушно помыслив о «Желтом единороге». Она повернулась ко мне в профиль, с подчеркнутым вниманием уставившись в окно. Я тоже посмотрела в ту сторону. Вдалеке, за дорогой, кружили хороводом легкие и яркие, как бабочки, облетевшие листья.

Звук удаляющихся шагов заставил вздрогнуть. Я отвела взгляд от чужого беспечного полета и увидела прямую спину, закованную в латы зеленой мантии, нежнейшую ложбинку на шее, оттененную нависающим тяжелым пучком волос.

Она вышла из учительской, не оглянувшись и не сказав больше ни слова.

Наверное, я плохо владела собой. Наверное, она все-таки увидела то, что боялась увидеть. Наверное, ей очень неприятно…

Едва за ней закрылась дверь, я почувствовала страшное бессилие и привалилась спиной к старому гобелену на стене. Запахло пылью…

Я поклялась держать себя в руках — и больше никогда не заставлять ее убегать вот так, посреди обрывочного разговора, убегать от моей неуместной и навязчивой привязанности.

Дышать стало полегче. Нужно было идти к Дамблдору…

Нужно было начинать учиться жить рядом с нею — и без нее.




Глава 7.

Можете не сомневаться, что я очень скоро уверила саму себя, будто научилась. Мне было немногим больше двадцати — и я слишком любила жизнь во всей ее безалаберной простоте и разбросанном разнообразии, чтобы сидеть на одном месте и мотать сопли на кулак. Ну уж нет… Я ведь приехала сюда работать, правда, а не устраивать свою личную жизнь (если бы!).

Отсутствие личной жизни в двадцать лет компенсируется погружением не столько в дело, сколько в саму жизнь. Я и погрузилась. Для начала, припомнив свои малолетние терзания, я добилась от Дамблдора изменений в школьной программе, и преподавание полетов записали в план как обязательный предмет для первокурсников.

Боже, с какой отчаянной смелостью и упоением начала я свою практику! Уже через неделю дети за мной хвостом ходили; Ролу Нилли и не снилась такая бешеная популярность! Есть ли что-нибудь бескорыстнее и чище детской благодарности и преданности? К уже привычной радости от полетов добавилось чувство ответственности за врученные мне жизни — и это было так волнующе и здорово! И все у меня получалось, честное слово… Я любила этот несмолкаемый гомон звонких голосов вокруг; первые победы, первые злые слезы упорства, первый смех восторга от взятого рубежа — все это переполняло мое сердце до краев. Я чувствовала себя почти счастливой, еще не забыв — они не давали мне забыть! — как это бывает: заходиться беспричинным счастьем просто так, ни почему, от всякого пустяка — луч ли солнца, вечерний пахнущий прелой листвой дождик, голубизна необъятного неба, запах смазки для метел, пронзительное стрекотание кузнечиков в последний теплый день осени, глоток тыквенного сока и тепло камина, где ароматно догорают березовые поленья, разбрасывая в воздух сотни мельчайших огненных брызг…

Я носилась по школе, как Чистомет, везде успевая и решительно во всё вмешиваясь, мне было некогда тосковать и скучать, разве что…

Разве что по ночам.

Ночью замок был совсем другим, не похожим на себя — дневного. Детские голоса смолкали, и становился слышен голос самого замка, негромкий и размеренный, таинственный, заставляющий думать о чем-то… слишком высоком. Я частенько сидела на корточках прямо в коридоре, привалившись к стене рядом с дверью в свои комнаты, и слушала голос замка, его дыхание. Ветры нежно посвистывали где-то высоко в бойницах, и мне казалось, это Башни замка переговариваются друг с другом голосом ветра. Южный ветер говорил за Башню Гриффиндора — этот голос был самым звучным, почти беспечным; Северный ветер напевал глубоко и немного тоскливо — так говорила Астрономическая Башня; Башня Равенкло, ветер восточный, звучала тише всех — кто много знает, тот предпочтет молчать.

Я слушала голоса замка, дымила украдкой, бросая едва начатую папиросу и тут же прикуривая другую, наблюдала, как трепещет на конце столбика пепла крохотный ароматный огонек… Рано или поздно милейший Пивз опошлял напевные посвисты ветра каким-нибудь непристойным звуком или крепким словцом — тогда я смеялась, вставая со своего места, тщательно заметала следы недозволенного курения и возвращалась в свои комнаты, спать.

Волшебное дерево на подоконнике чуть светилось в темноте; я ложилась в постель и смотрела на него, пока не засыпала.

А утром привычный смех и гомон начинали новый круг…

Нет, я почти не тосковала. Говоря словами одного известного литературного героя, «так я жил на моем острове, счастливый и довольный». Впрочем, даже спокойствию Робинзона Крузо однажды пришел конец…

Я догадывалась, что бегу… по-прежнему пытаюсь убежать. И случится что-нибудь, что заставит меня остановиться, и это хрупкое, призрачное, как хрустальная птичка, счастье, выпорхнет из рук и разобьется вдребезги.

Ну да…ближе к зиме кое-что произошло.

Я узнала, что Минерва Макгонагалл спит с Альбусом Дамблдором.



Глава 8.

Вначале я подумала, что это просто случайность… Ну мало ли что… и мало ли зачем.

В тот поздний вечер мне совершенно не хотелось спать, и я отправилась бродить по Хогвартсу. Надо ли уточнять, в какую именно сторону понесли меня ноги…

Довольно скоро выяснилось, что в ту самую сторону ноги несут не только меня. В узеньком коридоре, за поворотом, ведущим к личным комнатам декана Гриффиндора на втором этаже, раздались уверенные шаги. Это были не ее шаги — ее я узнала бы непременно. Шаги приближались. Я юркнула за широкую спину железного рыцаря и замерла, практически не дыша. Через пару минут мимо меня торопливо прошагал Дамблдор. Он что-то довольно мурлыкал себе под нос, напевал, очевидно, пребывая в прекрасном настроении. В неровном свете настенных факелов я увидела, как переливается шелк его лилового халата и еле заметно бликует ярко-золотое вычурное шитье на длинных рукавах.

Он остановился у дверей в личные комнаты Минервы и уверенно стукнул всего один раз. Я осторожно высунула нос из-за рыцаря и увидела, как дверь поспешно распахнулась, увидела даже мелькнувший подол красно-желтой шотландки… Прежде чем Альбус скрылся в комнатах, я различила ее короткий гортанный смешок и его добродушное, как куриный клекот, бормотание. Потом дверь захлопнулась. Все стихло — и надолго.

Простояв в коридоре битый час, совершенно не понимающая, чего жду, странно растерянная, я страшно замерзла — и побрела прочь. Он так и не вышел от нее за этот час.

Ну мало ли что… и мало ли зачем.

Какие-нибудь общие дела, не решенные днем. Все-таки она его заместитель.

Да, очевидно, конечно, непременно, разумеется — именно так.

Придя к себе, я поспешно выпила горячего чаю и забралась в постель под груду одеял. Согреться все не удавалась, в ушах по-прежнему звучал ее гортанный смешок, только смешок — больше я не слышала ничего, голоса замка нынче что-то молчали, замок онемел. Я и сама…

Это просто случайность, уверяла я саму себя, устроившись за железным рыцарем на следующий вечер в то же самое время. Это всего лишь случайность, вернее, это просто общие дела. Мысль о том, что я шпионю, слежу, была просто отвратительной, но если б кто знал, в каких терзаниях я провела подходящий к концу день…

Было тихо. Ветры перешептывались, разнося местные сплетни. Я почти успокоилась и уже собралась убираться восвояси — как послышались шаги и уже знакомое напевное бормотание человека, довольного собой во всех отношениях.

Вчерашняя сцена повторилась… кажется, она ласково попеняла ему, что уже слишком поздно — но тем не менее, впустила.

Изнывая от неназываемых и трудно определимых чувств, на сей раз я проторчала в своем ледяном укрытии часа три, дожидаясь, пока Дамблдор не выйдет из ее комнат.

Он вышел, позевывая на ходу, «спасибо за чудесно проведенное время, Минерва», «Я получила гораздо больше удовольствия, Альбус», шорох, шепот, звук закрываемой двери, удаляющиеся шаги…

Ну мало ли что?! И мало ли зачем?!!

Жуткая, совершенно неукротимая ярость неожиданно накрыла меня горячей волной. Ах вот так, да… значит, вот какие это общие дела… «я получила гораздо большее удовольствие…»… да уж не сомневаюсь, что он изобретателен, как никто, что он мог…

Едва не разнеся рыцаря на металлолом, я с трудом заставила себя унести задницу в свои комнаты, подальше от…

А вот в своих комнатах я уж оторвалась по полной… Не соображая и не желая даже думать о том, кто дал мне право на такое неистовство, я крушила все вокруг, как демон разрушения, книги сыпались мне на голову, каминная полка разбилась вдребезги, письменный стол превратился в груду мелких щепок…

В припадке истинного безумия я думала о каком-то предательстве, сговоре, я ненавидела их обоих, «я получила гораздо большее удовольствие, Альбус…», эта фраза, съедавшая мозг настоящей проказой, заставляла меня швырять посуду — и даже волшебное дерево, и одежду с вешалок, и …

Разломав рукоятку метлы на две половины я плюхнулась на пол, покрытый следами рукотворного торнадо, и разревелась, как дура.

Я думала, она как Озерная Дева, чистая и холодная, что никто не касается ее… а она спит со стариком. О боже мой, кто угодно, повторяла я, кто угодно — только не Альбус Дамблдор.

Чудовищность ситуации была и в том, что мне нравился, очень нравился Альбус — он всегда помогал мне, и я считала его своим другом, я была готова искренне признать его право быть кем угодно — великим магом, выдающимся учителем, благороднейшим человеком — но только не любовником моей Озерной Девы.

Странный привкус какого-то неслыханного предательства, обмана в лучших ожиданиях набивал горькую оскомину. Боже мой, как… как он мог! Она ведь совсем молода, она невыразимо прекрасна, ее кожа светилась и была гладкой, нежной, достойной разве что поцелуев Ветра…— а он стар, убелен сединами, неловок, смешон и нелеп, от него пахнет конфетами и пометом этой его дурацкой птицы… Как он мог?!

Может быть… просто случайность.

На следующий вечер он не пришел. Потом один, два, три вечера подряд она впускала его, голубиное воркование, смех — и страшная тишина за плотно прикрытой дверью.

Сомнения развеялись.

А счастье — хрупкое, призрачное, как хрустальная птичка, выпорхнуло из рук и разбилось вдребезги. Да.

Я не просто потеряла покой. Я потеряла голову.

Я обезумела совершенно…



Глава 9.


— Как удачно, Роланда, дитя мое, что вы пришли меня навестить. Я как раз собирался заглянуть к вам — и поговорить кое о чем. Проходите, проходите…

Дамблдор с довольной улыбкой широко распахнул дверь в свой кабинет — и я вошла. Меня слегка подташнивало от волнения и страха; я плохо понимала, что он говорил. Две крохотные склянки в моем кармане, украденные у ротозея Слагхорна в его Подземельях, холодили бедро; я засунула руку в карман и лихорадочно сжала флаконы.

— У вас ко мне какое-то дело, Роланда?

Он уселся в кресло, кивком предложив мне располагаться. Я тоже села, стараясь не дрожать.

— Дело? Мм… я хотела… посоветоваться… новые метлы… ээ…

Я смешалась, в смущении откидываясь на спинку кресла, он перебил меня, блеснув лукавыми глазами за стеклами очков:

— Новые метлы? Боюсь, дитя мое, я ничего не смыслю в этом. Абсолютно ничего. Думаю, о метлах вам лучше поговорить с Минервой, она так увлекается квиддичем и, несомненно, окажется более полезной в данном вопросе.

— С Минервой? Хорошо, я…

— Если у вас есть немного времени, я, несмотря на поздний час, попросил бы вас уделить мне минут двадцать-двадцать пять. Забавно, но мое дело тоже связано с квиддичем, и оно как раз полностью в вашей компетенции. Вы мне позволите?

— Разумеется, сэр. Я вас… я слушаю вас.

— Видите ли, Роланда… Меня попросили написать предисловие к книге «Квиддич сквозь века», на первый взгляд, довольно странно, что попросили именно меня, правда? Я и в самом деле мало что смыслю в этой прекрасной игре, однако мой авторитет… и личная дружба с автором книги… одним словом, я постарался написать, но совершено не уверен, что справился с задачей. Позвольте мне прочесть вам то, что я написал. Возможно, у вас возникнут замечания — я полностью доверяю вашему мнению, и мне интересно, что вы скажете. Могу я сделать это прямо сейчас?

— Да-да, Альбус. Конечно. С интересом послушаю. Я рада, что наконец появится еще одно издание по истории квиддича.

— О, благодарю… Уверен, вы мне очень поможете.

Он вытащил из ящика стола несколько исписанных листков пергамента и прокашлялся.

— Ну-с… начнем…

Вряд ли я слышала хоть слово из того, что он читал. Все внутри меня мелко-мелко вибрировало от страшного напряжения. Неужели я сделаю то, за чем пришла сюда? Неужели…

С момента моего ужасного открытия относительно чужой личной жизни прошло недели три. Все эти дни со мной творилось что-то невообразимое. Я думала, мне удастся приучить себя к мысли, к спокойному осознанию факта любовной связи Альбуса и Минервы. Но ничего подобного не происходило. Досада, ревность, тоска и злость усугублялись с каждым днем, ирреальное ощущение предательства (пусть головой я и понимала, что я, лично я, не имею к их связи никакого, даже приблизительного отношения) не давали спать по ночам. Я потеряла интерес ко всему на свете, стала рассеянной, раздражительной и слезливой, как захворавшая курица. Даже мои ученики не радовали меня больше. В голове стоял странный кумар, все валилось из рук, и видение обнаженной, расхристанной озерной девы, в страсти мечущейся по простыням, преследовало и днем, и ночью.

Разумеется, все это было всего лишь буйством гормонов. Молодая и очень здоровая девица без всякой личной жизни, еще и влюбленная — нет ничего удивительного, что кровь ударила в голову и затуманила рассудок. Но тогда я не могла анализировать. Я просто билась в агонии — и отдавалась этому без остатка.

Понятия не имею, как я пришла к тому чудовищному плану, воплотить который собиралась с минуту на минуту. Чего я хотела добиться? Неужели не понимала, что собираюсь вторгнуться в запретное, по-настоящему унизив людей, которых люблю — и ее, и его? Неужели я не понимала, что мой поступок не останется незамеченным и уж конечно будет наказуем?

Ох, я не знаю. Я понимала — и вместе с тем не понимала, наверное. Я измучилась. Меня несло, уносило куда-то… Я не верила, что сделаю это, когда тырила у Слагхорна зелья. Я не верила, что сделаю это, когда приперлась к кабинету Дамблдора, дождавшись позднего вечера — привычного времени свиданий деда с его возлюбленной…

Я не верила, что сделаю это, сидя напротив Альбуса в кресле, оглушенная бессмысленным гулом его размеренного голоса.

Он все читал и читал свое бесконечное предисловие. А меня колотило с головы до ног — и потихоньку я начала осознавать, что колотит меня не только от страха, но и от предвкушения тоже…

К черту. Пусть потом будет что будет! Пусть меня увольняют, пусть думают, что я беспардонное наглое чудовище, пусть оба во веки веков после случившегося даже ни разу не заговорят со мной — мне всё равно.

Все равно, что произойдет потом. Я так больше не могу. Я люблю ее, я люблю ее… я ее люблю. Я хочу своими глазами убедиться, что там у них происходит… когда закрывается дверь.

Что я знала о любви, глупая… Разве я умела любить? Избалованное дитя, маленький, одинокий, доведенный до отчаяния зверек…

— Ну как? — Дамблдор, наконец, оторвал взгляд от бумаг и с надеждой посмотрел на меня.

— Замечательно, Альбус. Мне очень понравилось, — пробормотала я.

— Может, возникли какие-то замечания?

Я поспешно замотала головой.

— Вы какая-то бледная, Роланда, — сказал он неожиданно. — Давайте-ка я напою вас чаем. Надеюсь, у вас все в порядке? Мне показалось, что-то вас тревожит в последнее время… Хотите чаю, дитя мое?

О да. Дитя очень хотело чаю. Прямо-таки жаждало. Еще больше, чем чаю, дитя хотело броситься на шею счастливому сопернику и, разрыдавшись, выложить подчистую все свои горчайшие невыносимые беды и обиды. Но разве Рол Нилли так поступил бы…

Горячий чай не обжигал, не согревал — я не понимала, что пью чай. Сердце готово было выскочить через горло и плюхнуться прямо в кипяток.

— Где-то у меня здесь… — пробормотал Дамблдор, вставая и поворачиваясь спиной к своей ополовиненной чашке, — где-то… была початая бутылка бренди. Думаю, не помешает выпить по глоточку…

Он замешкался, открыв шкаф. Сейчас — или никогда. Я вдруг ощутила абсолютно ледяное спокойствие, словно при счете 170-30 не в нашу пользу заметила высоко в небе промельк золотого снитча. Не дрогнувшей рукой, с ловкостью ловца, я извлекла из кармана тот флакон, что поменьше, и капнула в его чашку несколько бесцветных капель.

Дамблдор вернулся на свое место с двумя бокалами и бутылкой. Уселся. Разлил янтарную жидкость, едва прикрыв дно бокалов.

— Роланда? Вы хотите немного бренди?

Не отвечая, я поспешно глотнула из чашки остывающий чай. Он сделал то же самое. Я вперилось в его лицо, даже не дыша. Буквально через несколько секунд его лицо полностью расслабилось, обмякло. Он откинулся в кресле, свесив голову на грудь. Дыхание стало более глубоким.

Заснул. Боже мой, да. Заснул. Заснул. Заснул. Я схватила бутылку с бренди и торопливо сделала несколько больших глотков. Закашлялась.

Заснул. Заснул…

Голову от бренди повело. Я выпила еще немного. Кажется, обратной дороги не было. Я достала из кармана вторую склянку, вылила содержимое в опустевшую чайную чашку. Потом, дрожа от ужаса и странного восторга, приблизилась к Дамблдору и вырвала шелковистый длиннющий волос из его шевелюры.

Зелье окрасилось в небесно-голубой цвет…

Кабинет сообщался с личными комнатами неплотно прикрытой дверью. Феникс, до этого не подавший никаких признаков жизни, вдруг забил крыльями на своем насесте, выражая протест. «Ты отличный сторожевой пес, дружище, — пробормотала я, — но мне необходим халат, сам понимаешь. Его халат. Я возьму только на час, обещаю, что непременно верну…»

Мне некогда было озираться по сторонам. К счастью, халат нашелся сразу — на покрывале убранной кровати.

Я вернулась в кабинет со своим трофеем.

Небесно-голубое зелье оказалось приторно-сладким на вкус.




Глава 10.

У меня есть один час… только один час. Всего один…

Я торопливо шагала по коридору к комнатам профессора Макгонагалл, довольно быстро приноровившись к смещенному центру тяжести и прочим особенностям чужого тела. Тела мужчины…

Мерзли пальцы, и хотелось завернуть их в длинную шелковистую седину бороды. Негоже являться к женщине с такими ледяными пальцами. «Так, Ролли. И думать не смей! Ты не будешь ничего предпринимать, ты должна всего лишь увидеть, убедиться, удостовериться — и по возможности изящно, не вызывая лишних подозрений, сделать ноги!»

Да. Да, конечно. Я не буду ничего предпринимать. Ничего… ничего такого…

Дрожь не отпускала. Может быть, чтоб не так откровенно психовать, стоит уверить саму себя, что вся эта дерзкая захватывающая кутерьма происходит во сне? Я сплю — и вижу очередной кошмар…

Для сна слишком уж все явственно и избыточно с точки зрения деталей. Ткань альбусова халата странно щекочет плечи, и в нос ударяет чужой, не лишенный приятности запах. И вовсе не конфетами дед пахнет, нет-нет. Что-то другое… скорее уж полынь, горьковатая и свежая. Кто бы мог подумать…

Я замерла перед дверью. Сердце так бухало в груди, что, постучавшись, я не услышала стука по дереву. Ох, лучше бы я постучала по собственной голове… что ж я творю-то! Мелькнула надежда, что мне не откроют, что, не дождавшись, она уже легла и успела заснуть, что она не услышит, что…

— Альбус. Я уж думала, вы не придете сегодня. Ну, прошу.

— Эм… добрый вечер… эм… Минерва.

Мда. Если я буду так заикаться на каждом слове, она, пожалуй, решит, что деда слегка парализовало каким-нибудь заклятием или его удар хватил… всполошится — и накличет мадам Помфри. Только Поппи нам тут и не хватало…

Как бы меня и в самом деле не хватил удар. Я неожиданно почувствовала, как вспотели подмышки.

— Хотите чаю, Ал? Я как раз пью чай. Вы какой-то не такой сегодня. Как вы себя чувствуете?

Ну вот. Начинается. В последствие Дамблдор меня проклянет, что я выставила его перед возлюбленной такой вот бледной немощью с потными подмышками и дрожащим голосом. Нет, так не годится. Надо взять себя в руки! А еще лучше бы — взять ноги в руки — и чесать отсюда без оглядки.

— Все в порядке, Минерва. Не нужно чаю.

— Садитесь же, Альбус. Садитесь. Одну минуточку… я только…

Я села. Минерва поспешно допивала из чашки, я, наконец, осмелилась посмотреть на нее, что называется, во все глаза. Тоже в халате, ну надо же. Да, все правильно — не в мантии ж ей любовника встречать. Длиннющий темно-красный клетчатый халат с широкими рукавами и отложным воротничком. Шея открыта. Господи, какая нежная кожа на шее…

Огонь полыхает в камине. Уютные сумерки гостиной. Как все сдержанно и аскетично. Никаких безделушек и салфеточек (разумеется, нет!), зато сколько книг! Я едва не поперхнулась слюной, заметив на полу у камина аккуратный шерстяной половичок. Это же для нее самой, наверняка, так. Она тут лежит, когда… превращается. Господи-господи… Может, мне лучше на нее не смотреть? От сердечного колотья дышится с трудом. Воздуха не хватает.

Не смотреть. Легко сказать — не смотреть. Я и так стараюсь на нее не смотреть, будучи в своем собственном обличии. Не хочу напрягать своими осоловелыми (не сомневаюсь!) глазенками. Но теперь-то… теперь я могу себе позволить! Теперь осоловелый взгляд очень даже в тему, вряд ли это ее удивит и раздосадует, она, разумеется, привыкла, и уж, конечно, ей нравится, когда он так на нее смотрит.

Всего лишь взгляд. Ничего страшного. Я только посмотрю — и все.

Господи-господи, как она хороша. Сколько сдержанного достоинства и женственности в узеньком тонком лице. Какая прямая осанка, какие густые волосы… и никакого пучка — она просто собрала их лентой в хвост. В этих огненных желтоватых сумерках она выглядит настоящей ведьмой, сказочной, нереальной… глаза глубокие и искрящиеся, высокие скулы… и рот… господи-господи, какой красивый рот. Как жаль, что этот ее халат такой… просторный. Форм мне не разглядеть. Тонкая, как лоза. Какая талия, схваченная поясом… Господи-господи…

— Альбус, вы меня словно в первый раз увидели. Что-то не так? Что-то случилось?

Надо держать себя в руках. Как сложно… как сложно держать себя в руках, когда она так близко… безумно, безумно, безумно желанная.

Как у них происходит все это? Очевидно, пьют чай, а потом… Я украдкой скосила глаза направо. Дверь. Приоткрыта. Там спальня, да…

Он уносит ее на руках в эту приоткрытую дверь… или она идет сама — следом за ним, покорная и разрумянившаяся от предвкушения, на ходу развязывая пояс халата.

Наверное, он очень хороший любовник, раз, несмотря на его возраст…

— Предупреждаю, сегодня я так просто не сдамся!

Ее голос, спокойный и задорный — и такая многозначительная фраза. Господи-господи… она хочет затеять какую-то игру… в качестве прелюдии.

Я вдруг ощутила нечто очень странное. Такое странное, что едва не вскочила с кресла от неожиданности. Что-то резко и почти неприятно потянуло внизу живота — и пах налился ноющей болезненной тяжестью. Черт побери, Альбус!! Это же… это же…

Ну да. У него встало. То есть, провалиться мне на этом месте, это у меня встало, вот оно как у них бывает, оказывается, вот же черт, как они это терпят, как с этим справляются? Больно … сущий кошмар!

И что, мне предстоит выдерживать это еще почти целый час?!

Она пододвинула к моим ногам маленький столик и раскрыла плоскую коробку. Оттуда выпорхнули шахматные фигуры и, толкаясь, в мгновение ока расставились по клеткам.

Волшебные шахматы, вот как. Однако, странное у нее представление о прелюдии. Так мучить бедного старика, у которого в животе просто адское пламя пылает!

— Ну что, начнем? Сегодня вы играете белыми, Альбус.

Уселась в кресло напротив. Смотрит спокойно. Улыбается. Почесала кончик носа.

Что теперь делать? Я совсем не умею играть в шахматы! Ну, разве что первый ход. Господи-господи, ну зачем эти дурацкие шахматы?!

Я осторожно передвинула пешку на «е4». Минерва ухватила свою черную пешку тонкими пальцами и поспешно передвинула на «с5» вместо ожидаемого мною хода на «е5». И что теперь делать? Я так же осторожно пошла «Bс4», и брови моей визави удивленно взметнулись вверх.

— Ал… вы о чем-то своем думаете. Что с вами сегодня?

Я сглотнула. Нужно как-то отвертеться от шахмат и не портить деду репутацию. Он-то наверняка играет, как гроссмейстер. С чего это Минерве в голову взбрело? Ну да, она ведь не собиралась «сразу сдаваться», решила потомить его, помучить, чтоб он распалился, как следует, очевидно. Лучше б она его распаляла чем-нибудь другим…

Чем-нибудь другим. Я уже и так… теперь еще и спина нещадно ноет, не только пах.

— Можно мне все-таки чаю, Минерва, — пробормотала я.

— Ну конечно! — она вскочила, легкая, готовая услужить.

Халат распахнулся — и мелькнула голая круглая коленка.

Неожиданно меня словно пружиной подбросило. Я резко поднялась, однако не учла мужских габаритов — столик перевернулся, фигурки полетели на пол с громким стуком.

— Альбус, что такое, что с вами?

К ЧЕРТУ!!!

К черту, я не могу так … я так не могу… пусть будет потом, что будет! ПОТОМ.

А сейчас…

К черту все эти эндшпили и прочую хрень! У меня и так уже полнейший эндшпиль, никаких сил терпеть!

Резким движением я привлекла Минерву к себе, окончательно теряя голову от близости ее дыхания. Ее глаза вдруг полыхнули несказанным удивлением и тревогой, руки вцепились в плечи в попытке оттолкнуть.

— Альбус?! Альбус, вы… да вы что?! — выкрикнула она, продолжая выдираться, как кошка.

Я помню, помню, что сегодня ты не собираешься сдаваться «сразу»! Но все-таки я сильнее. Не такой уж Альбус старик. Крепкие руки, готовые смять, стиснуть…

Я непроизвольно прижалась пахом к ее бедру, и Минерва издала странный ойкающий звук, который я попыталась заглушить поцелуем. Чертова борода, мешается… щекочет.

Я все-таки успела ощутить вкус, горячий, сухой, ее наглухо стиснутого рта, а потом нос ударило вспышкой боли и что-то полилось из ноздри и в горло — соленое, теплое… кровь.

Боже милосердный! Она залепила Альбусу в нос!

Я от души искренне посочувствовала старику — и вдруг отчетливо подумала, что что-то здесь не то, не так, и от неожиданности разжала руки.

Разъяренная, красная, встрепанная Минерва отскочила от меня на безопасное расстояние и приняла явно боевую стойку. Ее глаза округлились и метали настоящие молнии.

Точно ведь что-то не то… и не так.

Голова ничего не соображала, ну то есть вообще ничего. Зато напряжение в паху вдруг чудесным образом отпустило. Я еще успела подумать о превратностях связи нос-член, а уже спустя минуту обнаружила, что несусь по коридору к своим комнатам, причем несусь так резво, подобрав длинные полы халата, как Дамблдору и не снилось.

К счастью, мне никто не встретился по пути. Я ворвалась к себе и плюхнулась на диван, едва переводя дух. Кажется, оставалось еще полчаса. Из разбитого носа все еще лилась кровь. Запачкает дедов халат... Да какая теперь разница, черт побери!

До меня вдруг с ужасающей ясностью дошло, что я натворила. Словно какая-то пелена одномоментно упала с глаз.

Господи, какая дура! Хотелось стукнуть себя по голове, причем хорошенько.

Достанется Дамблдору нынче вечером…

За дверью раздался какой-то шум. Кажется, я не заперлась. Нужно встать и…

Я не успела встать — и.

На пороге нарисовалась Минерва Макгонагалл.

Я чисто инстинктивно прикрыла многострадальный альбусов нос ладонью. Хватит ему неприятностей на сегодня.




Глава 11.


Она решительно вошла и нервно оглянулась по сторонам.

— Вообще-то мне нужна Роланда.

Я промычала в ответ нечто маловразумительное.

— Признаться, я удивлена, что вы здесь, Альбус. Что это вы здесь делаете?

— Эээ… зашел поговорить. О предисловии к книге «Квиддич сквозь… это… ммм…» — мой голос звучал совсем невнятно из-за ладони, все еще прижатой к носу.

— «Квиддич сквозь… это… ммм…»? Вот как? Уверена, очень познавательная книжка, и, разумеется, Роланда вам поможет с предисловием. Я так понимаю, ее здесь нет?

Мои мысли метались, как подстреленные зайцы. Неужели догадалась? Кажется, глаза как-то уж очень подозрительно смотрят. Конечно, догадалась. Иначе зачем она здесь?

— Роланда, наверное, вышла, — я почему-то упорно продолжала пытаться сохранить хорошую мину при плохой игре.

— Может быть, как раз пошла к вам, Альбус? Поговорить о предисловии? Надо же, какая незадача… вы, похоже, разминулись.

Она подошла совсем близко.

— Ну-ка, уберите ладонь. У вас кровь.

Я не сразу отняла ладонь от лица. Минерва вытащила палочку из кармана и небрежно взмахнула ей. Кровь тут же остановилась, и болеть перестало.

— Надеюсь, вы не слишком пострадали?

— Да ничего-ничего, пожалуйста.

— Когда вернется мисс Хуч, передайте, что я должна сказать ей пару слов. Передадите?

— Мм… ээ… не уверен.

— Всего доброго… гм… Альбус.

Я вскочила на ноги, вспомнив о вежливости — о да, очень вовремя. Меня уже не просто колотило. Кажется, даже зубы щелкали. Хотелось немедленно провалиться сквозь землю. Она стояла совсем рядом, все еще румяная после нашей нелепой схватки, и продолжала смотреть на меня все тем же странным взглядом.

— Знаете что, — произнесла она совсем тихо. — Конечно, я должна очень сердиться. Я и сержусь. И все-таки… один маленький совет… на будущее. Если вам вдруг захочется сыграть со мной в шахматы, для этого вовсе не обязательно пить всякую гадость и воровать чужие халаты. Примите это к сведенью, пожалуйста.

Прежде чем я успела хоть что-то ответить, ее рука легко взметнулась к волосам и мимолетно погладила меня по голове.

То есть, точности ради следует заметить, по голове Альбуса.

Я непроизвольно отшатнулась. Через секунду в моей комнате уже никого не было, а тело задергалось, трансформируясь и приобретая свой обычный вид.

Механически запахнувшись в проклятый дедов халат, практически завернувшись в него, я бросилась ничком на кровать и разревелась от несусветного стыда.




Глава 12.


— Что это такое, Роланда?

Я угрюмо молчала, всунув ему в руки листок пергамента. Интересно, он уже знает? Она успела ему рассказать?

Альбус поправил очки на носу и уставился на пергамент.

— Заявление об уходе? — встревожено спросил он, откладывая лист в сторону. — Что-то случилось, дитя мое?

Не знает? Не знает, что случилось? Я дура и эгоистка, вот что случилось. Я напридумывала себе черт знает что и влезла в чужую личную жизнь. Я вела себя как слон в посудной лавке. Меня надо запереть в «Желтом единороге», где сроду никто ничего не покупает, запереть навеки, чтоб я мумифицировалась за этим пыльным прилавком и превратилась в достойный назидательный образчик человеческой тупости и хамства!

— Сэр, — пробормотала я. — Мне лучше уйти. Я плохо справляюсь со своими обязанностями.

— Это, бесспорно, не так, Роланда. Вы прекрасно справляетесь, вы — моя настоящая удача, я и представить не могу лучшего тренера по полетам. Я еще не забыл, как вы катали меня на Чистомете. Помните? — он добродушно рассмеялся, погладив меня по плечу.

Я чувствовала, как щеки полыхают огнем, и не находила, что ответить.

— Я уверен, дитя мое, все образуется. Не нужно делать таких резких шагов. В самом деле, не случилось ничего серьезного? Ваш отец… с ним все в порядке? Вы сами здоровы?

Больна на всю голову.

— С папой все в порядке и я… здорова.

— Это самое главное, дитя. Все остальное непременно образуется, вот увидите. Я никак не могу отпустить вас. Впереди финальный матч, у Гриффиндора все шансы выиграть, хоть мне и не полагается болеть ни за один из факультетов. Но я пристрастен, признаюсь вам честно. Если Гриффиндор проиграет, Минерва будет в таком отвратительном настроении, что превратится в никудышного партнера… Я уже привык… она меня избаловала нашими шахматными баталиями. В жизни не встречал настолько умного и дерзкого игрока. Сражаться с ней — величайшее удовольствие и нешуточная тренировка ума.

Я опять была готова провалиться сквозь землю. Только такой идиотке, как я, только такой озабоченной дуре могло прийти в голову, что они — любовники. Да я должна была догадаться сразу же, как только Минерва развернула шахматную доску, чем они занимаются все вечера напролет. Так нет же! Понесло по кочкам! Так опозорилась… так…

Наверняка, он еще ничего не знает. Узнает — не будет таким добреньким.

— Вы не понимаете, Альбус, — проговорила я мрачно, будто читала приговор самой себе. — Я кое-что сделала. Совершила не очень хоро… очень плохой поступок.

— Все мы время от времени ошибаемся, Роланда. Главное — сделать выводы и постараться больше не попадаться. Я уверен, что вы сделали правильные выводы. Идите, дитя. Идите — и работайте спокойно. И непременно поговорите с Минервой… о метлах.

О метлах! С Минервой. Как бы не так. Да я вообще больше ни разу не решусь на нее глаза поднять. А она еще меня и пожалела, дуреху. Даже погладила по голове. Знает, небось, уяснила, что я совсем невменяемая.

Нет, все-таки я должна изолировать себя в «Желтом единороге», как психически неуравновешенный и опасный элемент.

— Альбус! — воскликнула я с отчаянием. — Вы не понимаете, Альбус!!

— Возможно, — он улыбнулся и намотал кончик бороды на палец. — Все думают, что я понимаю всё… Если б вы знали, как это далеко от истины. Есть множество вещей, ставящих меня в тупик. Например, Хогвартс с его спонтанной магией. Тут происходят вещи, объяснить которое очень сложно, как ни пытайся. Вы будете смеяться, Роланда, но не далее как вчера у меня пропал халат. Просто вот взял — и испарился. Исчез бесследно. Да… Хогвартс хранит множество тайн.

Я опешила и уже открыла рот, чтобы поведать ему эту тайну Хогвартса, и пусть испепелит меня на месте, однако Дамблдор крепко сжал мою ладонь в своей.

— Тайны тем и привлекают, что остаются тайнами, — сказал он, лукаво поглядывая на меня поверх очков.

И я вдруг совершенно отчетливо поняла, что он все знает. Может быть, он догадался сразу, как только сонное зелье перестало действовать, а может быть…

— Идите работать, Роланда. Скоро Рождество. Что-то подсказывает мне, что все будет хорошо. Ну, выше нос, девочка.

Выше нос… Если б могла принять это пожелание всерьез.




Глава 13.


Всю неделю я пряталась по углам с ушами, пылающими, как маков цвет, сосредоточенная только на том, чтоб не попадаться на глаза Минерве.

Мне везло. Я оказалась одиночным чемпионом по игре в прятки, если, конечно, профессор Макгонагалл, отойдя от первого шока, не играла со мною в точно такую же игру. Уж я не сомневалась, что ей противно меня видеть.

Так или иначе, за целую неделю я не столкнулась с ней ни единого раза. На носу было Рождество, я собиралась уехать к отцу на время каникул и попытаться хоть как-то зализать раны, которые сама же себе и нанесла. Кстати, вопрос о «Желтом единороге» по-прежнему оставался актуальным, не снятым с повестки дня. Пусть Альбус и простил меня — я не могла простить. А главное, я искренне не понимала, как могла вести себя подобным образом и свалять такого дурака. Словно какое-то помутнение нашло…

Впервые за всю свою жизнь я не ждала от Рождества ничего хорошего. Я вообще ничего не ждала. Приеду на Тоттэхем-роуд — и в самый Сочельник завалюсь спать — этим и ограничивались праздничные планы.

Однако все получилось совсем иначе. Как раз в тот день, когда я уже собрала вещи, дед прислал записку с ласковой, но весьма настойчивой просьбой присутствовать на Рождественском обеде в Большом Зале. Конечно, я не могла ему отказать.

В назначенный час буквально ноги не несли. Я смутно надеялась, что Минерва уже уехала домой, и на праздничном обеде ее не будет. Собираясь, я провозилась дольше обычного, словно долгие сборы могли не просто отсрочить, а вообще отменить этот самый злополучный обед.

Все мне не нравилось и раздражало. Коротко стриженые волосы торчали непослушным ежиком, тщательно вычищенная мантия стояла колом… и вообще, я выглядела полной уродкой.

Ну, уж какая есть. Приняв решение сразу же выпить вина — и побольше! — как только попаду за стол, я поплелась в Большой Зал довольно бодрым шагом.

Она не уехала домой. Она сидела между Дамблдором и Хагридом, в своей будничной мантии, без шляпы, но с какой-то нелепой серебряной мишурой в волосах — наверняка, дед пальнул из хлопушки, это как раз в его духе. Точно такая же мишура — но в гораздо большем количестве — украшала бороду Хагрида. Он склонился к Минерве, что-то шепча, она тихонько смеялась — и при виде этой идиллии у меня сразу испортилось настроение, и без того бывшее отвратительным.

То шестидесятилетний седой старик, то этот… гороподобный воспитанник детского сада… что ж за партнеров выбирает себе эта женщина?! Черт бы ее побрал.

— Ролли, добро пожаловать, садитесь скорее, пока не остыл пунш, — пророкотал дед и, встав, уступил мне место рядом с Минервой.

От его галантности у меня прямо ноги подкосились. Я поискала глазами, нельзя ли сесть где-то еще, но пока я озиралась, Альбус уже подтолкнул меня на свой стул, усадив фактически насильно, и сам устроился рядом.

— Позвольте мне за вами поухаживать, дитя мое? Хотите баранью спинку в сливовом соусе? Это очень вкусно, рекомендую.

Я обреченно согласилась на баранью спинку, всей кожей ощущая, что рядом со мной сидит и глупо хихикает Озерная Дева. Что там такое ей говорит этот олух царя небесного? Неужели предлагает руку и сердце? Ну и пусть. Ну и пожалуйста! Очень надо!

Я намеренно повернулась почти спиной к своей соседке слева, обращаясь исключительно к Дамблдору:

— Прекрасный вечер, Альбус. И вы замечательно выглядите.

— Да неужели? — рассмеялся он. — По-моему, я уже лет тридцать выгляжу совершенно одинаково.

В Большом зале, кроме нас четверых, сидел еще задумчиво поглощающий еду Слагхорн, мадам Помфри оживленно переговаривалась с Помоной Спраут, Филч, притулившийся в самом уголке стола, пичкал какой-то рыбой миссис Доррис, устроив ее на коленях. Миссис Доррис ела с неохотой, с интересом поглядывая на стол и явно видя там что-то более привлекательное, чем рыба, которой угощал ее Филч.

Ученики сидели отдельно, их было человек десять — и кажется, за их столом царило полное согласие и взаимопонимание, и им не было никакого дела до маленькой группки преподавателей. Хотела б я тоже ощутить подобную независимость…

В зале густо пахло хвоей и пуншем, под потолком парили крупные серебряные звезды… вот если хоть одна сорвется, я непременно загадаю желание… если бы только знать, какое…

Золоченные игрушечные ангелы на высоченной пихте нестройными голосами распевали рождественские гимны, и мне казалось, что их голоса звучат как-то не очень весело. Может, им не нравилось, что их подвесили на елку, а может, они жалели, что не настоящие, а всего лишь … волшебство.

Я поковырялась вилкой в спинке барашка и поспешно опорожнила налитый Альбусом стакан с крепким пуншем. Сразу стало гораздо теплее — и на сердце тоже.

— Мисс Хуч, — донеслось слева робко, неуверенно.

Я обернулась так поспешно, что не успела ничего почувствовать.

— С Рождеством, профессор Макгонагалл…

Похоже, мы вернулись к школьным формам вежливого обращения друг к другу. Ну, разумеется. Она молодец. Указывает мне мое место.

Глядя на ее лицо, изученное до мелочей, любимое до зубной боли, я вдруг испытала легкий укол раздражения. Сама не знаю, почему.

— Альбус мне передал, что вы хотели поговорить со мной… о метлах.

Тонкие пальцы бездумно вертели в руках серебряное кольцо от салфетки, и это суетливое движение тоже раздражало. О метлах! Нашла время! Очевидно, решила, что раз уж я все равно рядом, то лучше навязать мне беседу прямо сейчас, из опасения, что рано или поздно я все равно припрусь поговорить.

Умная женщина. Любительница шахмат.

— О метлах, Минерва? А что вы понимаете в метлах?

Она вдруг покраснела и отшвырнула кольцо.

— Кое-что понимаю.

— Вы хоть в квиддич-то когда-нибудь играли или все больше на трибунах болельщиков?

— Представьте себе, играла!

— Да ну?

Меня очевидно несло. Ее лицо пошло пятнами, ну совсем как раньше, на уроках, когда я изводила ее своим нахальным поведением.

— Вы, мисс Хуч, уверены, что кроме вас никто больше и понятия не имеет, что такое квиддич.

— Гм. Позвольте спросить, за какую команду в Лиге вы болеете, профессор Макгонагалл?

В общем, ответ был ожидаемым. В Лиге играла только одна шотландская команда, и Минерва предсказуемо попалась в расставленные сети.

— За «Вигтаунских воителей», разумеется, — ответила она надменно.

Дед, который, кажется, внимательно прислушивался к нашему разговору, еле слышно хмыкнул. Я хмыкнула гораздо громче.

— За этих неумелых тупоголовых мясников, Минерва, единственное достоинство которых в том, что они шотландцы?

— Представьте, да! К вашему сведенью, это именно шотландцы изобрели квиддич!

— Да что вы говорите! Шотландцы! О боже! — я расхохоталась. — Если самую варварскую из всех возможных игр, где доблесть заключалась в умении напялить на голову железный котел и уворачиваться от скальных обломков, можно назвать прародительницей квиддича…

— По вашему мнению, квиддич произошел от дурацких ирландских забав с желчным пузырем козы и с горящими бочками?

— Историки давно доказали…

— Вообще-то, происхождение игры толком не установлено, — попытался вставить свое третейское слово Альбус, поднаторевший в квиддиче, очевидно, во время писания пресловутого предисловия.

Однако его попытка вмешаться в разговор окончилась поражением. Нам не было до него никакого дела. Я во все глаза смотрела на Минерву, сердитую, с лихорадочно блестевшими глазами, и была уже совершенно пьяна от пунша, который Дамблдор все подливал и подливал в мой стакан.

— За какую же команду болеете вы, Роланда? Наверняка, за «Коростелей Кенмэра»?

Мне было давно плевать на «Коростелей», я вообще не выделяла ни одну из команд Лиги, однако, глядя на ее пунцовые губы, я, конечно, сказала:

— Да. Это лучшая команда в Лиге. Ирландская команда.

— Ну разумеется, с этим высокомерным мужланом О’Харой и дурацкими лепреконами!

— «Коростели» три раза подряд выигрывали Кубок! — теперь уже искренне возмутилась я.

— Да, — кивнула Минерва. — Потому что у них был потрясающий ловец, Рол Нилли. Единственный приличный игрок во всей команде! Что такое ваши «Коростели» без Нилли?! Рядовая заштатная команда, вот что! Вот увидите, после ухода NN не видать им кубок, как своих ушей!

Я поперхнулась очередной порцией пунша, и дед заботливо похлопал меня по спине. По-моему, он искренне забавлялся нашей беседой.

Раздосадованная Минерва залпом выпила полный бокал красного вина и демонстративно повернулась к Хагриду.

Я едва удержалась, чтоб не хлопнуть ее по плечу и не заорать: «Эй, Рол Нилли — это я!!»

Невидимый оркестр задорно наяривал Рождественские вальсы. Ученики за своим столом ржали, как молодые кони. Минерва щебетала с Хагридом, и тот странно крякал на весь зал, красный и, кажется, счастливый.

— Разрешите мне пригласить вас на вальс, Роланда?

Дед ласково коснулся моего плеча, и, не допуская никаких возражений, потащил меня в центр зала.

Что ж. Танцевать — так танцевать. Ноги меня слушались, несмотря на кумар в голове от выпитого… и вообще от всего. Ноги профессионального игрока в квиддич, что ж вы хотите…

Кажется, кружа со мной, легкий, как высушенный листок, Альбус что-то говорил. Не знаю. Танцуя, я искала глазами только Минерву. Она бросила своего человека-гору и теперь сидела, глядя на меня, нахмуренная, усталая, раздраженная. Мне почему-то показалось, что ей хочется курить.

— Ролли, девочка, — наконец дошел до меня голос Дамблдора. — Знаете-ка что… Вот прямо сейчас пойдите — и пригласите танцевать Минерву. Послушайтесь меня, старика.

Я от неожиданности наступила ему на обе ноги сразу.

— Как это — пригласить Минерву? — пробормотала я, совершенно смущенная. — Я ведь… не кавалер.

— Роланда, дорогая, — улыбнулся Дамблдор. — Уж если вы умудрились в танце вести меня, как кавалер, то с Минервой вы справитесь. Я не сомневаюсь.

О черт. Я только сейчас заметила, что и в самом деле его веду…

— Минерва не захочет со мной танцевать, — пробормотала я, окончательно смутившись.

— О, я уверен, что захочет… — шепнул Дамблдор. — В любом случае, стоит попробовать.

Может быть, я выпила слишком много пунша. Может быть, Дамблдор обладал даром убеждения. Может быть, Минерва была слишком хороша, чтобы я и в самом деле не попыталась.

— Профессор Макгонагалл… — я приблизилась и просто протянула руку, не в силах договорить.

К моему изумлению она встала со своего места, не говоря ни слова, и пошла со мной в круг.

А потом… потом я вдруг вспомнила, что сегодня канун Рождества. И что именно в этот день со мной случаются всякие чудеса. Даже самые невероятные…

С потолка сорвалась огромная серебряная звезда, прочертив длинный искрящийся след. Я не успела загадать желание, потому что Минерва, танцуя, вдруг прижалась ко мне покрепче — я определенно почувствовала это.

Да-да, это был самый канун Рождества. А значит, можно быть искренней… когда ж еще… если не сейчас. Она все равно знает, разумеется, знает… но так хочется хоть раз сказать вслух… ну не убьет же она меня, правда? Я совсем не боюсь ее… профессора Макгонагалл, которая почему-то прижимается так крепко и смотрит на меня словно чего-то ждущими, темно-карими глазами, и смешная елочная мишура искрится в ее густых волосах…

— Минерва. Я люблю вас.

Не знаю, что я ожидала услышать в ответ.

— Ну наконец-то, — сказала она совсем тихо. — Наконец-то ты сказала мне это. Я ждала целых три года, даже больше… и думала, уж никогда не дождусь.

А потом…

Потом она сама потянулась губами к моим губам — и я, конечно, ответила на поцелуй, обмирая от невесть откуда свалившегося счастья… Любая другая двадцатилетняя влюбленная дуреха непременно грохнулась бы в обморок от полноты чувств и полнейшей неожиданности — но я и не подумала грохаться. Я ж не любая… Хорош бы был Рол Нилли, падающий в обморок…

Неожиданно я почувствовала странную ледяную волну и сообразила, что это недремлющий дед наложил на нас обеих дезиллюминационные чары.

Наверное, Минерва тоже почувствовала это.

Невидимые никому, мы прекратили танцевать — просто застыли на месте и целовались, прижавшись друг к другу, и мне вовсе не хотелось думать, что вдруг произошло с профессором Макгонагалл и почему она позволяет себя целовать, и почему…

Конечно, позже она рассказала мне, какой глупенькой, ничего не замечающей и не уверенной в себе девчонкой я была…

Но все эти рассказы были позже. Позже. А в тот момент все это было не важно, и в мире не существовало ничего, кроме ее раскрытых, повлажневших губ.




Глубокой ночью, когда Сочельник уже миновал, и наступило самое настоящее Рождество, за окном шел снег, а Минерва с растрепанными волосами, едва прикрытая простыней, крепко спала в моей постели, утомленная и, надеюсь, счастливая, я стояла на коленях перед волшебным деревом и навязывала на ветку тонкую ленточку с самым сокровенным желанием, твердо веря, что оно сбудется.

«Беру эту женщину, чтобы заботиться о ней всегда, в радости и в горе, в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни, забывая об остальных, быть всегда только с ней, пока смерть не разлучит нас…»…




Глава 14. ЭПИЛОГ

Солнечный свет заливает директорскую спальню. Я проснулась первой и теперь лежу, обнимая ее, разглядывая каждую черточку лица, изученного за столько лет — но не потерявшего для меня своей привлекательности.

— Мин… эй… соня…

Она просыпается мгновенно, как кошка, и потирается теплой щекой о мое плечо.

— Доброе утро, любимая. Который час?

— Скоро одиннадцать.

— Что?! Роланда, черт бы тебя побрал!!! Мы проспали!

— С чего ты так всполошилась? Первое сентября только завтра, госпожа директор!

— У меня целая куча дел, я же говорила… Ролли… да прекрати ты, старая метла! Нам нужно вставать! … Мм… нет… пожалуй, не прекращай…

Я ласкаю ее с таким же упоением, как в первый раз, и думаю с рассеянной нежностью, что завтрашнее первое сентября будет днем, когда представитель уже третьего поколения Поттеров переступит порог Хогвартса, я думаю о минувших годах, тяжелых, смутных, полных боли и потерь, думаю о том, что мы пережили все невзгоды, не разжимая рук, думаю обо всех ушедших и о тех, кто по-прежнему рядом с нами…

Солнечный свет подсвечивает золотом длинные сомкнутые ресницы Минервы, и она хороша так же, как целую жизнь назад, и пока она рядом со мной — мне не страшно ничего, а мир по-прежнему молод, и волшебное дерево на подоконнике все звенит и звенит тонкими листочками, даруя нескончаемое, самое простое и естественное, самое трудное чудо, которое может случиться с каждым — любовь.