Взрывы. В голове взрывы и свист. Словно отчаянно кричат истеричные женщины. Орут валькирии. Плачут и стонут.
Здесь время остыло, и одна тень, расщепляется, рвется на две, вновь сливается, спаивается уже насовсем.
Так больно и горячо.
Дура.

День просто не задался.
Поезда опаздывали. Сходили с рельсов, забивали собой пространство в тоннелях, приходилось подолгу ждать в темноте, всматриваясь в мигающие за окном и далеко впереди аварийные огни.
От приоткрытых окон несло дымом, а чуткое обоняние различало в этом еще и сладкий запах горелого мяса.
Пришлось вывести всех из вагона и пешком добираться сквозь толчею и панику в темноте к аварийным выходам, потом долго идти по бесконечным лестницам на новый уровень, потом снова в поезд и пытаться уснуть до прибытия на Поверхность.
Чутким и тревожным сном, просто чтобы успокоить дыхание, притушить резь в глазах, придавить силой воли визжащие от ужаса мысли. Всем бывает страшно. Даже ей.
«Не смотри на меня. Сука, это тебе весело, а мне - жутко».
В Буон Вьяджо тихо. Кто-то всхлипывает на кухне. Она зовет Кири, рассказывает о взрывах, успокаивает, как может, наверное. Говорит, что нужно вынести наружу все, что бьется. И никому не выходить. Везде опасно, так что лучше уж здесь.
- Где она? – вопрос простой, но очень сложно задать.
- Наверху.
Сердце колотится в такт стуку каблуков, когда она поднимается по узким бетонным ступенькам. Наверху. Дура. Ну хоть здесь повезло. Могла быть где угодно. На улицах, в толпе, в горящем поезде.
В одной из пустых комнат лежат ее вещи. Дорожкой до двери ванной.
Мир рушится, а у этой рыжей идиотки водные процедуры. Блядь. Кулак впечатывается в дверь.
За дверью тихо. Даже плеска не слышно.
- Ты там уснула?! С вещами на выход!
- Я греюсь.
- Тут так жарко, ты не поверишь. Полгорода горит. Выходи.
- Иди сюда.
- Я тут подожду.
Стыдно. Да и вообще. Нельзя. Решает – не ходить.
- Зайди.
Забывает, что решила.
И они смотрят друг на друга. Странно. Оценивая настроение, словно считывая новостную сводку. Шансов выжить мало. Несчастливый сегодня день.
Рыжая опускает голову, сидя в пушистой пене, рукой прижимает колени к груди, кончики волос у нее темные и мокрые, и в губах сигарета. Она задумчиво смотрит в объектив фотоаппарата, которым, наверное, фотографировала ноги, или стену напротив, или еще черт знает что. На нее находит такое, бывает.
- Подашь мне полотенце?
Высокий каблук звонко цокает по белому кафельному полу.
- Как ты не устаешь от них?
- Привычка.
Привычка впечатывать каждый шаг в плоскость, быть лучше, устойчивее, привычка казаться выше.
Сука. Так прозвали ее в подворотнях. Так зовет она ту, что в голове.
Так зовет она ту, из детства. Сука.
Ничего нельзя простить. Она закидывает полотенце на плечо, поверх короткой кожаной куртки, садится на корточки напротив рыжей, опирается локтем о бортик ванны.
- Нам нужно выбираться. Есть задание.
- Я устала. Я четверо суток на ногах.
- Здесь мы все равно не останемся. Нужно идти.
Рыжая поднимает руку и щелкает затвором объектива.
А сука старается не смотреть, как пена расступается над ее порозовевшими от горячей воды сосками. Хочется убрать ей за ухо прядь, согласиться, остаться здесь навсегда. Сдаться.
- Давай, собирайся быстро и пошли.
Рыжая поднимается, гладкая и теплая, высокая и хрупкая.
На это тоже смотреть нельзя. Некогда. Не к месту. Просто стыдно.
Это закон подлости, ненавидеть мать, изуродовавшую ее тело и мозг, бояться и ненавидеть свое тело, бояться всех женщин на свете, потому что они могут оказаться такими же… И только ради этой одной быть готовой на все. Даже не закон подлости. Хуже смерти.
Потому что нет ничего хуже этого чувства.
Запретного молчаливого счастья, когда рядом с ней.
Она расправляет для рыжей полотенце, и та сплевывает сигарету в ванну, укутывается, аккуратно, чтобы не поскользнуться, переступает через бортик.
Стоит, наверное, выйти из ванной комнаты и поразглядывать дыры на обоях.
- У меня есть информация по банде. Я расскажу тебе, где у них штаб, там можно, наверное, найти сведения о бомбах. Но с тобой в штаб не пойду, у меня нет оружия, - рассказывает рыжая, натягивая узкую майку, вытирая плечи, по-мужски натягивая через голову с изнанки футболку.
- Да найдем что-нибудь. Не в первый раз.
- Нет, не в этот. Я просто не выдержу.
- Ладно.
Впервые она отказывается. Значит, действительно тяжело.
Расчет, конечно, был на согласие, послушать и сделать по-своему, просто найти ей безопасное место. И не позволить умереть. Не хочет идти – тем проще.
Рыжая уже набрасывает неизменное пальто с пушистым капюшоном. Девчонка.
Останавливается у двери, оглядывается, смотрит прямо в глаза, глубоко-глубоко внутрь, и потом делает что-то неожиданное, что-то дикое, неуместное и невозможное. Она подходит и обнимает. За шею, над чипом под волосы ложится ее теплая ладонь, и щека прижимается к щеке, и она говорит «Спасибо».
А сука внутри скулит, и даже руку не дает поднять, сжать, остается только оторопело искать ответ и не находить, ничего не находить, кроме идиотского «Не за что».
Рыжая кивает, возвращается к двери, надевает свои ковбойские ботинки с вышивкой, и выходит.
Вот и все.
Два квартала они проходят быстро, потом рыжей нужно уходить, прятаться, желательно в сквотах на окраине, до них террористам никогда не будет дела, там реально можно выжить.
Хочется еще раз обнять напоследок, и в этот раз не побояться сделать что-нибудь или сказать, но возможность упущена.
- Все.
- Ну пока.
И они расходятся.
Теперь найти штаб и перестрелять там всех этих пидорасов на хуй.

А рыжая бежит по темным проулкам, пока окончательно не сбивается с дыхания. Ей хочется упасть прямо здесь и реветь по-девчачьи, чего лет семь уже не делала. Размазывая слезы по щекам и ожидая, что кто-то ее спасет.
Ее и спасли.
Спасли же.
Все.
Можно не бояться.
Жить дальше.
Ценой одного «спасибо», трусливого, лицемерного словечка.
Да поебать!
Пусть та хоть трижды бессмертная.
Разве так должны заканчиваться истории?
Она пропускает волосы через пальцы, раз, другой, и решает.
Что эта странная девчонка, нелюдимая, резкая, жутковатая – стоит всего.
Даже не подруга. Напарница, если ну очень постараться так ее заклеймить.
По сути никто.
Инопланетное существо и белыми ресницами, розовыми глазами, железом в спине.
Единственный человек, который у нее есть.
- Ебаный ж ты в рот! – орет рыжая куда-то в темень над крышами, потом стоит секунду, потом срывается назад.

Откуда она взялась там - было непонятно – просто возникла перед глазами, загородив собой от взрыва, а потом их отбросило ударной волной, ошпарило кипящим воздухом, завалило горящими кусками.
В голове выли сирены.
В голове орали женщины.
- Какого ты хера!!!
Но ее не слышат, оглушены. Ее просто понимают.
- А ты какого хера сама?!!! Где силовики?!!!
- Дура рыжая!
- Сука!
Им горячо и больно. Одна обжигая ладони сбивает пламя с пальто и искры с волос другой. Прижимает к себе.
Переворачивает на спину, так, что та захлебывается криком от боли, и коротко нежно целует в лоб.
А потом срывается обратно в пламя.
Убивать.
Рыжая смеется глядя на сводчатый потолок тоннеля.
Если они выживут, то она вернет этой суке все сторицей, и дикую боль в обожженной спине, и нервный неловкий и очень важный поцелуй.