Лея приехала в хоспис под вечер. Все дела были завершены, все вещи розданы, все письма отправлены. Да и много ли их было — дел, вещей, писем... Год назад учёные объявили, что её болезнь всё-таки не заразна. Знакомые вздохнули с облегчением, но возобновлять общение не спешили. Лея продержалась больше года, и врачи надеялись на хороший исход, ведь обычно болезнь прогрессирует быстрее. Но в последний месяц Лея не могла обойтись без кислородной маски и запаса бинтов, и свой скорый конец решила встретить в хосписе. Никто и не думал возражать.
Трёхэтажное здание хосписа — старое, кирпичное, — стояло на холме. Его окружало кладбище, похожее на сад, оставшийся без присмотра. По сути, это и был сад: когда люди умирали, цветы продолжали прорастать сквозь их тела, ростки пробивали землю и быстро разрастались вокруг могилы. Лея подумала, что это даже немного красиво. Она смотрела на кладбище из окна своей комнаты. Огромная, светлая комната была больше, чем в её родном доме. Родственники не пожалели денег на её содержание: проходя по первому этажу, Лея увидела, что там больные живут вчетвером в одной небольшой комнате. "И вид из окна, наверно, не такой шикарный, как здесь, сверху", — усмехнулась она. Какая разница, сколько человек в комнате, если через неделю-две их всё равно уже не будет. Может быть, больным с первого этажа даже больше повезло: они не будут встречать смерть в одиночестве.
Этот хоспис Лея выбрала из-за названия. По сравнению со всякими "Райскими садами" и "Последними цветниками" оно было слишком ужасно и цинично. Стоило только представить, как лёгкие раздирают шипы розовых кустов, как собственная болезнь становилась почти приятной. Мягкие, нежные листья. Небольшие цветы размером с анютины глазки — и такие же яркие. Она закашлялась, и в руку упал цветок. Как всё-таки славно, что не роза. Зато буклеты у них красивые. "Хоспис "Алая роза" — последний приют для больных ханахаки. Здесь не оказывают медицинскую помощь, здесь дают тихо умереть и прорасти". И фотография кладбища. Воодушевляет, ничего не скажешь.
Каждый знал, что ханахаки — болезнь несчастных влюблённых. Но немногие могли понять, почему эти влюблённые доводят себя до смерти. "Было бы о чём переживать, столько людей вокруг, люби кого хочешь". "Сдалась она тебе, эта девчонка, что, других нет?" Лея понимала, что они правы. И если бы она могла просто "взять и разлюбить", проблемы бы и не было. Но что-то заставляет игроманов вновь и вновь делать ставки, а пьяниц — прикладываться к бутылке. У Леи же и вовсе не было никаких шансов: её единственная любовь умерла, а чувства остались. Может быть, поэтому Лее удалось прожить так долго, всё-таки любовь к живому человеку гораздо интенсивнее. Лея почувствовала привычное жжение в груди и надела кислородную маску.
В дверь постучали. Сестра милосердия принесла обед, но не спешила уходить, а стояла в нерешительности, будто собиралась о чём-то спросить.
— Что случилось?
— Ничего, мисс. Просто к нам привезли умирающую, а комнаты снизу уже заполнены. Вы ведь понимаете, там трудно дышать, духота...
— Понимаю. Вы можете подселить её ко мне. У её семьи не хватило денег на отдельную комнату?
— Да нет у неё семьи. Но последние дни она хотела провести в хосписе, а мы не можем не выполнить волю умирающей, тем более, эта воля нотариально заверена. Спасибо вам, её вещи не займут много места.
Дверь за сестрой милосердия закрылась. "Надо же, так и говорит — умирающая. Будто уже списали со счетов". Когда в комнату вошла молодая девушка, скрюченная в три погибели и шипящая от боли, Лея подумала, что сестра, в общем-то, была права.
— Простите, что стесняю. Я ненадолго, — девушка сжимала в руках небольшой рюкзак с вещами.
— Я вижу. Зови меня Леей, и давай на «ты». Не до церемоний.
Лея почувствовала досаду, что скорее всего ей придётся скоро увидеть смерть соседки — но тут же одёрнула себя: пусть они и должны были доживать свой век в разных условиях, конец для всех был один. Лея пододвинула кресло к окну и предложила девушке сесть. Сама Лея присела на подоконник.
— Как тебе вид из окна?
— Бывает и хуже, — девушка надела кислородную маску и сделала большой судорожный вздох, прежде чем говорить дальше, — я жила в трейлере с видом на свалку. Но там росли прекрасные васильки. Ой, прости, не надо бы мне говорить о цветах...
Лея взглянула на соседку. Ничего себе характер, давиться цветами — и любоваться васильками на свалке.
— Свалка? Поэтому ты так плохо дышишь?
— Да, это даже забавно. Я не знала, что убьёт меня раньше — ханахаки или астма. Но, похоже, всё-таки ханахаки. Здесь, на холме, такой чистый воздух.
Она закашлялась. На груди расплывалось алое пятно, и Лея быстро пустила в ход бинты.
— Не стоило так беспокоиться, бинты ненадолго задержат побеги, я всё равно умру сегодня. В крайнем случае, завтра, — девушка отдышалась и снова заговорила, — Я знала, что лучше умирать в хосписе, чем в трейлере, поэтому отдала все деньги нотариусу. Сюда непросто попасть.
— Смотря кому, — Лея нахмурилась. Ей попасть сюда было очень легко, о других она не задумывалась, — Как зовут-то тебя? А то умрёшь, и на камне нечего будет написать.
— Тала. Я сказала своё имя сестре милосердия, думаю, она не забудет.
— Ну, теперь и я не забуду. Дыши ещё! — Лея взглядом показала на маску, — Дыши, пока можешь, тебе же плохо.
— Как ни странно, мне лучше. Наверно, здешний воздух и правда очень хорош. Знаешь, у меня нет никакого настроения умирать сегодня.
Лея встала и перебинтовала Талу. Запачканная кровью блузка отправилась в мусорный бак, взамен Лея отдала свою рубашку.
— Тогда что же мы будем делать сегодня, если не тихонько умирать? — они перебрались на пол и поглощали давно остывший обед. Впервые за долгое время принятие пищи не казалось им бессмысленным занятием.
— Сегодня — жить. А завтра — как получится.