В улыбке Данте ― ходячее «привет, я знаю, что вы полюбите меня, этот цветочек с помойки».

В облике ― сплошные ассоциации с аномально живучей водосточной (или помоечной) крысой.

В глазах ― манера сломать чисто по случайности, и никогда ― по любви.

Последнее злит Вергилию больше всего. Близких нужно держать рядом, чтобы они не отдалились. Это она уже уяснила в своей приёмной семье. Их, как оказалось, привязывали к ней успехи: в учёбе, на соревнованиях, безупречная репутация и такой же безупречный интерес к бизнесу. Неудивительно, что ей понадобились годы, чтобы убедить их в своей пропаже.

А от Данте пропадать совсем не хочется.

Скорее наоборот, пальцы покрываются (хвала перчаткам!) мурашками от нетерпения: наоборот, она её нагонит, она не будет при ней заискивать, робеть.

Как признаёт Кэт ― Данте нравится быть живой.

Настолько, что Вергилия позволяет себе надеяться: парочка толчков к пропасти ― и они самозабвенно и без зазрения совести вцепятся одна в другую.

Разумеется, им понравится цепляться не только из-за крови, которая будет хлестать из пропоротого горла.

И от этой мысли всё становится кристально ясно.

Она станет тем контролируемым хаосом, от которого Данте не сможет отказаться.



― Это же правда?

Данте лениво отмахивается.

И зевает так, словно грузила по десятку трейлеров на своих плечах эдак неделю.

Наглая, всклокоченная, а у неё все равно видится плотное лоснящееся брюхо и мутировавший (крысиный) оскал. Если бы их отец думал о них без капли человечности ― что ж, вышел бы прекрасный эксперимент: чёрный приспособленный зверь, отобравший себе самые лакомые участки с помойки и лабораторная альбиноска, перегрызшая нужные провода, чтобы датчики начали барахлить и дали ей путь на свободу.

― Про сердце.

Данте чешет покрытое засосами и шрамами плечо.

― Пфф. И что ты сделала, чтобы Кэт тебе это рассказала?

Кэт не болтлива, это правда. И Данте добавляет с ухмылкой:

― Вернее, как именно? И она хотя бы знает, что я тоже хочу так уметь?

Конечно же, сестра догадалась. И очевидно, с отмашкой Вергилии уже давно бы предложила бы Кэт жить втроём, спать втроём и вообще, наловчилась не заморачииваться ни по поводу будущего, ни из-за родства.

― Я покажу.

Данте смеётся:

― А эта ночь не считается? И как же мне ждать твоих «поучений», а?

Вергилию почти раздражает эта манера: не брезговать, брать от жизни как можно больше, бездумно ходить с неприкытыми засосами по Ордену. И в то же время ― за это Данте не хочется задвинуть за спину, хотя один её шальной взгляд в сторону Кэт или самой Вергилии и...

― Сначала расскажи про сердце. Тебе ведь понадобилась боль, чтобы уяснить, кто ты?

Да, она ― ходячий грязный секрет.

― Да, так и было.

И она же ― та самая, с которой можно свободно падать в пропасть без страха, без боли, с пониманием, что падение будет обоюдным.

От такого накала чувств невозможно отказаться.

Наверное, тогда Вергилия будет чувствовать себя живее всех.

И может быть (как возмутительно много надежды!), это будет взаимно.