– Душа моя, знаешь ли, кого я вчера встретил на балу у герцогини Монтрю? Баронессу Истербрук с дочерью. Прелюбопытнейшее состоялось знакомство, скажу я тебе.
Эти слова произнес молодой граф Джеймс Мермейд, стоя у зеркального столика в глубине спальни и расчесывая щеткой свои густые, пшеничного цвета кудри. Вечерние сумерки окрашивали комнату в тускло-лиловые цвета, лишь несколько свечей в подсвечниках бросали ярко-оранжевые блики на стены, завешанные гобеленами, и темные бархатные покрывала.
– Вот как? И чем же примечательна была эта встреча? – утомленным голосом отозвалась лежащая на подушках графиня Мермейд – Виола, как обычно с нежностью называл ее супруг. Они были женаты всего два года, и пока еще в их отношениях сохранялась та присущая юным созданиям, влюбленным со всей полнотой души, теплота. Графиня вторые сутки мучилась головной болью, так часто терзавшей ее в пасмурные ветреные дни, поэтому не вставала с постели и отменила все визиты. Возле ее тонкой руки лежала маленькая корзиночка с засахаренными фруктами, лакомством, который принес ее заботливый супруг, но Виола даже не притронулась к нему.
– Баронессу не видели в наших краях уже лет пять – по слухам, после смерти барона они с дочерью отправилась в путешествие на континент, и лишь недавно возвратились оттуда. Когда я в последний раз видел ее дочь Терезу, она была нескладным мрачноватым подростком, из которого и слова-то не вытянешь, а вчера познакомился с весьма живой и интересной молодой женщиной.
– И как ты ее нашел? Она хороша собой? – осведомилась Виола, и в ее голосе муж уловил плохо скрытые нотки ревности. Улыбнувшись, он отложил щетку и, пройдя комнату, присел на край постели. Поцелуй, наполненный свежим дыханием любви, успокоил его молодую супругу.
– Отнюдь, она далеко не так привлекательна, но имеет особое обаяние. Впрочем, если бы ты ее увидела, то приняла бы за юношу.
– Отчего же?
– Коротко стрижется, носит пиджак и брюки и даже, представь себе, курит! Хотя по свежести щек и тону голоса ее никак не примешь за джентльмена, однако же, вообрази, какой эффект произвело ее появление на других!
Виола насмешливо фыркнула, но тут же, охнув, схватилась за голову и сжала виски. Лорд Мермейд торопливо поднес ей пузырек с мятными каплями, которыми она имела привычку освежать лоб в такие минуты. Растерев кончиками пальцев ароматную жидкость по нежной коже, Виола вновь успокоилась и прилегла, рассыпав по плечам каштановые локоны.
– Вы говорили? О чем? – требовательно спросила она.
– Я снова играл, – меня часто просят сыграть на клавесине, ты знаешь, и каждый раз я не могу отказаться, – в тоне лорда Джеймса послышалось самодовольство признанного обществом музыканта. – После того как я исполнил ту прелестную пьеску Пьетро Челлини, помнишь, мы ее как-то разучивали в четыре руки, «Фиалки под снегом», так вот, после этого ко мне подошла Тереза и у нас завязался оживленный разговор. Мы обсудили итальянские пьесы, пианистов, Италию и прекрасные голоса итальянских певцов – между тем я упомянул, что моя жена прекрасно поет, и Тереза изъявила желание как-нибудь послушать наш дуэт, о котором, разумеется, она слышала немало похвальных слов. Я обещал, что обязательно вас познакомлю. Баронесса Истербрук была так мила, что даже пригласила нас как-нибудь отобедать у них. Думаю, ее дочь из-за своего экстравагантного вида еще не обзавелась близкими приятелями, и баронесса таким образом пытается расширить круг ее знакомств.
Поговорив еще некоторое время и обсудив общих знакомых, супруги условились, что на будущей неделе нанесут баронессе обещанный визит.

Однако судьбоносное знакомство произошло намного раньше. В воскресенье лорд и леди Мермейд, по обыкновению, возвращались из церкви. На улице стояла прекрасная весенняя погода, когда все живое радуется лучам солнца и ликует, прославляя Божье милосердие. Выходя из кареты, граф Джеймс услышал, как кто-то с почтением окликнул его, и перед ним возникла фигура его давнего знакомого лорда Колчестера. Благородный господин, более четырех десятков лет составлявший цвет и славу ученого совета Оксфорда, ныне отошел от дел и предпочитал уединенное заключение в своей тихой опрятной комнате наедине с греческими и римскими сочинениями. Памятуя о давней и тесной дружбе лорда с отцом, Джеймс не мог не поприветствовать пожилого ученого. Перебросившись несколькими незначащими фразами, как обычно бывает между джентльменами, случайно встретившими друг друга во время прогулки, они уже начали было прощаться, как лорд Колчестер воскликнул.
– Друг мой, совсем забыл! Вы, верно, слышали новость – леди Тасквелл собирается выдавать свою дочь Агнес за достопочтенного сэра Уайтберри. Леди собирается устроить завтра пышный бал по случаю помолвки (между нами, поговаривают, что она так обрадовалась предложению сэра Уайтберри, что с нею едва не случился нервный припадок), на который пригласила меня, и, как я слышал, и вас с женой. Я собираюсь сегодня вечером нанести ей визит – могу ли я передать ей ваше согласие?
Лорд Джеймс со всем пылом молодости пообещал, что они с супругой непременно будут.
Все утро он провел, прихорашиваясь и напомаживаясь, пока его супруга с присущим ей нетерпением не сделала замечание. Лишь только после этого Джеймс, опомнившись, объявил, что готов ехать на бал.
Лишь только они пересекли порог залы, пестрая, надушенная людская волна разнесла супругов в разные углы: Виолу толпой обступили молодые девушки, расспрашивая о семейной жизни и пересказывая последние сплетни, которые им на ушко нашептывал лукавый Купидон, в то время как Джеймс в кругу пожилых джентльменов выслушивал рассказы знаменитого путешественника о необыкновенных приключениях в Индии и Азии. После этого объявили танцы: скрипки, фаготы и флейты перекликались, как беспокойные птицы в лесу, танцоры, казалось, состязались в виртуозности, переходя от танца к танцу. Джеймс, подхватываемый то одной то другой молодой леди, время от времени выискивал взглядом жену в толпе, и ее небесно-голубое платье с белоснежным кушаком на поясе мелькало в хороводе чьих-то рук и спин. Наконец, танцы кончились, усталые танцоры сели передохнуть, но тут графа тронула за руку хозяйка бала, миссис Тасквелл.
– Вы не сыграете нам, милый друг? – вкрадчиво осведомилась она. – Уверена, гости будут в восторге от вашего дуэта – ведь вы с супругой так талантливо исполняете арии! Кстати, где она? Мне кажется, вот только была здесь, подобная воздушному облаку, и вновь нет!
Тотчас молодого лорда обступили и другие гости, непрестанно повторяя: «Просим, сыграйте для нас!».
Джеймса Мермейда не нужно было упрашивать: он был довольно высокого мнения о своих талантах и при каждом удобном случае старался их продемонстрировать. Отыскав взглядом супругу и подав ей особенный, понятный только им знак, он подошел к клавесину и заиграл вступление. Виола, словно подхваченная мелодией, легко вспорхнула с места и через секунду оказалась возле инструмента. Переглянувшись, они прочли в глазах друг друга что-то ведомое только им обоим. Джеймс положил на клавиши длинные тонкие пальцы, и они ожили, расплескивая чудесную мелодию, наполняя зал чередой волшебных звуков. Высокий, звонкий голос Виолы вплелся в мелодию, подобно золотой нити. Дуэт сопрано и клавесина привлек внимание многих гостей, они стали тесным кругом, и лишь томные покачивания вееров выдавали, что вокруг стоят живые люди.
Поддавшись воле музыки, Виола представляла себя лодкой, качающейся на серебрящихся в лунном свете волнах; и вдруг ощутила на себе чей-то взгляд: это было подобно прикосновению невидимой горячей руки. Обернувшись, она встретилась глазами с молодым человеком, который в отдалении наблюдал за ней, видимо, не осмеливаясь подойти ближе. Придвинувшись ближе к клавесину, как будто пытаясь прикрыться полированным ореховым щитом, Виола на несколько минут забыла о странном слушателе, однако, вновь подняв глаза, поймала все тот же внимательный и волнующий взор.
«Каков нахал!» – подумала она, решив, что непременно обратит внимание мужа на бесстыдное поведение молодого повесы.
Едва музыка стихла и она перевела дыхание, как Джеймс, учтиво поклонившись слушателям, объявил, что теперь им нужно немного отдохнуть – если, конечно, гости не против. Отведя супругу к ближайшему креслу, он подал ей бокал вина и принялся томно обмахиваться шелковым платком. На светлых курчавых висках его выступили капельки пота.
– Позвольте выразить вам мой восторг: ваше исполнение намного искуснее, чем о нем говорят, – некто, незаметно подойдя к ним, склонился в вежливом поклоне. Виола подняла голову и краска смущения залила ее лицо: это был ее настойчивый зритель, юноша с пылким взглядом.
Джеймс, однако, приветственно улыбнулся и поднялся, пряча надушенный платок в нагрудный карман. К изумлению Виолы, он не только не прогнал упорного юношу, но подал ему руку, как хорошему знакомому.
– Миледи, вы подобны раскату грома в майский полдень: появляетесь так же внезапно и смущаете сердца. Позвольте представить вам мою милую жену Виолу — уверен, ее общество вы найдете приятным и необременительным. Виола, это Тереза, дочь баронессы Истербрук.
- Я счастлива познакомиться с вами, леди, - Тереза произнесла это негромко, сопроводив почтительным поклоном. Виоле на мгновение показалось, что она хотела поцеловать ей руку, но в последний момент передумала, и лишь слегка склонила голову.
Виоле пришлось поспешно закрыться веером, чтобы никто не видел, как вспыхнули и заалели ее щеки. Она коснулась рукой шеи, потеребила цепочку, на которой висело маленькое распятье. «Не введи во искушение», - пробормотала она, отчего-то волнуясь.
Бал продолжался. Пары танцевали, однако супруги Мермейд больше не пели — Виола сказалась уставшей, и они покинули вечер намного раньше остальных.
Прощаясь, Джеймс пригласил Терезу на ужин, и та ответила, что непременно воспользуется этим приглашением.

Незаметно Тереза стала в их доме частым гостем. Ее и Джеймса объединила страсть к музыке: мистер Мермейд прекрасно играл, обладал идеальным слухом, охотно исполнял классические и собственные произведения. Как оказалось, Тереза также несколько лет занималась музыкой, училась играть на скрипке и петь, но, по собственному шутливому признанию, своими усилиями скорее портила произведения. Зато она хорошо разбиралась в теории, и порой они с Джеймсом подолгу обсуждали преимущества и недостатки того или иного сочинения.
Виола поначалу не принимала участия в этих беседах. Поскольку этикет запрещал молодой незамужней женщине оставаться наедине с мужчиной, ей приходилось брать шитье и присаживаться неподалеку. Однако остроумные шутки Джеймса, сдержанные и рассудительные замечания Терезы невольно отвлекали ее от работы, и она подхватывала нить беседы, удивляясь, как легко ей удается преодолевать смущение. Весь облик Терезы наводил ее на мысли, не подходящие замужней женщине: как она держит в руке трубку, садится, каким жестом поправляет волосы и шейный платок, даже хрипловатый грудной голос напоминал юношеский, и это ее пугало. Порой она замечала, что Тереза вновь смотрит на нее, как в первый раз — со скрытой надеждой, ожиданием, даже затаенной страстью, которую она не могла выказать при Джеймсе. Лорд Мермейд же не замечал ничего странного и, казалось, был рад тому, что между его супругой и Терезой проскочила искра дружбы.
Как-то раз Тереза пришла с небольшим свертком. Аккуратно развернув бумагу и развязав кожаные тесемки, она подала Джеймсу небольшую тетрадь с рукописными строчками. Вглядевшись, тот принялся негромко напевать под нос, затем поставил тетрадь на пюпитр и принялся наигрывать мелодию. «Недурно, недурно», - бормотал он, пробегая глазами все дальше и дальше к концу пьесы. «Вот здесь можно и на полтона выше, впрочем...» Он бросил игру и повернулся к Терезе.
- Премилая песенка! Как это я не знал ее раньше? Вы сами сочинили, миледи?
- Ночь, немного красного вина, одиночество… Не знаю, что на меня нашло, - виновато улыбнулась она, точно ее пристыдили этим. Но Джеймс, увлеченный новой песней, уже звал жену: «Душенька, послушай, какой дивный романс сочинила леди Истербрук».
Бессонницей приветствую рассвет,
Но день подарит лишь страданье.
Отчего же я, мой милый друг,
Не в силах вынесть расставанье?
Виола, появившись на зов, услышала лишь последние строки: «И буду вечно я тоской томим, коль будешь любима ты другим». По ее просьбе лорд Мермейд пропел сонет от начала до конца, встряхивая кудрями и драматически запрокидывая голову.
- Позволите мне это спеть? - Виола протянула руку к нотам, с опаской поглядывая на мужа, но тот лишь кивнул и вновь положил пальцы на клавиши. В ее исполнении романс прозвучал более нежно, щемяще, и в конце Виола, подняв глаза, заметила, как Тереза поспешно отвернулась, боясь обнаружить свои чувства. На листе бумаге Виола заметила тщательно затертую надпись: «Посвящается Венере, покровительнице влюбленных». Под словом «Венере» явно проглядывало другое имя, но нажим карандаша не позволил его разглядеть полностью, кроме первой буквы, латинской V.

После нескольких лет вынужденного одиночества - «одиночества вдовы», как она сама говорила, баронесса решила, что пора чаще выходить в свет. Это решение имело под собой и еще один мотив: ей, как и любой матери, хотелось удачно выдать замуж свою дочь Терезу. Впрочем, та нисколько не старалась соответствовать ожиданиям матери. Она по-прежнему коротко стриглась, носила цилиндр, курила трубку и общалась с мужчинами на равных, вызывая раздражение светских тетушек и пересуды незамужних девиц. Ее особенный статус многих вводил в замешательство: кавалеры избегали приглашать ее на вальсы и польки, опасаясь насмешек матрон, молодые леди стеснялись появляться в ее обществе, дабы избежать кривотолков. Таким образом, лорд и леди Мермейд оказались едва ли не единственными, кто принимал Терезу в своем доме и оказывал ей свое покровительство.
Однажды на балу произошел случай, который невероятным образом повлиял на отношения друзей.
Кто-то предложил сыграть в фанты, разбившись на две команды: леди против джентльменов. Девушки, перешептываясь, смеющейся толпой сбились в одном углу, важные усатые кавалеры — в другом. Подсчитав участников, ведущий с огорчением признал, что команды не делятся поровну: нужно либо одной леди выйти из игры, либо одному джентльмену присоединиться. Это известие огорчило прекрасных дам — ни одна не хотела остаться в стороне от всеобщего веселья, и стали раздаваться призывы найти еще одного участника. Но увы, пригласить было решительно некого: из мужчин незадействованными остались лишь двое — чахоточный юноша, сын хозяйки дома, и ее престарелый отец, которого слуги привели под руки и усадили в кресло, обложив бархатными подушками. Видя, что бал под угрозой срыва, Тереза, до того момента сидевшая со скучающим видом подле матери и не примыкавшая ни к одному кружку, предложила свою кандидатуру на роль игрока. Это известие было принято с большим восторгом: все встали на свои места, готовясь по знаку ведущего начать игру. Виола и Джеймс, рассчитывавшие оказаться в паре, после нескольких перестановок оказались напротив других партнеров — лорда подхватила одна веселая толстушка, чья-то не слишком привлекательная, но энергичная кузина, а Виоле подала руку Тереза, по случаю ставшая на этот круг ее парой.
Ведущий объявил тему фантов: боги и герои древности, и Виола со смехом наблюдала, как ее муж изображает Париса, сгорающего от любви к Елене Прекрасной. Однако когда дошла очередь до них, она ощутила смятение. Выслушать признание в любви от женщины, пусть и шуточное, на глазах десятков любопытствующих – это было выше ее сил. Тереза, казалось, тоже была смущена.
В первую минуту они не могли вымолвить ни слова – все уже решили, что они так и закончат сценку, но тут Тереза решилась. Сжав между ладоней руки Виолы, она негромким, но ровным голосом прочитала несколько строф из популярной баллады, по всей видимости, рассудив, что ничто не может лучше передать чувств счастливого любовника, кроме этих строчек. Виола боялась поднять на нее глаза, чтобы не прочесть то, чего не должна была увидеть: безмолвное признание в любви. Едва голос Терезы стих, в игру вступила следующая пара, а Виола так и не осмелилась взглянуть в ее лицо. Едва дождавшись, пока объявят паузу, она выбежала из залы на балкон, где ее и нашел Джеймс. С беспокойством глядя на бледную, взволнованную жену, он решил, что всему виной духота бального зала и слишком тесный корсет, и принялся обмахивать ее веером.
– Не надо, пожалуйста, – она отвела его руку от лица. Джеймс подозвал слугу с напитками, и как Виола ни отнекивалась, почти силой заставил ее выпить немного вина. Это подействовало – щеки Виолы порозовели, она уже не выглядела такой испуганной, но все равно казалось, ее мучает какое-то тягостное сомнение.
– Давай уедем, мне нездоровится, – прошептала она, прижимаясь к мужу.
– Дай мне минуту, я попрощаюсь с гостями и прикажу подать карету, – он легко поцеловал ее в лоб и отошел.
Виола со вздохом опустила голову на руки. Внизу, под балконом, расстилался чудесный сад – мерно журчали струи воды в фонтане, благоухали розы, легкий ветерок нес прохладу на смену дневному зною. Виола с наслаждением вдыхала чистый, ароматный воздух, и непонятное томительное предчувствие овладело ею, словно этот сад и эти розы обещали ей скорые и сладостные перемены.
Позади послышались шаги.
– Леди Мермейд...
Виола обернулась. У нее мелькнула мысль, что, наверное, Джеймс прислал за ней слугу, но из темноты высокой колонны, увитой плющом, выступила Тереза.
– Покорно прошу простить меня за этот поступок, – она подошла ближе и встала рядом, так что их разделяли всего несколько дюймов. – Признаю, это было дурно и легкомысленно с моей стороны – так вести себя.
Виола заставила себя через силу улыбнуться.
– Что вы, я не сержусь. Мы ведь играли – что может быть невиннее игры? Из вас вышел очень убедительный Парис, на секунду я даже... поверила...
Она запнулась, но, овладев собой, продолжила более твердо:
– Передайте от меня извинения баронессе, мы с мужем скоро уезжаем.
– О, надеюсь, эта спешка не из-за меня? – в голосе Терезы послышалась тревога. Она придвинулась еще ближе, накрыв своей теплой ладонью бледные, подрагивающие пальцы Виолы, затянутые в тонкое белое кружево.
– Виола, душа моя! Идем же скорее! – раздался нетерпеливый голос лорда Мермейда.
– Иду, иду! – отозвалась Виола, отдергивая руку. Перчатка соскользнула, обнажая нежную кожу, и Тереза, не отрывая взгляда от Виолы, поднесла ее к губам. Исходящий от прозрачной ткани аромат фиалок и туберозы кружил ей голову. Она посмотрела вслед убегающей девушке, прижав к сердцу перчатку, и прошептала: «Отчего же я, мой милый друг, не в силах вынесть расставанье?»

Наутро Виола проснулась с первыми лучами солнца. Обыкновенно она подолгу совершала утренний туалет, но в этот раз ее охватило непонятное волнение. Лежа рядом с мирно спавшим мужем, она перебирала в голове яркие моменты минувшего дня. Бал, встреча с Терезой, игра и то неожиданное признание в любви – это заставляло ее сердце биться быстрее. В ее памяти снова и снова всплывала картинка: Тереза снимает с ее руки перчатку и подносит к губам.
Презрев утренний отдых, Виола поспешно схватила молитвенник и опустилась на колени. Дрожащими губами она перечитывала знакомые с детства строки о священных узах брака, супружеской верности и послушании. Но в этот раз святые слова не шли к ее сердцу: она сбивалась, порой останавливалась взглядом посреди строки и подолгу смотрела в одну точку.
Именно такой, погруженной в задумчивость, ее и обнаружил муж. Его мало взволновало вчерашнее событие, он беспечно напевал, радуясь солнечному утру и хорошей погоде.
После завтрака принесли утреннюю почту. Разбирая письма, Виола нашла одно послание с гербом семейства Истербрук, и ее сердце вновь забилось от волнения. Осторожно разломив печать, она вчиталась в содержание письма.
Тереза писала: «Умоляю, будьте милосердны ко мне. Вчера я совершила неосторожный поступок, признавшись вам в любви, и теперь меня терзают угрызения совести. Уверяю, у меня не было в мыслях нанести обиду вам или вашему супругу, лорду Джеймсу. Прошу, дайте мне шанс восстановить нашу дружбу».
Несколько минут Виола перечитывала строки, написанные торопливым, несдержанным почерком. Наконец, она вынула из секретера перо и чернильницу и замерла над чистым листом. Написав несколько фраз, она гневно перечеркивала написанное и бралась сочинять заново. Слова, что легко складывались в мыслях: «Я не держу на вас зла», «Высоко ценю вашу дружбу с моим мужем», - на листе становились неуклюжими, вежливо-отстраненными. Вздохнув, Виола решила, что на словах передаст ответ слуге и будь что будет.

Более двух недель Тереза не появлялась у них в гостях, никак не давая о себе знать. Однажды Джеймс выразил обеспокоенность, но Виола предположила, что ей, возможно, нездоровится, или они с баронессой отправились на отдых в свое загородное поместье. Однако лорд Мермейд все же отправил ей весточку с вопросом о здоровье, присовокупив к этому приглашение на ужин. Бог знает, было ли это связано с предыдущими событиями или так совпали обстоятельства, но Тереза приняла приглашение и вновь стала навещать друзей, однако Виола заметила, что ее приятельница стала другой — более замкнутой, задумчивой и часто умолкала, не поддерживая беседу. Желая ее хоть как-то растормошить, Джеймс упомянул о том, что ему подарили великолепный кинжал, настоящее произведение искусства — и не замедлил принести его в гостиную. Это был действительно выдающийся образчик оружия: рукоять, выточенная из слоновой кости, выглядела словно сахарная на багрово-красном бархате футляра, а острейший клинок был украшен изысканными гравюрами.
Глядя, как Тереза внимательно разглядывает лезвие и взвешивает на пальце, проверяя баланс, Виола не удержалась от вопроса:
- Вы испытываете такую же страсть к оружию, как и мужчины?
- Я бы не назвала это страстью… Это преклонение перед красотой и совершенством клинка и трудом кузнеца, сотворившего столь изящную вещь.
- И все же эта красота несет смерть, - заметила Виола.
Тереза с интересом взглянула на нее, точно не ожидала такой реплики. Осторожно вложив кинжал в футляр, она вернула его Джеймсу. Ироничная улыбка тронула ее губы.
- Красота женщины тоже грозит опасностью неосторожному мужчине, но что же теперь, отказаться от красоты?
Джеймс редко уезжал из дома надолго — будучи немного изнеженным по природе, он тяготился долгими переездами. Но при этом у него была страсть, из-за которой он мог сорваться и уехать в другой город: скаковые лошади. Если где-то поблизости проходили скачки или выставлялись на продажу породистые скакуны, лорд Мермейд всегда оказывался в числе зрителей или гостей.
Проводив супруга в поездку, Виола увлеченно занялась вышиванием. День пролетел незаметно, и Виола уже собралась распорядиться насчет ужина, как слуга передал, что к ним с визитом пришла дама. Не ожидая гостей, леди Мермейд поначалу хотела отказаться от встречи, но, рассудив, что немного светской болтовни ей не повредит, попросила пригласить гостью.
- Прошу прощения за внезапный визит, миледи. Моя карета сломалась в двух шагах от вашего дома и я решилась вас побеспокоить, - Тереза поприветствовала ее поклоном и удивленно огляделась. - Однако вижу, я пришла в неурочное время — вашего супруга нет дома?
- Джеймс уехал в Суррей, на скачки, вернется завтра к обеду.
- О? - Тереза, казалось, была в замешательстве. - Что ж, еще раз прощу извинить меня за внезапное вторжение.
Несмотря на эти фразы, она продолжала стоять, держа в руках цилиндр и перчатки. В вечерних сумерках при зашторенных окнах она еще больше напоминала юношу, и Виоле вновь стало не по себе. Она вновь подошла к отложенному шитью, показывая, что разговор закончен, однако Тереза не уходила.
- Я должна вернуть вам одну вещь.
Она извлекла из внутреннего кармана белоснежную, почти невесомую перчатку и почтительно протянула ее Виоле.
- Все это время вы хранили ее? - Виола сжала еще теплое кружево, от которого едва слышно пахло табаком.
- Она напоминала мне о том дне, когда я была к вам намного ближе, чем сейчас.
- Зачем… - почти простонала Виола, роняя перчатку на кресло. - Зачем вы говорите мне это?
Тереза испытующе глядела на нее.
- Помните, я принесла вам свою песню, - медленно, точно в полусне, заговорила она. - «Бессонницей приветствую рассвет». Вот уже второй месяц я неизменно приветствую бессонницей и ночь, и рассвет, потому что… о боже… я люблю вас.
Виола закрыла лицо руками.
- Нет, нет, нет! Вы не должны произносить этих слов! Это ужасно! - ее трясло, кровь схлынула со щек. Тереза порывисто прижала ее к себе, заключив в объятья. - Я замужем, замужем, за… му… жем… - повторяла она, всхлипывая и прижимаясь к Терезе всем телом.
На одно мгновение их губы соединились — сладкое с соленым. В этот момент снизу донеслись звуки боя каминных часов, и девушки испуганно отпрянули друг от друга.
- О нет, здесь нельзя, слуги увидят, - Виола схватила Терезу за руку и увлекла за собой в будуар. Только заперев двери, Виола почувствовала себя в безопасности и отдалась страсти. Ее губ и шеи касались нежные ласковые губы, чужое дыхание щекотало легкие завитки волос над ухом. Она провела рукой по сюртуку Терезы, и ей показалось непривычным, что под грубой шерстяной тканью пальцы наткнулись на спрятанные женские прелести. Однако Тереза сама расстегнула пуговицы и помогла ей ослабить шнурки корсета. Виола усмехнулась: отличие от Джеймса, Тереза ловко справлялась с многочисленными потайными крючками и лентами ее домашнего наряда. Выпорхнув, точно бабочка из кокона, из платья, Виола потянула Терезу к постели. Шелк принял их в свои утешающие объятья.
Когда лорд Мермейд вернулся, солнце уже перевалило за полдень. Его жена, причесанная и слегка напудренная, в гостиной листала альбом с акварелями. Никто из слуг не знал, что в третьем часу ночи отворилась дверь черного хода и некий незнакомец в цилиндре тайком выскользнул на улицу. Приблизившись, чтобы поцеловать супругу, Джеймс не без удовольствия отметил, что Виола выглядит свежо и приятно глазу, что он, не сомневаясь, приписал целебному ночному отдыху.

Как водится у влюбленных, тайные свидания вскоре вошли в привычку. Порой они встречались на балу, раскланивались, как хорошие знакомые, но даже близко не подходили друг к другу, не давая ни малейшего шанса сплетникам. Виола все так же улыбалась мужу, их ночи были все так же полны нежности и ласк, однако изредка, когда Джеймсу необходимо было покинуть город по делам, в их доме появлялась Тереза, а наутро исчезала, как тень.
В один из дней лорд получил загадочное письмо. «Довожу до вашего сведения, милорд, что, пока вы в отъезде, вашу жену навещает мужчина», - писал неизвестный доброжелатель. Джеймс, дочитав, недоверчиво усмехнулся: супруги давно мечтали о ребенке и, как ему казалось, этой ночью они сделали все, чтобы леди понесла. Но подозрение все же закралось в его душу. За ужином он внимательно поглядывал на жену, пытаясь найти какие-либо намеки на то, что она очарована другим, но не находил. Виола была приветлива, весела, даже порой чересчур, ненавязчива, - словом, если у него и был соперник, то он существовал лишь в воображении анонима. И все же, во избежание неприятностей, он тайком приказал дворецкому внимательнее проверять входы и выходы и не оставлять окна распахнутыми на ночь.
Второй страстью Джеймса были карточные игры. Он редко упивался ими до азарта, всегда помня о печальной судьбе отца, который мог за ночь проиграться в пух и прах, а на следующий день вернуть проигранное. Джеймс не мог назвать себя любимчиком Фортуны, и все же порой ему везло: если карта шла, он выигрывал по-крупному, и на радостях щедро угощал всех партнеров по игре, так что выигрыш практически всегда превращался в реки вина, бьющие непрерывной струей под согласный хохот молодых людей.
Одна из суббот стала для него черным днем: вопреки обыкновению, богиня удачи не почтила его своим вниманием. Горка золотых момент перед ним постепенно таяла, тогда как карманы соперников все тяжелели. Опасаясь, что следующий круг разорит его окончательно, лорд Мермейд простился с товарищами и, сердясь на коварство судьбы, поехал домой.
Приближаясь к особняку, он заметил мелькнувший в спальне отблеск свечи. Время близилось к двум часам, а его супруга не имела привычки засиживаться допоздна. Сразу вспомнились ему и намеки, и то письмо, присланное незнакомцем. Войдя в холл, он не без труд растолкал слугу и велел сторожить двери, а сам стал на цыпочках подниматься на второй этаж. Кровь стучала у него в ушах, отчего ему казалось, что весь дом сейчас проснется от грохота биения его сердца. Уже у дверей спальни он вспомнил, что не прихватил никакого оружия, но возвращаться вниз за шпагой не стал. Дверь кабинета была распахнута настежь, и на глаза ему попался подаренный кинжал — иногда Джеймс доставал его, чтобы полюбоваться чеканкой и игрой солнечных лучей на отполированном клинке. В доме все было тихо, лишь в спальне будто скрипнула половица и послышался еле слышный вздох. Перехватив нож так, чтобы его можно было без труда вонзить в сердце противника, лорд решительно ударил в створку дверей.
- Виола! Виола! Открой мне немедленно!
Ответом ему стал приглушенный вскрик. Легкие шаги забегали, застучали по комнате, словно кто-то поспешно искал что-то важное. Не обращая на это внимания, лорд налег плечом на двери — ревность, захлестнувшая его разум, придала ему сил.
Поначалу он увидел две тени, два черных сплетенных силуэта на фоне полупрозрачной занавеси. В одной он без труда узнал Виолу в одной накидке, а рядом с ней увидел молодого мужчину, безусого юнца, прикрывающего наготу шелковым покрывалом.
- Сударь, вы… - у него перехватило горло. Он хотел выкрикнуть угрозу, но понял, что смыть подобное оскорбление можно только кровью. Выхватив из-за пояса бархатную перчатку, он швырнул ее под ноги обидчику. - Я бросаю вам вызов, негодяй! Виола, отойди! Пусть этот пёсий сын берет оружие и защищается, как мужчина.
- Джеймс, нет! Это ошибка!
- Ошибка? - прорычал лорд, бешено вращая глазами. Впервые он чувствовал в себе столько силы и ненависти, что, казалось, мог бы сейчас победить целую вражескую армию, подобно скандинавским берсеркам. - И ты еще защищаешь этого ублюдка! Кровь! Кровь, сударь! Я требую дуэли!
- Скажи ты ему, - взмолилась Виола, протягивая руки к любовнику. - Скажи ты, Тереза…
- Тереза? - лорд вздрогнул, точно наступил на горящие угли.
- Это я, - ответил юнец. Покрывало сползло с одного плеча, обнажив округлую белую грудь, без сомнений, принадлежащую женщине. Только сейчас лорд Мермейд понял, как он обознался, в темноте приняв коротко стриженную Терезу за юношу.
- Не может быть! - побледнев от пережитого, сделал несколько шагов к окну. Лунный свет залил серебром спальню, высветив две полуобнаженные фигуры. - Виола? Тереза?
- Вы все еще хотите дуэли, милорд? - в голосе Терезы послышалась скрытая издевка. Она наклонилась и подняла с пола перчатку. - Я готова драться. К вашему сведению, в Италии я обучалась фехтованию у одного флорентийца, отменного дуэлянта, кстати. Но прежде уведите жену, я не хочу, чтобы она стала свидетельницей нашей распри.
- Это безумие, - Джеймс вытер влажный лоб. - Моя жена, моя Виола… Она изменяет мне с женщиной? Боже, боже…
- Если не хотите шпаги, давайте решим это дело на пистолетах, - продолжала Тереза, словно не замечая охватившего Джеймса горя. - Всего один выстрел разрубит этот Гордиев узел. Не скажу, что я мастер в искусстве стрельбы, но моя рука достаточно тверда. Ваше последнее слово, лорд Мермейд?
- Шпага, - произнес он, не глядя в ее сторону.
Но тут вскрикнула Виола. Она бросилась к мужу, заслоняя его собой, раскинув руки.
- Нет! Ты убьешь его, я знаю; он плохой дуэлянт, - быстро заговорила она, обращаясь к Терезе. - Джеймс, любовь моя, это было моей ошибкой, я сошла с ума, да, твоя бедная жена сошла с ума. Я одна во всем виновата!
Она в отчаянии прижала руки к животу.
- Я не говорила раньше, но теперь уже нечего скрывать: у меня будет ребенок. Джеймс, милый, Бог услышал наши молитвы.
- Значит, вот как? - Тереза вздохнула, и в этом вздохе было все: боль, усталость, разбитые мечты и разрушенные надежды. - В таком случае, освобождаю вас от данного слова. Впрочем, я сохраню вашу перчатку на память, лорд. Если решите, что наша дуэль должна состояться, - я к вашим услугам.
Она поклонилась, быстро натянула штаны и сюртук, закуталась в плащ и покинула дом навсегда — никто не стал ее останавливать.

Год спустя на балу по случаю рождения наследника рода Мермейд кто-то упомянул имя Истербрук. Виола, немного похудевшая и подурневшая после тяжелых родов, сидела рядом с Джеймсом, когда за столом зашел разговор о баронессе. Поговаривали, что они с дочерью поспешно отбыли в Швейцарию, а оттуда на побережье Средиземного моря. О Терезе слышали разное: кто-то сказал, что она там же поспешно вышла замуж за богатого чиновника, кто-то возразил, что она, скорее всего, сменила имя на мужское и записалась в действующую армию. Все гости сошлись в одном — вряд ли о баронессе и ее экстравагантной дочери они услышат в ближайшем времени.
Лишь одна Виола заметила, как побледнел ее муж и как капелька пота выступила на его виске. Бархатная перчатка еще не вернулась к нему — но никто не знает, когда она вернется...