Наташа смотрит на Ванду из-под полуприкрытых век и упирается локтями в матрас, голову назад запрокидывает. Ванда вжимается губами куда-то под её ухом и слышит тихий смешок: впрочем, Наташа не спешит отодвигаться, выдыхает, когда Ванда скользит языком по шее, сжимает простыню в пальцах.

— Я люблю тебя, — шепчет Ванда, руками Наташу за плечи хватает, вжимает в кровать всем телом. Наташа поглаживает её по пояснице, едва ощутимо, как будто задумчиво, и от каждого этого касания у Ванды огненные мурашки по спине прокатываются.

— Ты снова не раздевалась, — отмечает она. Наташа молчит в ответ, только гладить по спине прекращает, и Ванде этот расклад категорически не нравится, поэтому она продолжает: — Стоит спрашивать, почему?

Наташа молчит. Молчание ощущается тяжёлым и вязким, как будто они чужие друг другу совсем.

Наташа всегда была для Ванды загадкой.

Ванда вздыхает и отстраняется, смотрит Наташе в лицо.

— Интересно, — задумчиво протягивает та, глядя ей в глаза, открыто и прямо, как будто бы диалог продолжает, — Клинт уже пожарил блины? Может, сходим на кухню, посмотрим?

Ванда улыбается ей и кивает.





Наташа обычно не раздевается при других.

Сначала это кажется Ванде странным актом недоверия: для шпионки нормально быть недоверчивой, опасливой, не поворачиваться спиной, пусть даже речь идёт о союзницах и подругах. Но Наташа спокойно поворачивается спиной, просит: «Прикрой меня» во время самых жарких боёв, позволяет промывать свои раны — Ванда до сих пор помнит собственный парализующий ужас от вида Наташи, чуть расстегнувшей молнию на груди и прижимающей ладонь к порезу, так близко оставленному возле сердца.

"Помоги мне, мне сложно будет самой сделать перевязку, хватит стоять и смотреть".

Но Наташа не раздевается при других.

Когда Ванда пытается подумать об этом, объяснения так и не находится. Как будто бы слишком иррациональное поведение для Наташи, как будто бы та опасается чего-то.

Как будто бы Наташа вообще умеет бояться.

Сама мысль об этом смешной и абсурдной кажется, нелепой совершенно, и Ванда отгоняет её, да вот только это ответов не даёт, ни единого разбитого сомнения.

И Ванда пытается спросить.

— Ты хочешь увидеть меня без одежды? — у Наташи смешливый взгляд, а в голосе как будто бы мелькает странная нотка, которую Ванда не может никак объяснить и только сама глаза отводит, утыкается взглядом в стену, чтобы не видеть.

Сбежать.

— Я не об этом.

Наташа чуть хмурится и отворачивается сама, поводит плечами, как будто бы неуверенно тоже, и это слишком странно, чтобы можно было просто сделать вид, что ничего не происходит.

— Личные границы, — поясняет она с явной неохотой. Ванда вздрагивает от её слов, как от пощёчины.

— Не доверяешь команде? — "Не доверяешь мне?" звучит слишком явно.

Наташа хмыкает только.





На кухне блинов не оказывается: впрочем, и Клинта тоже, только остывающая кофеварка и немытая чашка на столе. Наташа качает головой неодобрительно.

— Сколько раз просила его не бросать посуду.

Ванда смотрит на её серьёзное лицо и смеётся, подходит ближе, обхватывает руками за пояс, проскальзывает пальцами под свободную футболку, прижимает Наташу к столешнице.

— Зануда.

Наташа фыркает, когда она целует её в мочку уха.

— Хочешь заняться сексом под камерами Старка? Вот уж этот озабоченный порадуется.

— Вот ещё, — Ванда чуть дует на мочку и ощущает, как по коже под её пальцами бегут мурашки. — Поцелуй меня.

Наташа смотрит на неё внимательно около пары секунд перед тем, как податься вперёд.





Когда Ванда видит Наташу полуобнажённой впервые, она не может сдержать изумлённого вздоха, силясь не смотреть слишком пристально, но получается не очень: Наташа подмечает её взгляд и откладывает рубашку в сторону, разворачивается к Ванде лицом и смотрит сама внимательно и не таясь, как будто внимание её не очень-то и смущает.

— Откуда? — вопрос звучит нелепо, и Ванде самой себе хочется за него врезать. Наташа смотрит ей в глаза.

— Сама как думаешь?

Ванда не думает. Думать о чём-то, связанном с Наташей — больно и колко, будто стеклом собственную кожу протыкать, потому что жизнь Наташи полна того, чему Ванда, несмотря на всё, что сама переживала, только ужасаться может.

Ванда не думает.

Ванда отводит взгляд.

— Не молчи, — голос Наташи почти ледяной, но в то же время неуверенный как будто бы, и Ванда вздрагивает, когда слышит его таким.

"Что за глупость?"

— Мне жаль, — отзывается она. Наташа хмыкает.

— Вот этот, — тонкий палец касается бока, пробегась вверх к подмышке по самому толстому и грубому шраму из всех, — Будапешт. Осколочное ранение. Я была невнимательна.

Ванда делает к ней шаг, но застывает нерешительно. Наташа только хмыкает снова.

— Вот этот — Венесуэла, — рука перемещается на плечо. Шрам тонкий, почти незаметный, но Ванда его очень отчётливо видит. — Лук Клинта.

— Нашего Клинта?! — вырывается у Ванды невольно. Наташа кивает.

— Он промахнулся, — бросает коротко, усмехается, поглаживая пальцами кожу, как будто лаская. Ванда не может отвести глаз.

— Париж, — продолжает Наташа, поворачиваясь спиной, указывает куда-то между лопаток. Ванда делает ещё несколько шагов к ней, чтобы разглядеть, на что именно. Протягивает руку. Наташа вздрагивает, когда прохладные пальцы касаются её кожи.

— Агент Гидры. Несколько лет назад. Бросился на меня с ножом из укрытия. Умер спустя пару минут.

— Ты убила? — Ванда почти шепчет, хоть не понимает сама, почему, не отнимает ладони от спины Наташи, наоборот прижимает пальцы сильнее. Шрам на ощупь плотный и жёсткий, резко контрастирует с кожей вокруг него.

Ванде нравится.

— Конечно, — Наташа разворачивается резко, заставляя отнять ладонь, смотрит Ванде в глаза как будто бы недовольно, качает головой. Ванда опускает голову.

Сбегает.

Снова.

— Извини, — несмотря на все усилия, это всё равно звучит как-то жалко. Наташа протягивает руку. Ванда вздрагивает, когда ощущает прикосновение к плечу.

— Я доверяю тебе.

Ванда почти слышит, как громко стучит её собственное сердце.





Наташа входит в комнату тихо, как тень, останавливается в двух шагах, будто в нерешительности, и молчит, только смотрит пристально. Ванда вздрагивает, когда замечает её, откладывает книгу на кровать.

— Нат?..

Наташа вздыхает так громко, что, кажется, это все звуки мира перекрыть бы могло.

— Прости меня, — говорит.

И расстёгивает рубашку.

Ванда замирает.

Шрамов у Наташи много — куда больше чем она видела тогда, в раздевалке, они наслаиваются один на другой, один — самый широкий, — не заканчивается на пояснице, уходит куда-то под брюки.

Наташа берётся за ремень.

Ванда забывает, как дышать, когда приближается к ней.

Кожа кажется жёсткой на ощупь, совсем не такой, как на открытых местах. Наташа губу прикусывает, когда Ванда пробегается подушечками пальцев по груди, чуть задевает сосок, но мельком, опускается ниже, скользит к бедру, по самому крупному шраму, выдыхает, как будто бы недоуменно.

— Не нравлюсь? — улыбается Наташа, и в её улыбке столько печали, что Ванде, даже без шуток, почти врезать ей хочется.

— Идиотка, — отзывается она.

И тянет её на себя за запястье.