Это все не ее.
Сантана думает так, пока идет по шоссе. Пока хромает на шоссе. Оставляя за собой на асфальтном покрытии бурые пятна.
Бриттани бы понравилась высокая трава у дороги, запах чего-то сладкого, цветущего, стрекот кузнечиков. Этот звук въедается в голову Сантаны сильнее детского плача, попсовой песни, приставленной к виску дрели. Это все не ее. А Бриттани была бы рада.
Она протягивала бы к небу руки, указывая на рваные кучевые облака. Солнце уже скрылось за горизонтом, но последние лучи все еще подсвечивали темно-серые с лиловым оттенком рваные кучевые облака в синем уже не по-вечернему и еще не по-ночному небу. Эй, сказала бы Бриттани, это облако похоже на вечность! И Сантана вглядывалась бы, пытаясь понять, как выглядит вечность Бриттани, но видела бы только динозавра. Может, это Бриттани и имела бы ввиду.
Ей бы понравилось дышать теплым воздухом, идти босиком по ровной трассе и махать руками вслед проезжающим машинам. Бриттани бы подвязала длинный подол желтого платья, обнажив ноги, и танцевала бы на обочине. Сантана бы улыбалась и танцевала вместе с ней.
Но это все не ее. Вместо танцующей походки Сантане достается хромота. Босая левая нога шлепает по асфальту, правая, обутая в белую туфлю на шпильке, громко стучит, отбивая рваный ритм в музыке ночных сверчков. Горячий воздух такой легкий, что кажется, будто Сантана вообще не дышит. Она не знает как дышать. Она выдыхает только кровь, слюна стекает по по развитым губам, течет по подбородку, стекает на грудь, пачкает белое платье. Бриттани бы расстроилась. Платье белое-белое, а кровь там не нужна. Сантане хочется плакать оттого, что она расстроит Бриттани, когда та увидит потеки на правом боку, к которому Сантана прижимает руку, сквозь ткань чувствуя сломанное ребро.
Машины едут мимо. За кого ее принимают? За пьяную, сумасшедшую, проститутку? Сантана не знает ответа. И только один останавливается. Кто-то. Кто-то останавливает и ее, идущую в никуда. Кто-то кричит, о Господи боже мой, что случилось? Кто-то пытается усадить ее, звонить девять-один-один.
Сантана не чувствует этого.
Это все не ее.
Сантана не здесь. Она осталась тремя сотнями метров раньше по дороге. Там, где в вывороченной смятой машине, выбитой грузовиком с трассы, тихо умирает Бриттани.

* * *

Сантана не понимает.
Она не знает, где ее обувь, почему у нее из одежды – только тонкая больничная рубашка, почему на правой руке в вене на изгибе локтя торчит иголка капельницы, которая с забавным звуком перекатывающихся колесиков под длинным штативом тянется за ней, куда не пойти. Сантана выходит из палаты и растерянно смотрит по сторонам.
Налево или направо?
Она чувствует, что это неправильно, но идет направо. Там пост медсестры, усталой рыжеволосой девушки лет двадцати. Она спит, обняв стационарный телефон. Сантана только сейчас замечает, что уже довольно поздно. На часах над постом – половина четвертого ночи. На стойке, за которой спит медсестра, стоит календарик. Открытка со звездой. Сантана берет его в руки – это кажется важным. На фото красивая низкорослая брюнетка в черном платье, с широким носом, прикрыв глаза, что-то говорит или поет в микрофон на стойке. Сантана разворачивает календарь и видит, что брюнетку зовут Рэйчел Берри. Что-то смутно отзывается в ее душе, но Сантана не может вспомнить. Она ставит календарь обратно на стойку и возвращается к палате, чтобы пойти туда, куда ее настойчиво тянет сердце.
Пол холодный. Сантане кажется, что она никогда еще ничего не чувствовала так остро. Ледяная белая плитка до боли морозит ее голые ступни, но важно дойти до конца.
Сантана останавливается рядом с висящим на стене плакатом. На нем рассказывается о раке легких, о вреде курения. На фотографии черные бесформенные ошметки слизи – это легкие курильщика. Сантана смотрит на фото и неосознанно сжимает правой рукой бедро, в поисках кармана, в котором должны лежать сигареты. Ей хочется курить. Она и не знала, что курит.
Из-за двери у плаката раздаются крики. Судя по табличке там идет операция. Сантана толкает первую дверь, ведущую в помещение перед операционной, и замирает, глядя в окно.
На столе лежит девушка, блондинка в кислородной маске. Сантана видит только ее волосы и суетящихся вокруг врачей. Кажется, дело плохо. Врач отправляет медсестру за кровью на переливание, что-то говорит о ритме пульса и падающем давлении.
Сантана смотрит на ее волосы. Кажется, что свет в операционной исходит от них, а не от ламп на потолке. Безумно хочется прикоснуться, зарыться пальцами, погладить нежную коже на голове, прижаться носом и вдохнуть запах. У Сантаны подкашиваются колени. Она пожимает замерзшие пальцы на ногах, пытаясь разогреться, и снимает с дверной ручки планшет с карточкой больной. Во всю первую страницу скачущим, словно кардиограмма, почерком выведено «Бриттани Сьюзен Пирс. Автокатастрофа». Сантана вешает планшет на место и выходит в коридор.
Бриттани Сьюзен Пирс.
У Сантаны забинтован бок, а еще рука, а еще голень, и пластыри закрывают шрамы на лице, шее, груди и плечах. В коридоре клиники пахнет спиртом, хлором, дешевыми духами медсестры, дорогими сигарами от халата главврача и мочой от недавно вынесенных уток. Ее чуть не сбивает с ног медсестра с пакетом крови на переливание в руках. Она совсем не обращает внимания на то, что по коридору идет босиком искалеченная пациентка.
Бриттани Сьюзен Пирс…
Какие у нее все-таки красивые волосы. Сантане кажется, что она может представить, как выглядит эта девушка. Что она выше ее, у нее чуть широковатые плечи и сильные мускулистые ноги, как у пловчихи или… она танцует, она непременно танцует.
Бриттани Сьюзен…
И имя у нее почти как у Бритни Спирс. Сантана против воли начинает напевать «Me against the music» и чуть пританцовывать, цепляясь рукой за стены коридора. Ей почему-то становится очень легко и страшно. Кажется, что еще совсем недавно под ногами у нее была не холодная плитка, а горячий асфальт. Она смотрит вниз и понимает, что на ней должна быть не фланелевая рубашка, а белое платье.
Бриттани Сь…
И пахнуть должно не хлоркой, а цветами и бензином. И…
Бри…
Сантана падает на колени. Иголка капельницы вылетает из вены.
Сантана кричит. Громко, еще чуть-чуть, и вместе с криком ее покинут легкие, еще не такие черные, как на плакате у операционной. Там где оперируют ее. Ее дорогую, ее родную, ее единственную.
Бриттани.

* * *


У Бриттани холодные пальцы. Это странно, думает Сантана. У Бриттани не может быть холодных пальцев: ее длинные волосы, выбивающиеся из-под марлевой повязки, до сих пор светятся калифорнийским солнцем, а на коже, там, где нет синяков и пластырей, все еще лежит легкий золотистый загар. Даже здесь, в палате интенсивной терапии, Бриттани сама кажется воплощением солнца и тепла. И неважно, что на ее лице сейчас кислородная маска.
У Бриттани безумно холодные пальцы. Наверное, потому что ей сейчас очень тяжело, и любые крупицы тепла необходимы ее слабым, пытающимся выжить органам. Сантана отгоняет от себя мысли о том, что это могло прийти только в голову Брит-Брит, что никакие не выживающие органы вытягивают тепло из ее пальцев, а всего лишь нарушение циркуляции крови. Но так проще. Понятней. Как ребенку или самой Бриттани.
Сантана сжимает узкие длинные пальцы, прижимает к горячей щеке. У нее третий день не спадает температура, сестры колют дважды в день антибиотики, от которых мышцы на заднице сводит на короткое время. Терапевт запретил ей ходить по клинике, но плевать. Он вообще много чего запрещает. Курить на лестнице, например, играть в блэкджек с санитарами, отрывать пластыри с жутко зудящей повязки на правом боку, прикрывающей глубокую царапину или писать маркером на гипсе, фиксирующем левое запястье. Плевать она хотела на этого терапевта. Она вообще ему не верит с тех пор, как он сказал, что Бриттани может и не очнуться. Да пошел он в жопу, Брит еще станцует на стойке сраного ресепшена в холле клиники.
В палате пахнет антисептиком, этиловым спиртом и, если принюхаться как следует, старой кровью. Сантана не знает, то ли это от ее повязок, то ли от повязок Бриттани. Хирург, который ее оперировал, туманно сказал об «обширных повреждениях». Что именно там повредилось – Сантане не сказали. Из разговора медсестер она подслушала, что у Брит-Брит средней тяжести черепно-мозговая травма и сильный ушиб грудной клетки – от удара приложило об руль. Где-то должна быть открытая рана – делали же Брит переливание крови. Но Сантана не знает точно. Она думает, что это она должна была быть за рулем. Это она должна сейчас лежать с перебинтованной головой и грудью, дышать благодаря аппарату искусственной вентиляции легких. А потом приходит в голову, что тогда, естественно, на ее месте была бы Бриттани. Так же убегала бы из палаты, чтобы побыть рядом, погреть ладони пышущим жаром лицом. И тогда – это ужасно неправильно, но – Сантана решает, что пусть все будет так, как есть. Она сильная, она будет ждать и надеяться. Уж лучше пусть она рыдает ночами в больничную подушку, чем ее Брит-Брит.
Утром приходила полиция. Высокий мужчина, красавчик из тех, которым место на киноэкране, а не в госслужбе, и маленькая хрупкая девушка, которую едва не перевешивала кобура с табельным пистолетом подмышкой. Они задавали вопросы. Что они делали в Калифорнии, кем доводятся друг другу, как связаться с их семьями и могут ли они сделать что-то? Сантана отвечала. Отдыхали, подруги, понятия не имею, пойдите к черту. От полицейских она узнала даже больше, чем они от нее. Узнала, что водитель грузовика, сбившего их с трассы, был обдолбанным придурком-хиппарем. Что сейчас этот уебок сидит в камере предварительного заключения, живой и здоровый, и отделается, скорее всего, условным сроком и, может, принудительным лечением. Все зависит от хрупкой солнечной Брит-Брит – очнется она или… она очнется. Никаких вариантов.
Сантана сжимает ее пальцы, сильно, надеясь причинить боль. Она уже пыталась звать, петь, шутить, плакать, читать сказки. Теперь она попробует боль. Вдруг поможет, и Бриттани придет в себя. Улыбнется, и скажет, что видела во сне поющую радугу, администрацию слонов и тому подобную ересь. Попросит написать e-mail на домашнюю почту, чтобы Лорд Таббингтон не волновался. Конечно, эта полосатая скотина вряд ли волнуется. Перед отъездом Сантана скинула его Курту и Блейну. Хаммел недовольно поджимал губы – у них с этим хвостатым давно враждующий нейтралитет. Зато Блейн тут же потащил котяру жрать, спать, смотреть футбол и страдать еще какой-то непонятной херней. Порой он вел себя еще хуже, чем Брит. Интересно, звонили они или нет? Выходные у девушек кончились два дня назад, но у Сантаны и в мыслях до сих пор не было связаться и рассказать, что случилось. Может, полиция это уже сделала, может и нет. Неважно. Никто не приходил. Сантана в одиночку сидела у постели Брит и грела ее безжизненные пальцы, как греет сейчас и будет греть еще сутки.
Пока Бриттани не закашляет и не откроет глаза.