Филиппус находит Ипполиту, и хотя Темискиру снова не тревожат никакие бури, всё-таки днём это неподходящее место для королевы.
Всё-таки днём она должна решать дела своих подданных, организовывать их вечную безмятежную жизнь.
Ипполита сидит на земле и рассеянно гладит кончиками пальцев лепестки белого нарцисса, и у Филиппус сжимается сердце.
— Ипполита, — выдыхает она, чтобы её королева, её любимая знала, что она здесь. Чтобы, если хотела, могла скрыть минуту слабости.
Ипполита поднимает на неё глаза и улыбается, но не меняет позы, и её рука всё ещё среди нарциссов.
— Моя прекрасная военачальница, — грустно говорит она. — Я тебя разочаровала?
— Нет, — Филиппус подходит ближе, вставая между Ипполитой и входом в сад, словно пытаясь спрятать её от посторонних глаз. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Но не оплакивай Диану раньше времени. Пантеон отослал её с миссией — но это не значит, что она не вернётся.
Пальцы Ипполиты с силой сжимают стебель цветка, вырывая из земли, и она говорит сквозь зубы, так, как давно не говорила:
— Диану отослали с острова бессмертия, лишив даров, которыми наделили нас. С острова, навсегда отделённого от мира. Никто не может отыскать сюда дорогу вот уже три тысячи лет — почему ты думаешь, что отыщет она? И успеет? Теперь, когда может заболеть, получить рану, умереть?..
Филиппус наконец садится рядом с ней и мягко накрывает её руку своей — тоже пачкаясь в соке раздавленного нарцисса.
— Она и здесь получила рану, — тихо напоминает она. — А там — не лишилась всех даров. Пантеон дал её нам — дал её тебе — и вряд ли оставит без присмотра. Если кто-то и сможет найти путь — то Диана.
Кулак Ипполиты не разжимается под её пальцами.
— Я растила её им на убой, — меланхолично замечает она, глядя в пространство.
Это опасные речи для королевы острова, существующего только по воле Пантеона. Филиппус склоняет голову, вознося короткую безмолвную молитву, и надеется, что материнское горе поймут и без того. Они все скорбят в эти дни; где-то в обсерватории плачет Касия, но не только у неё разбито сердце.
С уходом Дианы они все лишились важной части их жизни.
Филиппус тянет на себя Ипполиту, прижимая к себе безвольное тело и гладя смоляные волосы.
— Диана никогда не хотела покоя, — ласково начинает она, стараясь вразумить, утешить, успокоить. Отвлечь. — Для того её создавали или нет, но она всегда мечтала посмотреть мир, который видели все, кроме неё. Стоило рассказать ей о зле и несправедливости в нём — и она загоралась желанием их исправить. Прислав нам чужестранца, Пантеон скрепил печатью её судьбу — но если бы и нет, она всё равно ушла. Диана создана для действия. В конце концов, она — дочь великой королевы.
Ипполита влажно смеётся, почти всхлипывая в конце.
— Тоже мне, великая королева... Легко править теми, кто хочет только лучшего.
— Так было не всегда, — Филиппус продолжает размеренно гладить её по волосам. — Когда-то ты воевала. Когда-то, обманутая врагом, ты вывела свой народ из рабства, убедив Пантеон силой своих желаний. Когда-то ты собирала таких же, как ты, женщин, и строила с ними общество. В котором они захотели лучшего благодаря тебе.
Ипполита крепче прижимается к ней и бормочет:
— Как мне повезло, что я нашла тебя... Без великой военачальницы мы бы не справились.
— Тоже мне великая военачальница, — насмешливо возвращает ей Филиппус её слова. — Королевство, которое я защищала, разорили. Мою армию за годы перебили почти всю — и перебили бы всю, если бы ты не помогла нам спастись. Я даже короля, которому служила, уберечь не смогла.
— Мы не всегда можем защитить тех, кого любим, — и вот так вот они снова возвращаются к самому началу.
Филиппус понимает Ипполиту. Но Темискире нужна королева, и их покой может оказаться более хрупким, чем кажется.
— Нарциссы, которые тебе так полюбились последние дни, — говорит она, глядя на белые и жёлтые цветы. — Ты видишь в них символ смерти, любовь моя. Но мне ли тебе напоминать? Это и символ весны, символ возрождения. И смерть, о которой они возвещают, может оказаться всего лишь сном.
Ипполита чуть заметно вздрагивает в её объятиях — видно, и правда забыла. Заслонилась от знания.
— Я не знаю, что именно ждёт Диану, но наверняка — великий подвиг, — продолжает Филиппус. — Она — всё ещё та девочка, которая стремилась исправить любую несправедливость. И я верю, что, даже пройдя сквозь смерть, она найдёт возрождение. Отыщет путь, как я уже сказала. И к нам в том числе. Наша задача — быть достойной её. Если Пантеон дозволит — мы её поддержим, если же нет — станем гаванью, готовой её принять. Но уж точно мы не должны поддаваться отчаянию. И даже не только потому, что хотели создать королевство, где ему не место.
Пальцы Ипполиты сминают ткань её плаща — больше она не сжимает кулаки.
— Ты могла бы стать прекрасным оратором, любовь моя...
— Времена были другие, — Филиппус отпускает её и заглядывает в лицо. Глаза у Ипполиты покраснели, но взгляд у неё снова ясный. — Кто знает, может быть, ещё стану. Но сейчас, прошу тебя, вернёмся со мной в тронный зал. Темискире нужно знать, что жизнь не кончилась, и у нас есть будущее.
На мгновение Ипполита хмурится:
— А оно есть? Мы так долго жили одним бесконечным настоящим...
Филиппус встаёт и поднимает за собой Ипполиту.
— Диана изменила всё, — качает она головой. — Своим рождением, своим уходом, просто своим существованием. Какое-то будущее — есть. Мы должны постараться, чтобы оно стало таким, каким хотим мы.
Лоб Ипполиты разглаживается, и она согласно кивает.
Они идут прочь из сада, не оглядываясь больше на нарциссы.