Вечер опускается на дом, расползается по комнатам. Когда-то я терпеть не могла вечера, но это было когда-то, а теперь можно позволить расшнуровать платье, распустить волосы и забраться в горячую пенную ванну. Что-то устаю в последнее время - а вы думали, легко целыми днями бегать, хлопотать, выспрашивать, выпрашивать, упрашивать… очаровывать? Не девочка уже. Далеко не девочка.

Чуть глубже погружаюсь в ароматную пену, закрываю глаза, слушаю тишину. Знаете, в чем преимущество брака с главным королевским лесничим, если не считать, что он главный и королевский? Его почти никогда не бывает дома. То в лесу ищет какого-нибудь бешеного медведя, то с Королем беседует, ядовитый змей, очередная ошибка всей моей жизни… Мужчины! Мягко провожу рукой по груди, трогаю пальцем выступающий крохотным островком из воды сосок, глажу влажную кожу. Спускаюсь по животу вниз. Мужчины всегда были без ума от меня, я умела кружить этим идиотам головы, о, да, можете поверить! Да и сейчас еще могу, в мои уже не шестнадцать. Тупые, глупые, безмозглые существа, которыми так легко управлять и которые ничегошеньки не понимают. Хорошо, что изверга сейчас нет дома, очень хорошо.

Не глядя протягиваю руку, беру маленький колокольчик и трижды встряхиваю. Звук серебристо летит по коридору, я представляю, как вздрагивает она в своей каморке. Вздрагивает, на секунду прикрывает глаза, сглатывает - я почти вижу, как сжимается ее горло. На лице ее борются страх и надежда на то, что сегодня обойдется. Посмотрим, крошка, посмотрим, обойдется ли, я еще не решила.

Тихо скрипит дверь, шелестят едва слышные шаги. Открываю глаза и встречаюсь с ней взглядом. Страха становится чуть больше, надежды — чуть меньше. Она протягивает мне полотенце, огромное, пушистое, мягкое и нагретое как раз так, как мне нужно. Я хорошо ее научила, мою крошку. Полотенце приятно прикасается к размягченной коже, вытираюсь медленно, неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением и тем, что она - смотрит. В конце концов, в жизни не так уж много радостей. Потом она подает мне пеньюар, кладет на пол перед ванной мои любимые меховые тапки, пальцы ее чуть подрагивают, едва заметно, но от меня ничего не утаить, милая, ты же знаешь. Ты-то лучше всех это знаешь, да, детка?

Зеркало, кстати, мне до сих пор льстит… Я смотрю, как она расчесывает мои волосы, медленно и осторожно, ласковыми и текучими движениями, и они струятся под ее тонкими пальцами - тяжелые, влажные, в них до сих пор почти нет седины. Жаль, что ни Анне, ни Марианне не досталось ни моих волос, ни моего ума. Она тоже красива, хотя совсем иначе, чем я: золотистые мягкие волосы, голубые глаза, нежная гладкая кожа. Молодость, молодость, в восемнадцать лет любая девушка - первая красавица королевства, но она... Она прекрасна, и знаете, что делает ее красоту особенной? Что она не знает об этом, понятия не имеет, уверенная в своей невзрачности. Наши взгляды встречаются в зеркальной глади, и ее руки застывают, а лицо бледнеет. Да, детка, да, моя крошка, да. Я улыбаюсь, поднимаю руку и накрываю ее пальцы своими.

“Ты же знаешь, что я могу сделать с твоим отцом, милая?” - спросила я ее в самый первый раз, совсем недавно, когда она попыталась вырвать ладонь из моих настойчивых пальцев. Она знала: моих связей хватило бы, чтобы выгнать ее обожаемого папочку из его собственного дома. Нисколько не сомневалась в том, что я это сделаю. И потому перестала вырываться и послушно подставила мне губы, соленые от неслышно текущих по щекам слез. До сих пор помню, как заполошно билась жилка на ее запрокинутой шее, а удовольствие, которые доставили мне неумелые пальчики, не могло сравниться ни с чем, что я испытала раньше. Знаете почему? Хотите узнать? Потому что самое сладкое, самое возбуждающее, то, от чего тянет низ живота и скользкая влага назревает между ног - это власть, а она была в моей власти совсем иначе, чем теряющие от меня голову мужчины. Те хотели меня. На ее прелестном лице читались страх и отвращение, и от них кружилась голова.

- Иди сюда, крошка, - негромко говорю я, притягивая ее к себе на колени. Она судорожно выдыхает, но не сопротивляется, и я обнимаю ее за плечи, расстегивая второй рукой пуговицы на стареньком заплатанном платье. Ее слегка потряхивает, нижняя губка закушена, руки стиснуты в кулаки. Хорошо… Как хорошо… Сдвигаю платье в сторону, провожу губами по открывшемуся плечу.

- Поцелуй меня.

Она слушается. Она всегда слушается, ради отца ли, ради себя самой - какая мне разница? Губы покорно раскрываются, пропуская внутрь мой палец, облизывают его и снова выпускают, и тогда я целую ее, придерживая за затылок и задирая второй рукой подол платья. Целую долго и выпускаю только тогда, когда она начинает задыхаться.

- Ну, моя крошка? Разденешься сама или тебе помочь?

- Я не хочу…

Она медлит, и я вижу в ее глазах неповиновение. Как мне нравится, когда моя крошка упрямо пытается сопротивляться, даже понимая, что все бесполезно! Я запускаю пальцы ей в волосы, оттягиваю их в сторону, заставляя вскрикнуть от боли, и говорю очень ласково:

- Вот как? Забыла, детка, что я могу сделать? Все-таки хочешь, чтобы твой отец умер под кустом в своем любимом лесу? Или в тюремной камере? Один, опозоренный и никому не нужный? Нет?

- Нет, - еле слышно всхлипывает она. - Нет. Не надо.

- Тогда раздевайся.

Она поднимается и принимается расстегивать пуговицы, одну за другой, не поднимая глаз. Щеки блестят от слез. Я почти задыхаюсь от того, как она прекрасна в этот миг! У нее нежная кожа, тонкая, хрупкая талия, такой соблазнительный изгиб бедер и маленькие, аккуратные грудки, которые она сейчас пытается закрыть руками. Грудки, которые совсем скоро я смогу облизать, поцеловать, прищемить пальцами сосок, заставив ее вскрикнуть от боли.

Кружевной пеньюар падает с моих плеч на пол, я притягиваю ее к себе и смотрю на нас в зеркало, водя обеими руками по напряженному телу. Как жаль, что никто не видит нас сейчас. Это прекрасно, как в сказке - моя крошка и я. Мои руки мнут и тискают ее ягодицы, губы терзают шею, я слышу, как безудержно бьется ее сердце, и понимаю - больше всего ей сейчас хочется меня оттолкнуть, подхватить с пола помятое платье, выбежать из моей спальни, метнуться по пустому коридору в свою каморку и упасть там ничком на кровать, давясь слезами. Глупая моя. Беру ее за запястье и притягиваю руку себе между ног, где набухший бугорок уже ждет прикосновения. Она знает, что делать - я научила ее и этому. Пальцы гладят, нажимают и ласкают именно так, как мне надо. Умничка.

- Нет. Не так, детка. Иди сюда…

Ложусь на кровать, заставляю ее опуститься сверху. Она такая легкая, как перепуганная птичка - хотя я терпеть не могу птиц, только орут и гадят везде, так что глупое сравнение. Глажу ее вздрагивающую спину, раздвигаю худенькие ягодицы, целую в шею. Развожу в стороны ноги и подталкиваю ее вниз. Она прерывисто вздыхает, обжигает меня взглядом - и подчиняется. Ее язык и пальцы работают быстро и умело. Язык то облизывает, то кружит, то ударяет, легкими, почти невесомыми касаниями, а пальцы проникают внутрь и двигаются там, мерно и неторопливо. Я запрокидываю голову, из груди вырывается негромкий стон. Но мне почему-то мало, мало, мало сегодня. А если… Да, такого мы еще не пробовали, моей крошке, быть может, даже понравится.

- Перевернись, - тихо говорю я. Она поднимает голову, и я вижу, что на губах ее блестит моя влага.

- Что?

- Перевернись. Нет, не так… Да, ноги сюда, вот именно. А теперь продолжай, моя крошка.

Я несколько секунд просто лежу, любуясь открывшимся мне зрелищем: розовые, ровные, аккуратные складочки губ, сомкнутая щелка, маленький, едва заметный бугорок. И запах, о, ее запах! Я могу принести ей удовольствие - и сделать больно, и сама не знаю сейчас, чего мне хочется больше. Наконец, облизнув большой палец, я осторожно раздвигаю розовые складочки и прикасаюсь к обнажившемуся бугорку. Она вскрикивает, громко выдыхает между моих раздвинутых ног, и я слизываю первые капли солоноватой влаги.

Мужчины. Грубые, с мозолистыми руками, пахнущие вином и табаком. Дураки, уверенные в своем превосходстве и в том, что только они могут доставить женщине удовольствие… Идиоты. Я всасываю губами ее плоть, пью соленый сок - и чувствую, как ее губы повторяют движения моих. Мну пальцами ягодицы, нежная сливочная прохладная кожа наверняка покроется синяками, и это правильно. Сейчас, как никогда, она в моей власти, потому что я, я причиняю ей наслаждение, которого она не хочет. Протяжный стон снова вырывается из моей груди, и она отзывается тихим, сдавленным криком, а потом ее бедра начинают дрожать. И дрожат долго, мучительно долго.

Отдышавшись, я спихиваю с себя горячее тело и, приподнявшись на локте, смотрю, как она одевается, как пытается справиться с пуговицами, как трясутся ее губы. Под моей кожей все еще гуляют отголоски пережитого удовольствия, на моих губах - ее вкус, на моих пальцах - ее запах. Вытираю пальцы салфеткой, бросаю на пол, делаю большой глоток из стоящего на прикроватном столике стакана. Она не смотрит на меня, подбирает скомканную салфетку и идет к двери.

- Золушка, - говорю ей вслед негромко, зная, что она услышит. - Марианна хотела на завтрак блинчики, а Анна - свежей клубники со сливками. Не перепутай, крошка моя. И принеси чистые простыни, эти придется поменять.

Совсем скоро я вытягиваюсь на свежих, пахнущих чистотой и лавандой простынях, закрываю глаза и засыпаю с улыбкой женщины, не зря прожившей день.