В Японии тепло и солнечно. Мягкая сочная трава, блестящие листья вечнозеленых растений. Яркие живые цветы в вазах, блюдо со спелыми, только с ветки, фруктами. Обманчивая осень молодится и кажется летом. Только под утро небо затянуто седыми облаками, а гладь воды подернута мелкими морщинками, да на прилавках Цукидзи серебрятся круглобокие жирные лососи — осень выдает себя с головой.

Близится время Ритуала, и внутри все звенит от напряжения. Быстрые, непривычно острые, совсем молодые взгляды Майера и Фладда задевают туго натянутые струны. Предвкушение горячо разливается по телу, вспыхивают глаза и щеки. Рут Строн повидала на своем веку немало пророков и не верит даже им, не то что приметам, но все равно тайком скрещивает пальцы, думая о предстоящем.

В Японии принято улыбаться и кланяться, уважать старших и ублажать гостей. Номер, обед, прогулка, что-то еще? Вежливые лица, пустые глаза. Рут подташнивает от приторных слов и мутных, пропахших тухлой рыбой мыслей. Ей предлагают самое лучшее, конечно. Мальчика? Нет? Тысяча извинений. Девочку? Модельная внешность, европейский тип. Конфиденциальность? Можно убить после, если высокая гостья пожелает. Доставить сейчас? Вечером? О, разумеется.

Рут неприязненно кривится: чужие мысли членистоногими тварями копошатся у нее в голове. Ирония дара: собственные щиты не справляются с его мощью, Рут не может отгородиться, не в силах заглушить вонь многолюдной ментальной помойки. Проклятый Токио.

Ей нравится оперативная группа, контролирующая город. Особенно их телепат. Никто не знает, почему Рут Строн всегда была благосклонна к взбалмошному, капризному Шульдиху. Сплетен и домыслов наслушались оба. Никто не знает, что лидер Шварц, Кроуфорд, тоже в ее вкусе. А если б пронюхали — непременно б сочинили новую нелепицу. В действительности все куда банальней: люди с прочными щитами — маленькая слабость Рут Строн. Что бы они за этими щитами ни прятали.

Но сейчас ей снова не везет. Сухая морщинистая рука касается гладкой щеки, проводит с силой. Девочка старательно держит голову, не отворачивается. «Это большая честь», — думает она. Рут морщится от привкуса гнили.

— Как тебя зовут? — зачем-то спрашивает она. И так ведь слышно, ментально девочка голая, как новорожденный младенец. И добавляет: — Разденься. Медленно.

— Шён, — девочка вызывающе выставляет подбородок. У нее резкие, броские жесты манекенщицы: платье — на пол, тело — напоказ. Высокая грудь, точеная фигура, длинные ноги на высоченных шпильках. Рут приходится задирать голову, чтобы заглянуть в густо подведенные глаза.

— Тапочки тоже сними. И сделай что-нибудь. Поиграй со своей грудью.

Рут расстегивает на себе блузку — неторопливо, размеренно, пуговица за пуговицей. Вполглаза наблюдает за маленьким эротическим шоу. Девочка красивая снаружи и пустая, насквозь прогнившая внутри. Она все делает правильно: щиплет остро торчащие соски, кладет руку себе между ног, вталкивает поглубже холеные длинные пальцы, часто дышит, облизывая яркие губы.

Невыносимо, отвратительно правильно. Рут швыряет одежду на спинку стула, резко опрокидывает глупую куклу на постель, наваливается всем телом, впивается крепкими, коротко обрезанными ногтями в молочно-белую кожу. Девочка ахает и поддается. И даже трется в ответ, и даже становится влажной. Рут мнет и теребит ей соски, царапает спину, нарочито грубо трахает девчонку пальцами. Та прилежно постанывает и шире раздвигает ноги. Ни слова поперек, ни отрицательного жеста.

Спустя полчаса Рут выталкивает ее из номера, следом летят замотанные в платье туфли: переживет, в коридоре оденется. Обхватывает подушку, прижимает к высохшей, опавшей груди и долго смотрит в стену. Тоскливо, тошно, безнадежно.

Рут Строн всегда любила женщин. Не девочек, не кукол, не подстилок. Равных — и это тоже злая ирония. У закушенной губы соленый привкус, сжатые пальцы сводит судорога. Она — Старейшина, матерая овчарка среди цирковых болонок, какое уж тут равенство. И все же… Для Ритуала нашли идеальный Сосуд, Рут видела фотографии. Хрупкая девочка с решительным, не по возрасту строгим лицом, в чье тело вот-вот вольется небывалая сила. Нежная и властная одновременно. Рут закрывает глаза и по-девичьи загадывает: быть может, хоть раз ей повезет узнать вкус искреннего согласия, сцеловать его со своевольных, уверенных губ. Или услышать откровенный отказ.

Завтра снова череда ненужных встреч и фальшивых улыбок, шелестящих слов и прелых мыслей. Только под вечер, когда станет невмоготу, — аудиенция для Шварц, полчаса передышки. У этой четверки непозволительно колкие, упрямые взгляды, настороженные лица. За щитами — непроглядная тишина. С них станется сорвать Ритуал, предчувствие витает в воздухе. Наверное, стоило бы проверить подозрения, иначе — прахом планы и расчеты, годы работы и отчаянной, по-осеннему горькой мечты.

Но, натыкаясь на чужие щиты, Рут на мгновение перестает чувствовать себя одинокой, всеведущей и старой. Будь она проклята, если Майер и Фладд думают иначе. Рут даже не пытается пробить защиту. А Майер не слишком приглядывается к будущему.

Игра стоит свеч. В кои-то веки — без крапленых карт.