Лидия пристально разглядывает свое новое приобретение — тощую дворовую девку Катьку. Что же, что же Алексей нашел в ней? Девка как девка, ничего в ней нет, совсем ничего. Но именно на ней Алексей хотел жениться, именно ее он хотел выкупить. Ну что же. Посмотрим.

Лидия заставила эту тварь идти босиком до своего имения и обрезала ей косу не просто ради утверждения над ней своей власти. Если бы законы о крепостных позволяли, она бы не косу ей обрезала, а сердце вырезала.

Но, к счастью, законы того не позволяют, а значит, Катька жить будет долго. И ледяное сердце Лидии будет ликовать еще долго.

Отсутствие косы, по мнению Лидии, совершенно не изменило внешность девки. Как была тускла лицом, так и осталась. Фигуры у нее тоже не было: ни груди, ни бедер. Чем думали паны, засматривавшиеся на нее?

Возможно, их привлекало что-то иное? Недоступность? Кажущаяся невинность? Что-то в ней должно быть. Что-то, что заставило Алексея — ее, Лидии, Алексея — потерять голову, забыть о Натали, жениться, погибнуть.

Погибнуть.

Алексей, ее Алексей, погиб из-за этой твари. Это она лишила Лидию грядущих радостей супружества, отняла ее судьбу. У Лидии не будет больше никого с именем Алексей, предназначенный ей человек сгинул по вине этой тусклой, неприметной девки.

Ну что же, ей придется заменить его, насколько это возможно.

— Ты только в панской постели кувыркаться обучена, — с улыбкою говорит Лидия. — Кто же тебя научил, Григорий Петрович?

— Что?

Девка отшатывается, как от удара. Кажется, в ее дрожащем тонком, противном голоске Лидия разобрала что-то вроде ужаса и… гнева?

— Покажешь мне ночью свое искусство.

Девка отчаянно крутит башкой, словно она кукла, а башка едва держится на ниточке. Жалкое зрелище. На ее зареванном лице Лидия читает отвращение: к самой мысли о том, что она умеет что-то подобное, и к ней, Лидии.

Лидия улыбается в ответ: несмотря на разницу в положении, их чувства взаимны. Вот только Лидия — пани, и слово ее — закон, а эта девка будет делать что велят или познакомится с теми обычными средствами воздействия, что прежде к ней не применялись.




Девка не разочаровывает Лидию: нагло отказывается от определенных ей обязанностей. Для того чтобы она согласилась продемонстрировать свои постельные умения, пришлось применить к ней и порку, и кандалы, и даже работу в поле на самой жаре. Ничего не действует на это удивительное создание, все ей сходит, все как с гуся вода. Она может кричать от боли, падать в обморок от голода и жажды, еле передвигать ноги, но все так же отчаянно мотает головой в ответ на приказ пани. Но девка просто не понимает, куда попала. Лидия может найти ключ к любому замку. Вот и к Катьке находится ключ: угрозы в адрес семьи, к которой Лидия ее прикрепила.

Угрозы Лидия высказывает наедине, за чашкой чая и с приторной улыбкою — такой, что сводит скулы, — обещает привести в исполнение немедленно, если девка и дальше будет строить из себя святую невинность и упрямиться.

Но девка вдруг сразу как-то сникает, съеживается и дрожащим писклявым голосом сообщает, что на все согласна. Только пусть пани не трогает Ярославу и ее семью. На радостях Лидия разрешает ей принять ванну: не брать же к себе в постель грязнулю.

Лидия ждет ее у себя в спальне, ледяное сердце трепещет от ожидания чуда. Неужели скоро секрет привлекательности тусклолицей девки откроется?

Но когда девка встает перед Лидией и, сгорая от стыда, сбрасывает с тощих плеч ночную рубашку, ровным счетом ничего не меняется.

Обнаженная, она выглядит совершенно так, как Лидия и представляла: тусклая, невзрачная, никакая. Маленькая девичья грудь, щуплые руки и ноги, как у цыпленка-переростка. Неровно обрезанные волосы ничего себе, густые. Вот и все, что имеет хотя бы какую-то ценность.

Мечта дворянина, ну надо же. Тьфу.

Но, может быть, дело обстроит не так, как видят ее глаза? Возможно, девка умеет что-то особенное в постели? Груди почти что и нет, но язык же на месте.

— Подойди, — говорит Лидия. — Забирайся на кровать, ты чего как столб встала? Думаешь, я должна к тебе спуститься?

Девка забирается на кровать, и Лидия замечает у нее слезы в глазах.

— Ну, сделай что-нибудь, порадуй меня.

Девка дрожит и ничего не делает, только прикрывает грудь. Странная она все-таки. Да, характер у Лидии близок к мужскому, но физически она такая же женщина, как и эта.

— Чего я там не видела, дура, — бормочет Лидия, распахивая халат. Теперь они обе обнажены и готовы к постельным утехам.

Вернее, Лидия готова, а эта идиотка — нет.

Познания Лидии в этой сфере в основном почерпнуты из парижских «особенных» журналов, шептаний и рассказов мужчин. Мужчины, с которыми она ведет дела, не видят в ней женщину, она сумела поставить себя именно так и гордится этим. Потому они позволяют при ней вести беседы, от которых кипит кровь и краснеют щеки.

Впрочем, у Лидии давно ничего не краснеет, долгое воздержание не идет ей на пользу, а другой мужчина, кроме предназначенного судьбой, ей не нужен.

— Ну же, что же ты умеешь? — почти ласково произносит Лидия. — Может, по-французски умеешь? А?

— Же маппель Катрин, бонжур мадемуазель… — лепечет девка. Лидия еле сдерживает возглас разочарования:

— Да не болтать по-французски, дура.

Девка испуганно смотрит, тяжело дышит и молчит. Похоже, у нее и с умом не все хорошо, может быть, ей нужно отдать какой-то прямой приказ?

Лидия ложится на спину и холодно кидает:

— Давай, оближи мне грудь. Сперва одну, потому другую. Живее.

И устало закрывает глаза: она больше не желает видеть тусклое лицо девки.

Наступает тишина. Потом ее левый сосок осторожно обхватывают губы, горячий язык скользит по соску. Лидия выгибается навстречу — повинуясь животному инстинкту. Катька принимается за другую грудь, и так чередует: правая, левая, горячий язык, прохладное дыхание. Эти неумелые, но — надо признать — действенные ласки приносят ощутимый результат. Внизу живота Лидия чувствует нахлынувшую волну, разливающийся по всему телу жар, должно быть, об этом пишут в тех журналах. Это похоже на тень того чувства, с которым Лидия обычно смотрит на жестокую порку особо ненавистных ей дворовых девок. Тех, у которых есть право развратничать у нее за спиной, которые дарят свои поцелуи тем, кому хотят.

Лидия может подарить поцелуй только портрету. Та девка, которая сейчас доставляет ей удовольствие, отняла у нее ее законное право на любовь, на супружеские отношения.

У девки природное чувство того, как надо, но она действительно невинна. Лидии совершенно ясно, что она делает такое впервые. В постели панов она никогда не бывала.

И это тоже объединяет их. У Лидии тоже такое в первый раз.

Сквозь полуоткрытые ресницы Лидия может видеть тусклое лицо Катьки, озаренное тусклым светом свечи. Катька смотрит на Лидию и замечает, что Лидия смотрит на нее, но продолжает ласкать ее вставшие соски. Она все еще дрожит, но Лидии почему-то кажется, что это не от холода и не от омерзения, а от возбуждения.

Лидия дрожит по той же причине, и это отвратительно-сладко. Она выгибается, и, наконец, весь тот жар, что был, выбирается наружу. Она опустошена и удовлетворена, и не знает, что хуже.

— Достаточно, — холодно бросает Лидия, но голос ее прерывается от этой больной, внезапно всколыхнувшейся страсти к ненавистной крепостной девке. — В постели ты тоже так себе. Прочь пошла.

Катька торопливо сгребает с пола ночную рубашку, натягивает задом наперед и исчезает за дверью.

На сосках Лидии засыхает катькина слюна, но Лидия не делает никаких попыток стереть эти следы.

Они напоминают ей о том, что она только что испытала.

Она обязательно как-нибудь повторит, и плевать, что эта Катька лицом тускла.