— Погоди, Ихагара, то есть, я правильно понимаю, что тебя изгнали из племени только из-за того, что у тебя нет щеток над копытами?! — Мэл непонимающе затрясла головой так, что у нее чуть не слетел капюшон, а сама она чуть не свалилась с поваленного бревна, на котором сидела.
— Не совсем, — вздохнув, покачала головой кентаврийка. — Меня не изгоняли. Я сама решила уйти, не выдержав насмешек.
— Над тобой насмехались лишь из-за того, что у тебя нет щеток? — снова изумилась Мэл, переведя недоверчивый взгляд с ног кентаврийки на ее лицо и встретилась с таким же непониманием. Ихагара лишь недоуменно пожала плечами — мол, а что такого, ведь у любого уважающего себя кентавра должна быть густая и ухоженная шерсть над копытами. А у нее ноги были такие же гладкие, как бока после весенней линьки.
— Не только надо мной, но и над моей матерью, мол, нагуляла меня с конем, — Ихагара невесело хмыкнула и отвела взгляд.
И вздрогнула, когда ощутила легкое поглаживание по бабке над передним левым копытом — Мэл свесилась с бревна, чтобы так погладить, и лишь чудом (или магией?) не падала в опавшую листву.
— Но ведь щетки — это дико неудобно! — возразила она, продолжая гладить бабку кентаврийки. — Я помню, у моего дядьки была тягловая лошадь, у которой были копыта более лохматые, чем твоя грива! И мне не раз перепадало отмывать ее после работы в грязи. Так вот что я скажу, выдирать грязь из этих дурацких щеток — сущее наказание! И тебе очень повезло, что не приходится мучиться с уходом за ними.
Мэл оторвалась от поглаживаний и, выпрямившись, встретилась с изумленным взглядом Ихагары.
— Я… не смотрела на это с такой точки зрения… — медленно, словно смакуя сие открытие, проговорила кентаврийка. — У моей матери щетки не слишком густые, так что уход за ними не отнимал у нее много времени. Потому я и не задумывалась о том, как много сил может отнимать их чистка у других кентавров.
— Вот видишь? — улыбнулась Мэл, привычно подняв голову ровно настолько, чтобы из-под капюшона была видна только улыбка. — Так что тебе очень даже повезло по этому поводу, а если твои соплеменники травят тебя из-за неосознанной зависти — то правильно ты сделала, что ушла от них!
Ихагара улыбнулась в ответ своей второй половинке — что бы она без нее делала, без этой неунывающей юной ведьмы, такой же отверженной ее сородичами, как и она сама? Кентаврийка протянула к Мэл руки и ласково, невесомо сбросила глубокий мягкий капюшон с ее головы. Та вздрогнула, когда изъязвленной рубцами после ожога голой кожи головы коснулось дуновение ветра. Нежно, едва касаясь пальцами, Ихагара провела по лбу и вискам Мэл, обведя по контуру шрам, лишивший ее волос, половины левой ушной раковины и лишь чудом не задевший глаз. По сравнению с этим насмешки над гладкошерстными ногами кентаврийски были детским лепетом. Люди боялись ведьм и ненавидели тех, кто умеют общаться с духами и волшебными существами. А Мэл умела и потому получила от трусливых соседей такой «подарок» на вторую, духовную инициацию взросления, которая и раскрыла в полной мере способности девочки — Ихагара хорошо помнила эту историю, которую они не раз обсуждали. Мэл было пятнадцать лет, и, едва оправившись от ожогов от извращенной, искусственной, бездушной человеческой магии, она покинула свою деревню — а смысл оставаться, если ей там не рады?
— Странно, что ты говоришь мне такие добрые речи, а сама до сих пор стесняешься своих шрамов, — ласково произнесла Ихагара, осторожно взяв Мэл за подбородок, чтобы заглянуть ей в глаза. — Это ведь твоя история, записанная на твоем теле. Меня до сих пор удивляет то, что вы, люди, уважаете лишь развитие духа, а к телу относитесь как к отягощающей оболочке. Но ведь шрамы тела формируют нас ничуть ни в меньшей степени, чем шрамы души. А твои рубцы — это знак того, что ты достаточно сильна и телом, и духом, чтобы пережить то, что с тобой сделали твои сородичи.
— Да, я понимаю это, — вздохнула Мэл. — Вот только мои шрамы делают меня чудовищем в глазах людей.
— А какая тебе разница? — фыркнула Ихагари, тряхнув гривой и стукнув копытом. — Разве ты собираешься к ним возвращаться?
Мэл покачала головой и растроганно улыбнулась. Затем спрыгнула с бревна и, прильнув к Ихагаре, крепко обняла ее за талию, уткнувшись ей в грудь — выше просто не доставала.
— Когда-нибудь я научусь относиться к моим шрамам так же, — прошептала она. Подняла голову, уткнувшись подбородком в грудину Ихагары, чтобы заглянуть ей в лицо, и, улыбнувшись, добавила: — Но только после того, как ты поймешь, что твои ноги не обязательно должны быть лохматыми, чтобы ты могла любить их!
— Считай, что я уже! — рассмеялась кентаврийка, обнимая ведьму и нежно целуя в израненную макушку.
Хотя они обе понимали, что им предстоит еще долгий путь к принятию своих тел, главным для них было то, что они на этот путь хотя бы ступили.