Лето в Токио выдалось на редкость влажным и жарким. Сана изнывала от духоты, несмотря на раздвинутые сёдзи и ледяной напиток из дыни. Писать не хотелось, читать не было сил, поэтому целые дни она проводила на террасе, слушая радио.
С фронта приходили тревожные вести — США вели маневренную войну и наносили по Японии один чувствительный удар за другим. Сана сбилась со счета, сколько приятелей ее детства ушли воевать и сколько из них уже никогда не вернутся. Порой она начинала плакать, когда по радио звучала очередная трагическая песня о солдате, который никогда не увидит дом, а в последнее время слезы на глазах выступали даже во время сигнала точного времени.

Маму это беспокоило.
«Ты слишком мало ешь, — говорила она. — Ты почти не бываешь на улице».
Сана вяло возражала, что в такую жару на улице нечего делать, что все ее подруги остались в Осаке, что у них нет лишних денег на такси. Но стоило осени принести с собой прохладные дожди и туманы, как мама стало более настойчивой. Она даже записала Сану на курсы икебаны и чайной церемонии. Не было ничего бесполезнее в разгар войны, чем трата времени на составление букетов из засушенных цветов. Сана отчаянно скучала, изо всех сил стараясь скрыть зевоту.
С одной стороны ей не хотелось расстраивать маму и отца, который постоянно пропадал на работе в своем министерстве. Но с другой щебечущий голос наставницы, с упоением рассказывающий о символическом значении сухого ириса, наводил на Сану невыносимую тоску.
Через неделю мучений она все-таки не выдержала и попросила таксиста отвезти ее в парк Асакуса. Сана до этого даже школу никогда не прогуливала, поэтому чувствовала себя чуть ли не преступницей. В противовес раскаленному июлю сентябрь в Токио пришел прохладный, и Сана уже через десять минут начала дрожать. Шелковый авасэ оказался совсем не приспособленным для прогулок по парку. Она пожалела, что не надела любимое европейское платье из шерсти. Платье привез ей дядя из Италии, и Сана тотчас влюбилась в его простоту, комфорт и строгие линии. Но мама настаивала, что на курсы можно ездить только в традиционной одежде. Стоило захватить платье с собой, чтобы где-нибудь потихоньку переодеться.

Сана обняла себя руками в тщетной попытке согреться. Она бы с удовольствием зашла в небольшой ресторанчик рядом с парком, где так любила бывать с родителями, но денег с собой у нее оставалось только на обратную дорогу. Мама очень бы удивилась и начала подозревать, если бы Сана вместо такси приехала бы домой на трамвае. Мама не одобряла общественный транспорт и считала, что девушке из приличной семьи нечего делать рядом с простыми работницами и мелкими чиновниками. Она подула на ладони и улыбнулась отцветающей розе. Знала бы мама, что Сана сейчас в одиночестве гуляет по парку, с ума бы сошла, наверное. Порой все эти ритуалы, запреты, церемонии страшно утомляли. Она вдохнула холодный воздух полной грудью, а затем осторожно взъерошила волосы, нарушая строгую прическу.
Сана давно не бегала, раскинув руки, не смеялась,задрав голову, не гонялась вместе с пятилетним мальчиком за желтым мячом. Дома подобное поведение не поощрялось: взрослым девушкам неприлично было громко говорить, хохотать или болтать ногами. А уж тем более лазить в кимоно по деревьям.
Еще через полчаса Сана совершенно забыла о холоде. Щеки у нее раскраснелись, волосы растрепались, на белоснежных оби появились пятна от травы. Жаль, что курсы длились всего час, она бы с удовольствием осталась в парке дольше, но мама, наверное, уже начала минуты считать до возвращения Саны домой.
С тихим вздохом она поплелась к выходу из парка.

Она почти дошла до стоянки такси, почти без приключений села в машину,когда услышала громкие злые голоса. Дядя часто повторял, что рано или поздно Сану погубит любопытство. Так и случилось. Сначала она заметила растерянную девушку в розовой длинной юбке и смешной шляпке с искусственными цветами — такие вышли из моды лет семь назад — а затем двух офицеров полиции, которые кричали и размахивали руками.
— Ты, грязная корейская собака, что ты забыла здесь? Сейчас мы тебя заберем, — один из офицеров схватил девушку за руку. Очень грубо, очень сильно. Девушка съежилась еще больше и зарыдала.
Сана отлично понимала, что ей нельзя вмешиваться, что если эта история дойдет до мамы и особенно до дяди, ее из дома больше не выпустят. Но девушка выглядела такой несчастной, а офицеры такими противными, что Сана колебалась ровно секунду.
— Простите, господа, если моя компаньонка доставила вам проблемы, — она сладко улыбнулась, загораживая девушку спиной.
— Юная госпожа, — офицер явно сразу же оценил стоимость авасэ Саны, заколок в ее волосах и золотого браслета, поэтому низко поклонился, — эта кореянка — ваша компаньонка?
— Да, она совсем недавно приехала из Чосона и не очень хорошо говорит по японски. Это дочь подчиненного моего дяди, может, быть вы слышали о третьем помощнике Отомо. Он очень просил позаботиться о ней.
— Что же она сразу не сказала, — уши у обоих офицеров запылали.
Дядя славился своим крутым нравом. Если бы эти двое в самом деле доставили бы неприятности кому-то из его дома, их ждали бы огромные проблемы. Сана очень надеялась, что именно поэтому офицеры не будут много болтать о сегодняшнем происшествии.
— Она немного растерялась. Токио — большой город, а вы такие славные, но такие громкие господа. Любой бы испугался. Мы можем идти? — Сана подхватила девушку под руку. Та тут же утерла слезы тыльной стороной ладони и тоже заулыбалась.
— Простите, простите меня, пожалуйста, я заблудилась, я потеряла юную госпожу, — девушка низко поклонилась. Она действительно говорила по японски с сильным корейским акцентом.
— Конечно, идите, — офицер поморщился как от сильной зубной боли и повернулся к своему напарнику.
Но Сана всей кожей ощущала, что эти двое продолжают следить за ней и за девушкой-кореянкой. Скорее всего, они не поверили в их знакомство, но решили не искать дополнительных проблем. Сана бы сама себе не поверила.
Девушка была одета хоть чисто, но бедно — в европейскую одежду размера на два больше, и рядом с Саной смотрелась неуместно. Сложно было представить, что кореянку низкого рода кто-то бы подпустил к племяннице третьего помощника.
Хотя, возможно, у этих двух полицейских было богатое воображение.

— Спасибо, госпожа, вы спасли меня.
Без офицеров поблизости девушка говорила чисто и практически без акцента.
— Как тебя зовут? — Сана никогда не могла удержаться от неуместных вопросов, особенно когда ее терзало любопытство.
— Ким Дахён, госпожа, к вашим услугам. Я действительно недавно приехала из Чосона, — девушка вновь поклонилась.
— А меня зовут Сана. Минатозаки Сана. Не стоит благодарности, я сама этих полицейских испугалась, — она в задумчивости почесала нос. — Я сейчас еду в Нэгиси. Думаю, тебе лучше немного проехать со мной, чтобы офицеры вновь не поймали.
— Думаю, вы правы, госпожа, — улыбка Дахён могла бы заменить собой десятисвечную лампочку.
— Зови меня Саной, пожалуйста.
Почему-то рядом с Дахён Сане совсем не хотелось вспоминать о правилах вежливости.
— Как скажете, гос...Сана.

Мама не любила корейцев. Она выросла в семье, уверенной, что Япония была создана править миром. Сана еще не родилась, когда Чосон присоединили к империи, но мама и дядя всегда отмечали этот день словно праздник. Отец относился к корейцам гораздо проще. «Все мы люди, Сана, — часто повторял он, — ты, я, мама, и наш конюх Хидето, и твоя няня Чонхи. Разве что император выше нас».
Мама каждый раз морщилась, когда слышала эти слова.
«Ты воспитываешь из нее коммунистку», — сердилась она.
Сана не понимала, почему мама злится. Ей не нравились коммунисты, не нравились фашисты, ей хотелось, чтобы все жили в мире и гуляли по парку Асакуса, а не тратили время на бесполезные споры.

Она невольно уставилась на профиль Дахён, которая сидела рядом с ней. На длинных ресницах не было следа туши, на щеках — румян, но почему-то сердце Саны начало стучать где-то в горле.
— Скажи, где тебя лучше высадить? — тихо спросила она, с трудом удерживаясь от желания прикоснуться кончиками пальцев к ладони Дахён.
Та облизала пересохшие губы.
— Я доеду с вами до Нэгиси, гос...Сана. Оттуда мне недалеко.
Сана слышала, что где-то неподалеку от их дома находится корейский квартал, но никогда там не бывала. От любопытства — по крайней мере, она думала, что это чувство называется «любопытство» — ей стало сложно дышать.
— Хотелось бы мне побывать в гостях, — невольно протянула она.
— Если Сана желает, я бы с радостью пригласила ее, — Дахён повернулась и уставилась, казалось, прямо в душу. — Но мой дом такой бедный, совсем не такой, к которому привыкла госпожа.
— Ай, я же просила, не называй меня госпожой, — Сана поморщилась. — Поверь, я видела места похуже.
— Тогда завтра? — Дахён достала из сумочки бумагу с иероглифами. — Вот мой адрес, я буду ждать весь день.
Сана спрятала клочок бумаги за поясом. Как удачно, что завтра у нее опять были курсы.
Таксист довез их обеих и ничего не сказал на прощание. Разве что Сане почудилось осуждение в его глазах. Но вряд ли бы он рискнул о чем-то докладывать маме.
На прощание Дахён неожиданно коснулась ее ладони:
— До завтра, — прошептала она.
— До завтра, — Сана машинально прижала к губам то место, где только что были пальцы Дахён. — Я обязательно приду.

Сдержать обещание оказалось несложно. Мама весь вечер провела, отвечая на письма и разговаривая по телефону с дядей, поэтому до Саны ей не было дела.
Она вежливо поинтересовалась, как прошли занятия и тут же ушла в свою комнату. Раньше Сану огорчало такое поведение мамы, но сегодня она ликовала. Она боялась случайно проболтаться о встрече с девушкой из Чосона и о приглашении посетить корейский квартал, но если тебе никто не задает вопросы, не приходится выдумывать ответы.

Сана с трудом дождалась утра. Отец, как обычно, вернулся поздно, и она уже давно должна была спать. Но вместо этого сидела на лестнице, с нежностью наблюдая как папа торопливо ест рис палочками. Только сейчас она заметила в его густых черных волосах нити седины, которых не было еще год назад. Работа опустошала отца. Война опустошала Японию. Сана не знала, что со всем этим делать — особенно со своими мыслями о ресницах Дахён, о губах Дахён, о легком прикосновении к ладони.
Заснуть получилось только на рассвете.

Сана чувствовала себя разбитой, злой, некрасивой, поэтому чуть было не отказалась от мысли отправиться в корейский квартал. Но к воротам подъехал вчерашний таксист, который коротко кивнул, словно соглашался стать соучастником, и она тут же решилась. У Саны даже голос не дрогнул, когда она называла адрес. А таксист не стал убеждать, что корейский квартал — неподходящее место для юной госпожи.

Корейский квартал в самом деле оказался грязным и немного пугающим. Плохо одетые дети с любопытством косились на Сану, а парочка из них даже побежали за ней, что-то выкрикивая. Она невольно ускорила шаг, выглядывая нужный дом. Сана так торопилась, что поначалу прошла мимо — не в силах поверить, что в этой лачуге кто-то действительно мог жить. В стены будто впиталась грязь сотен лет, сёдзи порвались, ветер трепал свисающий с крыши кусок кровли.
— Госпожа, госпожа! Сана! — Дахён выскочила откуда-то из-за угла и в этот раз крепко схватила ее за руку. — А ну, пошли отсюда, — прикрикнула Дахён на любопытных мальчишек на японском и затем повторила, видимо, ту же фразу, но уже на корейском.
— Какое счастье, что ты нашла меня, — выдохнула Сана. — Я уже начала бояться, что потеряюсь тут.
— Неудивительно, я поначалу тут несколько раз заблудилась, — Дахён потянула ее за собой. — Добро пожаловать ко мне.
Внутри дом оказался гораздо уютнее, чем снаружи.
Из мебели в комнате был только низкий столик, свернутый в углу футон и много вышитых разноцветных подушек, на которые Сану тут же усадила Дахён.
— Я сама вышивала, — не удержалась та от невинного хвастовства. — Сиди, я сейчас принесу чай.
Подушки были очень милые — с цветами, листьями бамбука и даже кроликом.
Сана подумала, не удастся ли ей попросить одну в подарок. Ей почему-то очень хотелось, чтобы дома у нее очутилась частичка Дахён.

Со вчерашнего дня в голове у Саны творилось неладное. В Осаке у нее осталось немало подруг, из числа одобренных мамой. Они всегда весело проводили время, гуляли по паркам, посещали храмы и кафе, но ей совсем не хотелось коснуться кожи, прижаться губами к изгибу шеи, откинуть пушистую челку со лба. Она поерзала, прижимая покрепче к животу одну из подушек, ту самую — с кроликом. Сегодня Сана оделась максимально удобно, никаких кимоно и гэта, вместо этого старая блузка и длинная юбка с кружевами, но одежда все равно давила, мешала дышать. Она не удержалась и расстегнула одну из пуговок на воротнике, затем вторую.

Как раз в этот момент Дахён принесла на подносе чашки и маленький чайник, явно рассчитанный на одного. Савада-сенсэй в обморок бы упала, если бы увидела это жалкое подобие чайной церемонии.
— Прости, у меня нет ничего лучше, я недавно потеряла рабо...
Сана прижала палец к губам. Ей были не нужны оправдания Дахён — дешевый чай в неправильных чашках вполне ее устраивал.
Она сделала глоток, облизала губы и только хотела поблагодарить за заботу. А затем мир перевернулся с ног на голову, небо и земля поменялись местами, потому что Дахён осторожно забрала чашку из рук Саны и прижалась ртом к ее приоткрытым губам.
Это был первый поцелуй в жизни Саны. Но она бы прямо сейчас могла поклясться, что это лучший поцелуй всех времен и народов.
— Прости, я сама не знаю, что на меня нашл...
Второй раз за сегодняшний день Сане пришлось просить Дахён перестать оправдываться. Целоваться оказалось гораздо приятнее, чем прижимать к губам собственный палец.
Время стремительно летело, час курсов давно прошел, солнечный свет за стенами дома сменился на сумерки, а они никак не могли разжать объятия — девочка из Японии и девочка из Чосона.
Весь мир был против них, целый огромный мир, но против этого мира они были вдвоем.

Впереди их ждала война, независимость Кореи, много смерти и совсем немного любви. А еще домик на берегу океана: много вышитых подушек и вязаные коврики на деревянных полах. Но сейчас где-то вдалеке взвыли сирены, предупреждая об атаке американских самолетов. На Токио, будто ядовитые лепестки сакуры, полетели зажигательные бомбы.