Соня прижимается к Лесе и закрывает глаза. Три. Два. Один. Вдохнуть запах духов, шампуня и подземки. Почувствовать рёбра под толстым свитером. Ветер в туннеле и звон приближающегося поезда. Спутанные ветром волосы. Губы тянутся, чтобы поцеловать – но в последний момент не успевают. Леся вылетает из объятий, улыбается и убегает. В голове назойливо вертится: «Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда…». Какое же дурацкое старьё!
Соня уезжает в обратную сторону, грустно пялясь на рекламные объявления в салоне. Кредиты, вклады, ипотека. Ипотека, вклады, кредиты. Господи, почему всё так безысходно? Соня же не дура, Соня девочка взрослая, всё понимает. Лесе она даром не сдалась, закончится год – и поминай как звали. И не будет этого чудесного, взрывающегося под кожей, как кислые шипучие леденцы, которые Соня так любит. А что будет? Она усмехается: понятно что. Кредиты, вклады, ипотека. Ипотека, вклады, кредиты. Если денег хватит. Если работа после выпуска найдётся. Если, если, если.

Дома у Сашки уютно. Бардак, конечно, но уютно. Фотографии по стенам развешаны, гирлянда разноцветная горит круглый год, кофеварка есть. Сашка – своя, рубаха-парень. Фотографиня и вообще человек творческий. Логичнее было бы влюбиться в неё, хоть ходить в соседний подъезд недалеко. С другой стороны, это бы тоже была невзаимная любовь: Сашка любит прекрасную-распрекрасную Марину с работы. О своих распрекрасных они и общаются, и выглядит это всегда примерно одинаково:
— Мы виделись вчера. Правда, не разговаривали. Ну, по работе только.
— Мы только по учёбе позавчера. Но я её до метро провожала.
— У, прогресс! А онлайн как, общались?
— Да нет, она опять не в сети была. Ну, то есть в сети, но сообщения не открывала. Может, просто музыку слушала и не заметила.
— Ну-ну.
— Что «ну-ну»? Сама такая.
— Да я знаю.

Леся ходит по аудитории мрачнее тучи. Соня переживает: неужели из-за меня? Я её достала? Я слишком навязчивая? Я сказала что-то не так? Вчера всё было хорошо, но вдруг я сделала ошибку, и сама не заметила? Почему она со мной не разговаривает?
Соня чуть не плачет, ругая себя за то, что так расклеилась. В тетради вместо лекции буквы в каждой клеточке: «л», «е», «с», «я». Как глупо, ну кто полюбит такую дурочку.

Леся стоит рядом, сегодня она отчего-то весёлая, и Соня льнёт к ней, как щенок, истосковавшийся по хозяину. Рука в руке, и пальцы не могут успокоиться. Наверно, Соня выглядит слишком жалко, потому что Леся наклоняется и целует её в макушку, а потом прижимает к груди. Соня вдыхает любимый запах и мысленно возносит хвалу разнице в росте.

Сашка наливает чай, достаёт сахарницу:
— Ну как там на личном фронте?
— Без перемен. А у тебя?
— Тоже. Позвала её после работы кофе пить, но у неё какие-то неотложные дела были. И завтра тоже. И послезавтра.
— Ты же понимаешь, что это конец?
— Это даже не начало, какой тут может быть конец.
— Полный, Сашка. Полный. Но я всё равно на что-то надеюсь. Как ты думаешь, она не может ко мне просто привыкнуть? Я читала, что если часто прикасаться к человеку и звать его по имени, это привязывает на подсознательном уровне. Ну чего ты смеёшься!
— Да я над собой.
— Вот именно.

К концу второй кружки Соню развозит. Вообще, пить вино кружками – моветон, но уж что есть в съёмном хозяйстве, тому и рады. Леся, кажется, держится лучше, взгляд внимательный, совсем не пьяный, только щёки покраснели. Соня честно пытается сконцентрироваться на сюжетных поворотах фильма, который они включили, но Леся обнимает её за талию, и шипучие леденцы взрываются под кожей. Соня тянется губами к губам и на этот раз достаёт. Леся не отстраняется, гладит её по руке, чмокает Соню в щёку. Соня набирается храбрости и спрашивает:
— Я тебе нравлюсь или ты просто пьяная?
— Я пьяная и ты мне нравишься.

— А что кино?
— А кино придётся пересматривать.
— Ну… Это же хорошо, да?
— Не знаю, Сашка. Алкоголь ведь меняет людей. Вот если бы без него, а так не считается.
— А как же «что у трезвого на уме…»?
— Да не верю я в это. А даже если и так. Ну что мешало ей трезвой сказать, что я ей нравлюсь, если бы это было правдой?
— Кто ж её знает.
— Вот и я её не знаю. Вроде разговариваем обо всём, а всё равно её не понимаю. Не понимаю, как она ко мне относится.
— А об этом вы тоже разговаривали?
— Нет, конечно. Я же стесняюсь. А у тебя там как?
— Да никак. Я тебе даже завидую, радовалась бы.
— А я и радуюсь. Но какой-то осадок внутри.
— Просто накручиваешь себя. Расслабься. И прекрати читать Достоевского, тебе вредно.
— Ну люблю я его.
— Как Лесю? Это некрофилия получается.
— Дура ты, Сашка.
— Кто бы говорил.
— Да я знаю.

Гудок идёт какую-то бесконечную секунду, потом повторяется снова и снова. На том конце молчат, и теперь Соня точно знает, что кроется за фразой: «Сердце сжимается». Может, это и не сердце вовсе, но что-то там внутри точно сжимается, и дышать не хочется, только бы затаиться, сделать вид, что всё в порядке, что не очень-то и хотелось звонить. Нервы вытягиваются в струнку, готовые отозваться на голос в динамике, но его нет. Соня не дура, Соня взрослая девочка, она знает про манипуляции и прочие неприятные вещи. Знает, что ничего так не удерживает человека, как надежда на любовь, которая совсем-совсем рядом, висит перед глазами яркой хрустящей морковкой. Взрывной «шипучкой». Только никогда не позволят дотянуться, только бежать, бежать… И надо же было так глупо попасться на ту же удочку.

— Сашка, она меня бросила.
— Если тебе от этого легче – она тебя и не подбирала.
— Не легче.
— Да и чёрт с ними, с этими дурацкими женщинами. Она же всё равно планировала уехать после выпуска, и ты об этом заранее знала.
— Во-первых, до выпуска ещё три месяца…
— Вот и успеешь диплом написать…
— А, во-вторых, я могла бы уехать за ней.
— Тоже мне жена декабриста. Оно ей надо?
— Ей – нет.
— Ну и оставь в покое человека. И себя не мучай.
— Легко сказать.
— Знаю, Сонь. Знаю.
— Всё-то ты знаешь, а Марина там как поживает?
— Да вроде не жалуется. Мы на выходных гуляли вместе.
— Ого! И что?
— И ничего.

Гирлянда горит разноцветными огоньками, и в комнате у Сашки становится празднично, как будто не апрель на дворе, а Новый год. Разве что без ёлки и телевизора, но это лишнее. По поводу ёлок защитники природы так и не договорились: ставить ли пластик, который долго будет служить верой и правдой, но потом не сможет разложиться – или купить живую, наверняка по-браконьерски срубленную, но зато «экологичную»? Трепетная Сашка в Новый год решила никакую не ставить, на всякий случай. С телевизором всё более чем ясно: не нужно его смотреть в любое время года.
- Я по ней скучаю. Иногда хочется что-то такое сделать… Ну, например, на парте выцарапать её инициалы.
- Ты в пятом классе что ли? Я думала, на пятом курсе.
- Один фиг… Или знаешь что? Написать у неё краской под окнами: «Леся, я тебя люблю!». Это вроде мило.
- Ну, это идея. У меня, кстати, белая краска есть, осталась с ремонта. Надо?

Три. Два. Один. Ветер из туннеля взлохматил волосы, поезд подъехал. Диплом с правками был сдан на кафедру, и Соня с чувством выполненного долга и облегчения поехала домой, по привычке разглядывая рекламу. «Работа. Бизнес. Отдых на лучших пляжах мира». Ну, это ещё не скоро…
Подходя к подъезду, она увидела на асфальте свежую надпись: «Сонька, с Днём рождения!». Из окна на втором этаже улыбалась Сашка, тряся над головой кульком с «шипучками».