Чашечки из слоновой кости; пузырьки духов, камеди, щипчики для завивки ресниц, пинцеты, пуховки, истолчённые для неё краски для век, мушки, кармин для губ, оливковые и миндальные масла, роза и шафран, крошечные губки, хитрые щёточки.

Батарея солдат, выстроившаяся перед своим генералом, ежевечерняя её броня.

Хотя сейчас ещё утро, но к визиту очередного поклонника (все они делали вид, что «ухаживают» за ней, а не покупают на ночь-две. С тех пор как она отказала Валме, их было больше, целый поток, заливающий её ночами и выбрасывающий на берег — усталую до предела, но с руками в золоте) следовало готовиться заранее.

Марианна зачем-то рассеянно касается звякнувшего флакона с парфюмерной отдушкой и вздыхает. Сегодня вечером у неё будет Килеан (кошки его задери!), а с ним всегда непросто: чтобы поднять его жалкий стручок, приходится прикладывать столько усилий, что пот катится градом, а после эта свинья свалит, даже не позаботившись о ней, только бы, не дай Создатель, не заплатить на талл больше. Она выглядывает в окно, позёвывая: унылейшая картина. Данар, тяжело обложенный льдами, во всю зиму припустивший снег, тающая под ним улица, низкое небо…

Скрип полозьев. Звон, стук дверей, приглушённые неразборчивые голоса. Неужели Килеану (падаль и мерзавец) не терпелось настолько сильно? Хотя силуэт не мужской: тёмная пышная шубка, широкая юбка колоколом — если повезёт, случайная знакомая, решившая нанести визит. Если не повезёт — ревнивая жена одного из тех, кто зачастил на её приёмы. В любом случае, даже взвинченная девица с бешеным темпераментом и маникюрными ножницами, нацеленными Марианне в горло (давний эпизод, впрочем, оставивший после себя неизгладимые воспоминания) лучше, чем Килеан, провались он пропадом.

Она некоторое время ждёт карточку, но услышав, кто пожаловал, только вздыхает. Да уж, какие могут быть карточки у стихийного бедствия… Сестричка Окделла. Марианна только надеется, что она не слишком похожа на братца. Торопливо крестит себя пузырьком с духами, покусывает нижнюю губу — по привычке, чтобы налилась цветом, касается кармином; поправляет волосы. Улыбается отражению, репетируя, но улыбка не держится: Марианна с досадой примечает новую морщинку между бровей. День лишь начался, а уже порядком испортил ей настроение.

Тем не менее, Марианна спускается вниз с самым любезным выражением лица — хотя могла бы и не трудиться. Айрис Окделл — бледна как смерть, зла и явно не собирается сдерживать свой норов долго.

Она вошла с холода, и не успевший растаять снег ещё цепляется за её распушенные у висков волосы. Поджатые губы. Вздёрнутый подбородок. Некрасива и сама это знает. Узкое фарфоровое лицо, строгое по иконоподобным стандартам — никогда Марианна не видела такой абсолютной, захватывающей строгости — у её брата угадывались черты сестры, но так отдалённо, так, к его сожалению, слабо... Когда-то давно Марианна знала мальчика, служившего конюхом в имении, где Марианна (тогда её звали иначе) пасла гусей. У него было такое же строгое лицо, но губы всегда улыбались, когда он видел Марианну. Сын хозяина взял его с собой на войну — ходить за лошадьми, — а после мальчик-конюх обещал вернуться и жениться на ней. «Я ещё приду» — одними губами шептал, когда они прощались, и она кивала головой, немая от счастья. Конечно. Конечно, любимый, я буду ждать.

Она ждала ещё два года. Ждала даже после того, как он сдержал обещание. Наполовину. Действительно вернулся, но женился на падчерице мельника.

Долго ждала.

И тот мальчик, и Айрис, — оба так отличаются от пьяных свиней, расплывающихся от вина, ползающих на карачках, слюнявивших край туфельки Марианны...


— Я приехала за братом. Мне сказали, что сегодня он у вас, — коротко роняет Айрис, вырвав Марианну из непрошенных воспоминаний. С плохо скрытым любопытством оглядывается вокруг, чем сразу же выдаёт свой возраст.

«Думает казаться матерью, но по натуре гораздо живее».

Айрис приседает на самый краешек дивана в гостиной для малых приёмов, стягивает перчатку, небрежно похлопывает по ладони, зачарованно рассматривая шёлковые обои и картины с полуобнажёнными(на грани вульгарности) найери. Марианна любуется грацией по-жеребячьи отрывистых движений. Взгляд дымчато-серых глаз падает на чёрно с синим гобелен на стене — подарок Рокэ, — и нижняя губа Айрис обиженно поджимается. Ага...

Марианне становится любопытно.

— Герцог Окделл ещё не приезжал, но обещается быть здесь, — она лжёт, очаровательно улыбаясь. — Изволите подождать?

Не дожидаясь ответа, Марианна звонит в колокольчик, чтобы подали шадди. Шадди с ликёром, обманчиво некрепкий, нежно и сладко обволакивал, развязывая языки почти незаметно. Марианна снова искренне радуется своему богатству, которое позволяет ей всё это: слуг, готовых исполнить любой её каприз. Модные платья, ажурные чулки, шёлковые произведения искусства; лучший выезд, собственную ложу в театре, титул. Она благодарно думает о Коко и желает ему самого приятного и деликатного партнёра сегодня вечером.

— Ваша наставница не против того, что вы посещаете мой дом, герцогиня? А ваш брат?

Айрис, наконец, размыкает губы, сухо роняет:

— Мой брат не знает, что я здесь. И не знает, где я была. Он уверен, что я сейчас вышиваю вместе с Сэль у Арамоны… А когда узнает, надеюсь, ваш дом не пострадает. Дикон иногда очень… — она резко замолкает, словно выдав что-то лишнее; лицо застывает.

— Герцогиня, — Марианна потягивается. — Вы ведь и сами знаете, что он ко мне захаживает. Так почему вам нельзя посещать дом, который он так часто удостаивает своим присутствием? Вам не кажется, что это лицемерие?

Срабатывает. По гладкой поверхности напускного равнодушия Айрис бегут тонкие трещины, от закрытого воротника платья вверх по шее поднимается румянец гнева; трогает скулы.

Вдруг Марианне приходит на ум занятная мысль — что, если под глухо застёгнутыми пуговицами и строгим покроем платья нет ничего, совершенно ничего, никаких сорочек, надоевших нижних юбок, только горячее гибкое тело, не стиснутое бельём, упругая грудь, белая, как водяная лилия? О нежные соски при каждом движении трётся грубая шерсть, отчего они возбуждённо набухают...

Марианна и сама краснеет: кажется, впервые за девять лет. Заливается краской, как девчонка-гусятница, а не дама из высшего общества; непристойно, невыносимо. Почему? С чего это?..

Айрис, не подозревая о её мыслях, гневно выговаривает:

— Не смейте так о нем говорить! Мой брат лучший из людей!

— После Рокэ Алвы, конечно? — запрещённый приём, но Марианна решительно переходит в наступление: обычно она соблазняет мужчин медленно, тягуче, незаметно придвигаясь всё ближе — о чём-то беседуя, интимно понижает голос, пока, завороженный, мужчина не приникает с поцелуями к её рукам, но с Айрис это не работает (хотя как миленько она бы смотрелась в мужской одежде, например, в костюме алатского мальчика — в шортиках и шапочке с пером).

Айрис рассерженно сдвигает брови и явно не собирается влюблённо ложиться у ног Марианны. В напряжённом молчании между ними значительно звякают часы.

Марианна безжалостно добавляет:

— Но это же ваш брат подарил вам белую лошадь и не разуверил вас, что она от Рокэ?

Плечи Айрис поникают, словно гнев — единственное, что заставляло её держать спину прямо, высоко вздёргивать подбородок. Коса успела расплестись, и сухие волосы рассыпаются по спине, делая Айрис моложе, беззащитнее. Она опускает голову.

— Уже все знают об этом, да? Весь Талиг смеётся надо мной…

— Простите меня, герцогиня. Я повела себя… резко. Я пойму, если вы уйдёте… — Марианна отступает, привычно сглаживая конфликт, — слишком хорошо было сидеть и пить в обществе дикой девчонки. Айрис — честная. Честность в Олларии стоит дорого. Главное, не спугнуть её наскоком, как лесного оленёнка, который никогда не ощущал ласки…

Ну, и что же ты будешь делать дальше, оленёнок?

Айрис быстро поднимает и опускает глаза, хмурится, злясь — на кого? На Марианну? Марианна готова заложить прижизненное третье folio Дидериха, что нет — Айрис Окделл злится на себя.

— Всё в порядке, — наконец с усилием выплёвывает, машинально прижимая руку к груди — очевидно, там висит запрещённая эспера, с которой добродетельное почтенное семейство не расставалось, с колыбели приучая дочерей Севера к воинственному целомудрию. У Ричарда Окделла, впрочем, эсперы не было.

Марианна лениво подумывает, не сказать ли об этом Айрис, но благоразумно решает промолчать: северная кошечка может наплевать на воспитание и вцепиться Марианне в лицо. У этих дерзких девственниц, острых на язык, слова редко расходятся с поступками.

— Зачем вы пришли сегодня, Айрис?

— Я же говорила. За Ричардом. Мне сказали, он у вас или что скоро будет у вас, — тяжеловесно уходит от ответа.

Глупая; Марианна играла в эти игры, ещё когда Айрис только забавлялась с куколками.

— Это враньё, и ты знаешь это.

Айрис моргает, отставляет чашку:

— Вы имеете в виду, Ричард не придёт?

— Нет. То есть, да, то есть… — Марианна мысленно ругается. — Нет, милая. Ты пришла сюда не за Ричардом. А зачем?

— Это допрос, баронесса?

— Это дружеская беседа. Ты всегда вольна уйти. Но ты ведь не сделаешь этого?..

Отрешённая, Айрис безучастно молчит, до белизны сцепив в замок пальцы, и даже, кажется, не моргает. Долго. Шадди в чашке Марианны успевает остыть, когда она начинает медленно, с запинками, рассказывать.

— Я купила себе платье.

Безжизненным голосом:

— Заказала его у лучшей швеи. Отдала в залог серьги, которые подарил отец. Оно было чудесное. Красное. Я ведь никогда не ношу красное, хотя это наш фамильный цвет… — она с усилием расплетает пальцы, разглаживает складку на юбке, не расправляя, а лишь углубляя её, и о чём-то задумывается — темнеет лицом, зажмуривается, будто действительно погружается в мысли как в воду. — Надела его. Для Рокэ. Чтобы быть привлекательнее. Я ведь уродка. А он — Первый маршал. И все его любят. А я ещё думала, почему он выбрал меня и захотел сделать меня своей женой? Ведь он ни разу не видел меня или моих портретов… Наверное, Ричард столько ему обо мне рассказал, — зло смеётся, — что Рокэ влюбился в меня по одним рассказам. Или же он только пожелал привязать Север к Талигу ещё крепче, а его предложение руки и сердца было чистым расчётом. Я не знала правды, да и мне было всё равно. Я просто хотела понять, как это, когда хотя бы делают вид, что любят тебя. Я же тогда не догадывалась, что Бьянко он подарил вовсе не мне, а… а моему… моему брату…

Она глухо стонет, вздрагивая. Марианна садится рядом с ней на кушетку, близко-близко, так, что их колени соприкасаются. Айрис машинально обнимает её за плечо, но смотрит вниз, слепо уставившись на мыски туфелек. Несмотря на выпитые ликёры, голос её звучит твёрдо и спокойно.

— Когда я приехала к нему, Рокэ сказал, что это всё шутка, которая зашла слишком далеко, а он не в ответе за Дикона, который волен распоряжаться подарками по своему усмотрению. Рокэ сказал, что уважает меня, — она до боли стискивает обжигающие пальцы на плече Марианны. — Да лучше бы он плюнул мне в лицо или ударил меня!

Марианна сочувственно молчит. Распалившаяся Айрис явно не нуждается в собеседнике, ей хочется только выплеснуть из себя гнев, распирающий её изнутри.

— Ну я и дала ему пощёчину. У него даже голова мотнулась, — с какой-то гордостью добавляет.

Марианна может присягнуть перед Создателем, что это чистая правда: от чужой хватки на коже наверняка останутся синяки. Но она лишь придвигается к Айрис.

— А потом… Рокэ добавил, что вызвал бы меня на дуэль за такое. Но боится, что Леворукий придёт за меня мстить.

Марианна чуть не прыскает от смеха, но сдерживается. За истерический смешок её, пожалуй, тоже отхлестали бы по щекам. Айрис, к счастью, ничего не замечает.

— Он сказал, что Ричард будет у вас и что я могу объясниться с ним. Когда я вернулась к Арамоне, первое, что я сделала — это сунула платье в огонь. Лучше было бы в отхожее место, но там его могли найти. В огне надёжнее и чище.

Айрис выпрямляется и безучастно смотрит на Марианну.

— Видеть брата мне сейчас совсем не хочется. Наверное, я пришла к вам, потому что мне нужно переступить через это унижение и жить дальше. Утешиться. А где ещё искать утешения, если семья стала предметом всех твоих горестей? Не в церкви же, — она недобро усмехается. В глазах клубится холодный зимний шторм. — Я, конечно, эсператистка, но не дура. Простите… Вам это всё неинтересно, — она смаргивает слезинку.

Ей стыдно за бурную вспышку, — догадывается Марианна. Рокэ унизил Айрис дважды. Она, разумеется, взрослая, но всё ещё дитя, как можно было так грубо обойтись с ней?.. Нет, мужчине этого не понять.

Айрис Окделл юна, беспомощна, одинока. Марианна обнимает её. И герцогиня Окделл — обнимает её в ответ. Марианну, шлюху, которой бы не подала руки её мамаша и от которой её заносчивый спесивый братец рвётся по утрам, как от чумной, едва только завидит вместо худосочной змеи-Катари теплокровную женщину… Айрис устало приникает мокрым от слёз лицом к её плечу. Её тоненькая шея под распущенными волосами влажная от пота — Марианна ощущает её кожу, когда властно притягивает её к себе.

…Беспомощная, юная, одинокая, Айрис Окделл целуется плохо — но она целуется честно.


Спальня располагается на первом этаже, конечно же, сразу возле гостиной — на втором этаже кабинет и гардеробная, куда Марианна не пускает никого. Это личное, а спальня исключительно для работы.

Только происходящее сейчас уже не больно-то и походит на «работу».

У дверей Марианна решительно сбрасывает домашние туфельки — ничуть не элегантно, — лишь бы поскорее от них избавиться. Айрис повторяет её движение. Марианна становится ниже, лишившись невысоких каблучков, но Айрис Окделл словно бы остаётся такой же высокой — та ещё дылда, оказывается, — проносится в голове кометой, оставляя после себя неясно жаркий, томительный след.

Ковер под их босыми ногами мягок, будто облако.

Марианна тянет Айрис за собой на неразобранную постель — покрывало натянуто туго, по-военному, без малейшей морщинки. Каждый партнёр для Марианны — соперник на поле боя, и этот раз не должен стать исключением, разве что она не совсем готова… Марианна чувствует лёгкое смущение. На ней тонкое розовое платье, любимый цвет, который она надевает только для себя, ведь для такой аппетитной, как выразился однажды Килеан (ох, как же Марианна его ненавидит!) дамы — тёмно-сливовые глаза, вишнёвые губы, молочная кожа, — полагаются исключительно яркие, кричащие цвета: красный, оранжевый, тревожно-багровый. К легкомысленно-розовому совершенно не идёт сейчас её залившееся краской лицо. С другой стороны — не всё ли равно? Айрис Окделл одним только взглядом говорит ей, как она прекрасна, и Марианна ей верит.

— Раздевайся, милая.

Сама Марианна садится на кровать: ей хочется наблюдать.

Айрис послушно стягивает платье, распускает корсет — в голове возникает вкрадчивое «оставить её обнажённой, в одной шнуровке на голое тело, отпечатывающейся вспухающими красными полосами, если затянуть слишком сильно — в цвет сосков, дерзко выглядывающий над жёсткой кромкой», и Марианна только скрещивает ноги в лодыжках — наверное, от неё уже на хорну разит похотью.

У Айрис загорелая шея с тонкой цепочкой — похоже, летом она много времени проводила в своих вересковых полях без широкополой шляпы, как крестьянка, — и совершенно белое тело. Она стыдливо прячет соски в загорелых ладонях, но сквозь смуглые пальцы льётся её ослепительная белизна. Неосторожное движение — и вот голое холодное серебро эсперы впивается в ключицу, и Айрис крупно вздрагивает. Свечи в спальне чуть колыхнулись, но полумрак тут же вернулся на прежнее место (шторы здесь не открывают никогда).

Марианна очень старается не пялиться так откровенно, но невозможно себя сдерживать. Айрис восхитительно другая, не такая, как Марианна — с абрисом чересчур полных бёдер, начинающей потихоньку обвисать грудью и предательски мягким животом, — нет, Айрис иная. Марианна облизывается, и Айрис смущённо кашляет:

— Я никогда… Я никогда это не делала, — её голос вздрагивает. Она шумно выдыхает и добавляет уже твёрже: — Никогда.

— Не ложилась в постель с кем-то? Или не ложилась в постель с женщиной?

Айрис медленно садится рядом с Марианной, прижимаясь к ней горячим боком.

— Ни то, ни то.

Марианна осторожно гладит её лицо, тыльной стороной ладони вытирает ещё влажные щёки, тихо напевая — как наездник, который успокаивает взволнованную кобылку, что боится людей. Айрис закрывает глаза — наверное, призрак Рокэ, всегда Рокэ с его ослепительной улыбкой, гордой осанкой, незримой вереницей небрежных побед проскочил под веками, — вздыхает и вдруг резко разворачивается и целует её — неожиданно свирепо, отвечая страстью, изумляющей Марианну.

— Айрис…— выдыхает между ними потрясённо, но Айрис уже не слышит. Она легко перекатывает их обеих по кровати, как кошка могла бы перекатить лапой клубок ниток, громоздясь сверху, прижав оба её запястья к изголовью; Марианна сладко потягивается — на пробу — но Айрис не двигает ни единым мускулом. Ох, сколько же силы в этом хрупком на вид создании.

— Тебе нужен контроль над своей жизнью, — жарко откликается Марианна, переводя дыхание. Айрис слушает её, склонив голову к плечу, — её огромные, чёрные сейчас глаза жидко мерцают на бледном личике. — Так бери его. Делай, что хочешь.

— Я не… — Айрис колеблется. — Я не могу.

Но её руки всё так же уверенно прижимают запястья Марианны к прохладному дереву рамы, а Марианна уже ощущает тепло её возбуждения сквозь тонкий слой собственного платья.

— Ты можешь. Ты знаешь это, иначе ты бы не пришла ко мне и уж тем более не последовала бы ко мне в спальню, правда?

Айрис наклоняется и затыкает её поцелуем — отчаянно засовывая свой маленький юркий язык ей в рот, облизывает зубы — никакой грации, никакого изящества, только вопрос, который она не знает, как задать, — и Марианна отвечает «да» каждым встречным движением языка. Айрис разжимает хватку на запястьях и касается груди Марианны, с силой скользя по соскам, едва прикрытым тонким розовым шёлком. И Марианна, та Марианна, которая никогда не чувствовала ни малейшего энтузиазма от таких ласок, вдруг вся подбирается, застонав,— это другое, это совсем иначе, не так, как с легионом анонимно-одинаковых мужчин, притворявшихся благородными эрами. Айрис, обнажённая, трётся об её ногу, и, Создатель, Марианна чувствует её влагу, которая просачивается сквозь шёлк; влагу и жар, а благообразная северная добродетель уже задирает её розовое платье: Марианна вздрагивает. У герцогини Окделл, оказывается, жёсткие пальцы с совсем не женскими мозолями — от верховой езды, от работы... Поэтому она носит перчатки? — проносится мысль и тут же гаснет. Руки Айрис твёрдые, как у мужчины, нежны совершенно по-женски.

Айрис сползает вниз, лижет Марианну сквозь бельё, замирает, чтобы жар мокрого рта медленно, вкрадчиво проник сквозь тонкий шёлк — уже и так мокрую от её, Марианны, возбуждения, и тут же втягивает в рот складки ткани, тихо посмеиваясь. Её смех проникает в Марианну, прокатывается по всему огромному, полому пространству внутри, отдаётся напряжённой вибрацией внизу живота, кончиках пальцев, и Марианна цепляется в русую копну волос, запускает ногти в растрёпанную гриву.

Пожалуйста.

Айрис сжаливается. Приподнимает её ногу, медленно, зубами, стаскивает панталончики, лаская внутреннюю поверхность бедёр губами, ресницами, потираясь тёплым кончиком носа, — Марианна только поражается, когда их роли успели так поменяться? Кто на кого охотился? Долгое время — тянущееся как вечность, Айрис использует одни лишь пальцы, длинные пальцы с коротко обгрызенными (ах, как не благородно!) ноготками. Вот она задумчиво касается половых губ, чуть надавливает, — тут же убирает палец, Марианна подавляет рычание. Она, виртуозная шлюха, сейчас словно ученица перед насмешливой, снисходительной учительницей. Это странное, сбивающее с толку ощущение злит, выводит из себя и возбуждает, будто Марианне дали небрежную затрещину и тут же жадно задрали юбку, пока в голове ещё звенит. Айрис играет с ней, изучая её с любопытством, зачарованно рассматривает, стоя на коленях, склоняясь, словно перед святыней. Марианна уже понимает, что Айрис никогда и ни для кого не вставала на колени. Даже ради Рокэ Алвы, который вышвырнул её, — не встала. Но ради Марианны — почему же?

Айрис гладит её живот, обходя шрам (Марианна напрягается, но Айрис словно бы не замечает), кусает за мягкую складку над лобком, трётся щекой, восхищённо рассмеялась:

— Ты такая гладкая здесь… Это…

— Непривычно? — Марианна выгибается навстречу её губам. Ещё бы они были чуть ниже...

— Это прекрасно, — просто отвечает Айрис. И замолкает. Марианна видит, как большими и указательным пальцами Айрис осторожно разводит мягкие розовые складки, восхищённо прикусывает губу… Наклоняется и чуть дует.

Марианна едва успевает подавить всхлип — мерзкая, мерзкая девчонка. В отместку Марианна закидывает ноги ей на плечи, скрещивая лодыжки за головой, и прижимает к себе. Хочешь поиграть? Давай поиграем. Марианна просовывает руку между их телами и раскрывает себя, предлагая, сдаваясь — мысленно пообещав себе взять реванш позже. Айрис, с горящими глазами и сбившимся дыханием, только смеётся, облизывает ладонь, скользит языком, ласкает пальцы, вылизывая её неторопливо, тщательно (Марианна втягивает в себя ставший таким горячим воздух), а потом коварно кусает её за мизинец. Марианна отдёргивает пальцы, и Айрис наваливается на неё, накидывается, как голодный зверёныш, накрывает губами клитор, жадно втягивает его в себя, грубо наглаживая его языком.

Марианна чуть не теряет сознание — какой же позор, не дай Создатель Коко узнает о том, как она позорно беспомощна. Язык и пальцы Айрис погружаются в мускусную, шёлковую упругость, неутомимо, чутко ведомые интуицией, инстинктивно зная, где нужно гладить, вводить толчками, а где достаточно лишь нажатия подушечкой большого пальца. Марианна совсем не ожидала такого напора, яростного накала, который, оказывается, таился в Айрис под слоем холодного пепла — как будто вся её тщательная сберегаемая нежность, хранимая всю жизнь, наконец щедро изливается на Марианну — и Марианна встречает стремительную мощную волну, эту любовь без адреса, нежность ради нежности, — своей.

Ноготками Айрис чувствительно колет внутри, и Марианна без слов поглаживает коленом её горячее ушко. Айрис тут же вскидывает голову, ещё облизывая губы, блестящие пальцы и виновато улыбается: с алой нижней губы протягивается тонкая, влажно-серебряная нить.

— Простите. Я исправлюсь.

И действительно исправляется.

Каждое её прикосновение поднимает Марианну всё выше и выше. Марианна цепляется в её белые плечи, оставляя багровые полумесяцы, но Айрис не замечает, поглощённая Марианной, маленькая, жадная, злая девочка, преследующая чужое удовольствие так же ревниво, как своё собственное.

Тяжело дыша, Айрис ложится в ногах, прижимает влажным, пылающим лбом к ступне Марианны. Её трясёт, будто в ознобе. И Марианну тоже:

— Вверх, девочка. Сядь мне на лицо.


Айрис почти лишена привычных округлостей — ни грана жирка, только сухие мускулы. В деревне нелегко вырасти изнеженным и слабым. Мышцы на икрах зримо выделяются, задница — маленькая, восхитительно круглая и сочная. Верховая езда по надорским взгорьям вылепила из Айрис Окделл гордую богиню.

Айрис осторожно заключает голову Марианны между бедёр, но ещё медлит, вкрадчиво касаясь пушистым лобком подбородка, но тут же решается— Марианна едва успевает приоткрыть губы, а Айрис уже опускается, сладко застонав. Айрис слишком узкая — даже один палец входит в неё с трудом, — поэтому Марианна ласкает её снаружи. Ловит ртом тягучую прозрачную каплю, трётся щекой о горячую, чуть липкую кожу бёдер, скользит языком к набухшему клитору, широко лижет, и Айрис крепче сжимает ногами её голову. Марианна не может её видеть, но перед глазами встаёт образ — выгнутая спина, сильные ноги, гордо торчащие возбуждённые грудки. Марианна гладит влажную спину Айрис, пробегается пальцами по самой тонкой линии позвонков, трогательно выступающих под кожей, и касается напряжённых ягодиц, притискивает их к себе, насаживая Айрис на свой язык, жадно дыша её свежестью, её легким потом, смакуя раскалённый гладкий жар. В самой Марианне томительно пусто, вокруг плывёт острый запах возбуждения Айрис, от которого ноги сами разъезжались по кровати, и хочется только подставить шею под ошейник, заскулить, перевернувшись на спину и беззащитно выставить всю себя на обозрение — вот, я, смотри, возьми меня, пожалуйста, возьми меня — этот запах уже сроднился с Марианной. Она засовывает пальцы внутрь — сделать запах Айрис частью себя, заполнив мокрую пустоту. Стонет. Наверное, этот стон отражается где-то в Айрис — она дёргается, тоненько дрожит, сжимаясь, словно пытается увернуться, спрятаться в раковину от наслаждения, которое становится почти мучительным.

Пальцами другой руки, поглаживающей ягодицы Айрис, Марианна ныряет в ложбинку между ягодиц, касается маленького сжатого ануса — Айрис некуда бежать. Марианна выдерживает паузу, чтобы во рту щедро накопилось слюны, а потом лениво трахает её языком, игнорируя клитор — как тебе такое, маленькая нахалка?

Та только ругается на северном арго — прелюбопытное полнозвучное наречие. Тонкий слух Марианны приметил его ещё во время пребывания под этим гостеприимным пологом братца Айрис, но с её губ гортанные слова не падают отрывисто и хрипло, как у него, а парят между ними, будто отзвук серебряного колокольчика; вскоре Айрис замолкает, лишь тихо и рвано вздыхает, захваченная лёгкой цепочкой удовольствия, за которую Марианна притягивает её к себе всё ближе.

Вкус смазки усиливается — Айрис течёт щедро, пачкая губы, и Марианна жадно слизывает всё, до чего может дотянуться: Айрис, солёная, сладкая; сочное яблоко, принесённое морской волной, кричит — ликующе, громко, — вплетает пальцы в волосы Марианны, прижимает её к себе, трётся об неё грубо, похотливо, заботясь только о своём удовольствии, словно захватчик, помечающий собой добычу, совсем как мужчины, которые были у Марианны до неё, но она лучше, как же она лучше… будто разом стирает всех их с тела Марианны, подчиняя её себе безраздельно... и снова кончает.

Марианне хватает одного движения пальцев внутри, чтобы не отстать от неё — хотя как можно догнать богиню?


Снова пытаться научиться дышать — сложно. Никогда с Марианной не было такого — честного, сладкого, с тех пор как ей исполнилось четырнадцать, и тот мальчик-конюх с льняными волосами и улыбкой — так странно, она помнит лишь эту улыбку и почти ничего больше — утянул её в сено, душистое и колкое.

Айрис беззаботно раскидывает ноги. Кожа вся в укусах, следах размазанной помады — знаках Марианны; половые губы, натёртые языком и пальцами, возбуждённо-алые, припухшие, влажно поблескивающие от смазки — она всё ещё сочится. Марианна, Марианна сделала это с ней — сжимается внутри что-то удовлетворённое, ревнивое, собственническое, давно забытое.

Марианна хочет ещё. Всю Айрис без остатка, на себе, в себе, всю. Марианна только что кончила трижды, и ей мало. Ей, кошки дери, мало. Она переводит дыхание, сглатывает лишнюю слюну:

— Вы такая грязная, герцогиня. Придётся с этим что-то делать...

— Вылижите меня, пожалуйста, — невинно просит Айрис, хлопая ресницами, закатное исчадье.

И тут же приподнимается и вбирает в ладони грудь Марианны, потирая твёрдые соски между шероховатых пальцев.

«И если ты — берег, то я волна, молящая небо о полной луне».

Марианна повинуется с удовольствием.


Снаружи ветер, как выпущенный на волю кошмар, воет, бросает в окна острый колючий снег, но внутри тепло — жарко, пахнет соитием, недавним возбуждением, пахнет — Марианна вдыхает широко, — пахнет женщинами, долго и страстно любившими друг друга. Тонкий, земной запах, по которому она и не подозревала, насколько соскучилась.

Айрис лежит у неё под боком. Левой рукой скользит по коже, сплетает невидимый узор, заключая завиток, начавшийся за ухом, на соске, затвердевшем под её вкрадчиво-вопросительном пальцем. Марианна двигает бёдрами, подаваясь на пальцы правой, которыми Айрис лениво трахает её. Через пару минут Айрис осторожно вытаскивает влажную ладонь, рассеянно тянет в рот, вылизывая костяшки, словно леденцы.

— А это от чего? — она кивает головой на шрам, начинающийся над гладким лобком. Марианна яростно улыбается.

— Моя работа имеет неприятные стороны. Последствия. И иногда от последствий нужно избавляться.

Айрис замирает. Медленно оглядывает всю Марианну от макушки до пяток, отнимает от губ пальцы и склоняет голову.

Марианна никогда не прячет этот шрам. Он служит ей вечным напоминанием о юности, неопытности и страхе. Об упущенном шансе начать другую жизнь, новую, жизнь, где можно было обзавестись семьёй. Но цена была слишком дорога. Юная Марианна не могла вернуться в нищету, в никуда. К лошадям и перепачканной мукой замарашке, на которой после войны женился конюх. Да как же его звали?..

Марианна передёргивает плечиками и зажмуривается. Ради мечты пришлось многим пожертвовать. Очень многим.

Кровать чуть прогибается, когда Айрис перекатывается дальше. Это понятно: разве может трепетная, хоть и и чуть сбитая со строгого пути эсператистка простить такое — проституцию, вытравленный плод, всю эту похоть, которую Марианна навязала ей? Марианна могла бы солгать, но Айрис Окделл, как крючком, тянула из неё на поверхность всё давно забытое, похороненное, болезненное. Правдивое.

Марианна вдруг чувствует прикосновение — и распахивает глаза от изумления. Айрис пылко прижимается к шраму губами. И поднимает голову, смотрит на неё глазами, до краёв полными благодарности. Её обветренные жаркой ночью губы, сладкие, нежные, густой румянец; черты, столь полные жизни, — никаких мёртвых икон. Как Марианна могла только подумать такое? Это яростная красота древности, грубая, резкая, красота силы, полной, тем не менее, благородства. Рокэ Алва с его тягой к оруженосцам, с его насмешками — а не отправить ли чопорную девицу Окделл в бордель, то-то смеху будет — не стоил и вздоха её. Все тени мира сошлись в цвете её ресниц, широких — как у брата — бровях. Улыбка оживляет её лицо, освещает, — вот приоткрылись тонкие нежные губы, обнажились очаровательные белые зубки, похожие на крохотные жемчужины… Но уже через мгновение привычное выражение зверька, привыкшего к оплеухе, а не к ласке, поднимающего шёрстку, возвращается. Айрис выпрямляется на кровати.

— Вы же берёте деньги? У меня ничего нет, только это, — Айрис бесхитростно снимает с себя эсперу. — Берите, берите же. Или этого мало? — стоя на коленях, обнажённая, протягивает полные ладони серебра.

Марианна прикусывает губу, чтобы не завыть от нежности — иногда на неё нападала эта дурацкая извечная чувствительность, поднимала голову, непрошеная, незваная, и Марианна так и не научилась с ней справляться.

— Нет. Не надо, Айрис. Мне было с тобой хорошо, и этого достаточно.


Одеваются в спешке — они провалялись в постели весь день, а Марианне надо ещё успеть перекусить перед посещением Килеана (дрянь, каких поискать) и подмыться, замазать слишком явные метки, которые Айрис щедро рассыпала по её телу. Сама Айрис тоже вертится перед зеркалом, пытаясь заключить пурпурно-багровый потёк укуса под строгий воротничок платья.

Перед тем как исчезнуть в голубоватом предвечернем свете, Айрис задерживается, запахиваясь в шубку в шубку, нерешительно мнётся:

— Ну… Я ещё приду? — ни капли былой нежности, только вежливо протянутая ладонь.

Марианна всё так же ласково улыбается, и тепло жмёт протянутую руку.

— Конечно, милая. В любое время.