— Ох, Лейси-Дейси… Ты всегда понимала, как я хочу быть полезной людям, — сидя у камина, Аделина изнуряюще нежно гладила её у сгиба локтя, — а благодаря моему пытливому брату, я стану исцелительницей для всех людей.

Лейси смотрела на её резко очерченные скулы и думала: не губи себя, пока я тебе не призналась, Аделина. Поживи ещё чуть-чуть просто для себя.

Ведь ты так нужна мне.

Я обязательно в этом теперь признаюсь, просто живи как и раньше.

А Аделина всё рвалась почти буквально лечь под нож, хотя тут её брат казался не способным на такое: слишком тих, слишком готов замуровать себя в библиотеке во имя космических благ и речей.

Но Лейси прекрасно понимала: всё это временно.

Из Бюргенверта и Ярнама почту приносили часто и вся белая после отданной крови, точно восковая, Аделина сбегала за ней в одной кремовой рубашке, часто забывая на улице зацепившийся то за чертополохи, то за некрашенный деревянный заборик вязаный платок.

Лэйси глядела на неё из своего окна и думала: пускай все так безнадёжно, но пока Аделина ещё может восхищённо бежать к брату с почтой, у неё будет время.

И уважительный повод.

Например, занести потом совсем не греющий ночами платок с запахом её крови.

Или вытираясь в ванной представить, что Аделина никуда не уйдёт, а внезапно зайдёт к ней сюда, говоря, что её можно отмыть и причесать, как будто они не знакомы с детства, а какие-нибудь служанка и её хозяйка, но никак не молчащие при брате девушки, которым давно пора признать свои чувства.

Или укутать Аделину связанным для какой-нибудь богатой дамы платком, обнять и сказать, что без неё она никуда не пойдёт.

И по правде говоря, всё происходящее вынуждало Лейси именно к третьему.

***

Она — и лишняя в этом доме?!

Лэйси показалось, что её легкие залили смолой, не давая дышать — слишком много в ней было возмущения.

— Ты отвлекаешь мою сестру от служения высшим материям. Её разум и дух готовы принять всё, что пошлёт нам Идон, а ты даже не замечаешь, как возвысившаяся Церковь кормит тебя со своих милосердных рук.

Кормит? Он о жалких подачках со служб?

Лейси могла решить, что дело в ней — её вечно выдавал слишком влюбленный блеск глаз. Или то, как по вечерам она смеялась на ухо Аделине, а её нос щекотала кофейная прядь. А может, дело в клятвенных обещаниях не бросать её, что она писала ей в письмах?

— Аделина скоро посвятит себя помощи. Ей уже не нужно бегать с тобой в церковный сад, чтобы выпрашивать право жертвовать свою кровь у монахинь. Я всегда знал, что она вдохновляет меня на лучшее.

Лейси смотрела на него и не верила: как этот тихий мальчишка так легко стал помыкать старшей сестрой? Как вообще может вмещаться столько требований в эту вихрастую макушку? Сколько претензий он предъявил и Аделине, также мягко глядя на неё из-за своих круглых очков? Где же внутри, прямо в мозгу (или где ещё?), прямо под этими смоляными кудрями должны расти хвалёные глаза, что делают его совершенно слепым к чужим жизням? И вообще, почему даже от этого по-прежнему мягкого голоса она хочет, чтобы Аделина никогда не была в тени брата?

— Пока Аделина рядом, я никуда не уйду, — еле выдохнула Лейси, — и пускай хоть сам Викарий выпроваживает меня за порог.

Аккуратно расправляемые свёртки на столе. Мягкая ямочка на таком же бледном лице, почти такие же острые скулы. Глядя на них, люди видели разницу не только в цвете волос. В Аделине не хотели увидеть авторитета церковной учёной. А также милосердия, что не досталось её брату.

Он понуро молчал, а Лейси уже знала: они с Аделиной не расстанутся без её признания.

Вообще.

***

— Как ты не видишь, что он с тобой сотворит? — Лейси устала шмыгать носом и кружить по комнате, едва не расколошматив кофейник от покойной тётушки и порываясь кинуться в соседний двор, набросившись на этого урода со спицами для новых заказов. — Будь ты ему важна, он хотя бы горевал о том, чем это может обернуться!

Аделина ещё сильнее согнулась с высоты своего роста, вжимаясь в её округлое плечо в попытке обнять покрепче и одновременно устоять на ногах. Вот так всегда: делал гадости он, а так болезненно-неуклюже извинялась именно Аделина.

— Не уходи, я же… Ты же знаешь, что я всегда…

— Лейси-Дейзи, — Аделина пригладила локон из её кос, блестевший тусклой латунью среди свеч. — Не волнуйся. Я знаю, как нам не расставаться. Ты же не думала, что я это допущу? Ты своими глазами увидишь, как принесённое мной благо переживёт всех жаждущих нас оболгать в Ярнаме.

Она слишком умело её успокаивала. Боги, за что она так легко хочет ей верить? Почему так, если она знает, чем это обернётся для Аделины?..

— Хорошо.

Лейси думала, что Аделина сейчас начнёт фамильярно трепать её за округлую щёку, как будто уговаривая съесть невкусной каши, но услышала лишь тихий, как при тайной клятве, шёпот:

— Ты зря боишься, моя ромашечка. Я непременно его уговорю. Просто подожди ещё немного.

Даже в церковном саду с толстыми стеблями подсолнухами рвала их ради семечек не Лейси. Она, выкапывая из земли редкие, грозящие погибнуть ромашки, непременно оставляла одну и говорила Аделине, что гадает на самые сокровенные мечты.

***

— Заходи, я просто немного задремал, присаживайся… Что-то случилось, раз ты не спишь?

Даже в прошлый раз он выглядел таким же сконфуженным и потерянным, что и сейчас.

Неудивительно, что Аделина не видит в нём стремления сделать ей хуже. Его жажда быть спасителем неизвестно кого и чего лезет наружу, точно стебли подсолнухов, давя все остальные цветы, как сорняк.

— Я сделаю так, как ты хочешь. Не буду мешать твоим планам, больше не побеспокою тебя и твои безумные надежды.

Лейси стояла у занавешенного пыльными шторами окна: готовая по-детски импульсивно плюнуть сквозь щербинку между зубами, по-взрослому хмурая, чтобы плеваться лишь словами.

— Но взамен я предлагаю сделку между нами.

***

— Вода! Вода! Пойдём туда Аделина, там будет вода!

Малышка слева от неё не пережила свою седьмую весну.

Её имя записали именно как Дейзи, путая с Лейси и вечно получая от какой-то хористки за попытки сделать неверные вливания.

Лейси неважно — Лейси всё ждёт и ждёт.

Вот-вот будет ещё кровь, может, эту порцию сделают такой, что она сможет говорить с Аделиной без слов?

Может, её сегодняшний вечер принесёт ей что-то больше, чем когда она сама пришла сюда по своей семнадцатой весне?

— Ох, как же это муторно, вздыхает давно невидимая из-под разбухшего мозга хористка, — слишком мало жидкости, чтобы напоить четверых.

Лейси не знает, как их зовут, этих четверых — их речь ей заменяют капли. Капли стекают по её размягчённым костям, точно слагаясь в неясные смертным слова: «стойкая», «частица мёртвой Великой», «лучший образец».

Лейси плевать — Лейси хочет ещё той жидкости из девочки, что даёт ей силы отвечать на понятном не людям языке:

— Кап-плоп, кап-кап-дип-плоп, плоп-плоп!..

«Покажите мне Аделину!»

Капли всё чаще заменяют собой слова.

«Я хочу знать, почему она ни разу не пришла!»

Капли, что стекают по трубке, изгоняют все ненужные воспоминания.

Что за подсолнухи? Чьё лицо так распухло, что не стало видно острых скул? Почему она вдруг поникла и перестала их чуять? Как же так, почему чуявшая их молила Великих, чтобы Лейси её простила за невозможность прийти?

Капли вливаются в Лейси и отныне она помнит лишь себя на подсолнуховом поле, как в Хоре да голос Аделины в ушах:

— Лейси-Дейзи!.. Лейси-Дейси-Дейзи!.. Погадай мне на счастье для всех, хорошо?..

Кровь слишком странная, Лейси уже давно привязывали, чтобы не болели истыканные руки и ноги.

Сознание плавает по волнам, в воде, из воды — из стороны в сторону, качаясь тонущей в волнах лодкой каждый раз, когда слишком много крови и мало жидкости из чужих мозгов. От качки тревожность баюкает, как в колыбели, кровь течёт по ней морем, а голоса шепчут непонятным образом слышащие что-то за пределами подвала Хора:

— Кровь вольёт в тебя Исцеление, смертная. Слушай её песню.

— Буль… Блоп…

«Где… Тревога?»

От этой крови странно спокойно, словно она никогда не знала страхов или переживаний.

— Буль-плоп… буль. Блоп-длоп!..

«Куда я… погрузилась? Вытащите, молю!»

Эта кровь вливает в неё поразительно много умиротворения. Оно пропитывает её, врастая сорняком, точно лаская оцепеневшее сознание. Лейси слышит успокаивающий голос Аделины. Всё будет хорошо. Аделина, целуя её на прощанье, говорила:

— Ты послужишь Церкви Исцеления лучше, чем я или мой брат.

Этот иллюзорный голос заглушает смену иголок, жалящих её у ключиц и на бёдрах.

— Последний штрих, — обращается к кому-то невидимая Лейси хористка, — Юри, дорогая, принеси ещё вон тот лоток.

Новое вливание уже просто через горчащую каучуком трубочку во рту, такое сладкое и желанное, точно растопленная карамель.

От новой порции этой крови море словно плещется в размякших костях, сознание плывёт все дальше, в неизведанное и хочется растворить в нём всю боль без остатка и попыток вырваться, а оставшиеся воспоминания точно тонут в жажде нового вкуса.

На животе что-то резко жжётся.

Красная патока смешивается с кровью на языке.