Я повстречала ее, возвращаясь с рынка. Зелень и овощи лежали в моей корзине, а женщина в доспехах королевской армии говорила о солнечных бликах, запутавшихся в моих волосах; поначалу это озадачило меня, а потом — рассмешило.

До тех пор, пока я не заглянула в ее глаза. Серо-зеленые — не с чем сравнить, ни с небесной синевой, ни с молодой листвой. Но в сравнениях и не было нужды. Мы просто стояли рядом, и я неотрывно смотрела на лицо той женщины — еще молодое, ей не было и тридцати, хотя в русых волосах на виске виднелась седая прядь.

А она все говорила: о битвах, в которых сражалась, о своих сомнениях — и о надежде, которую я могу ей подарить. Всего лишь локон волос — напоминание о мирной жизни, о том, за что стоит сражаться...

Так просто. И я без колебаний выпростала из косы длинную золотистую прядь, отрезала предложенным ножом — боевым, непривычно тяжелым, с остро отточенным лезвием — и протянула ей, едва удержавшись от того, чтоб не схватиться за ее руку.

— Вы... сможем ли мы видеться чаще? — запинаясь, спросила я напоследок.

— Может быть. А может, и нет, — уклончиво ответила она. — Прощайте, прекрасная леди.

Вот так — «прощайте»; женщина и ее спутники, ждавшие чуть поодаль, ушли, а я осталась стоять, сжимая затекшими пальцами ручку корзины. В голове билась одна мысль: никто никогда не называл меня «прекрасной леди», даже соседский сын, неразлучный товарищ по детским играм — само собой разумеющимся считалось, что мы поженимся, не возражала и я. И никто не смотрел на меня так, будто я одна в целом мире что-то значила. Будто она знала обо мне что-то, чего и сама я не знала; будто обещала нечто далекое, давным-давно потерянное — и я была этого достойна.

Нет, все же не одна мысль. Вторая — «дура ты, развесившая уши на красивые слова, и больше ничего».

Может быть. А может, и нет.

Красивых слов мне доводилось слышать немало, пусть они и звучали для других. На рыночной площади местный писатель то и дело зачитывал куски из своих рукописей — там отважные рыцари обращались к прекрасным дамам почти так же, и если я останавливалась послушать, зубы ломило, будто наелась слишком сладких конфет. Но сейчас этого чувства не было. Может, потому, что она могла исполнить свои обещания?

Две недели после встречи я ходила сама не своя. Голос той женщины все еще звучал в моей голове, гудящей, словно колокол после удара. Все валилось из рук, но я упорно бралась за любую работу и держалась подальше от окон, чтобы не смотреть в них, не искать ее взглядом, замирая при виде мало-мальски схожей фигуры.

«В темные времена особенно легко потерять себя, когда нет даже проблеска надежды...» Мне следовало попросить ее локон в таком случае. Потому что себя я даже и не искала — просто жила, как живется, словно спала наяву. А сейчас это похоже на сон внутри сна, и никак не получается наконец проснуться.

Нынешняя весна стала для меня восемнадцатой — началом полноценной взрослой жизни. Мне не хватило ни смелости и силы для того, чтобы присоединиться к королевской армии или хотя бы к городской страже, ни магического дара, чтобы отправиться в Гильдию Творцов на острове. Даже если отбросить столь героические пути — ни одно из ремесел я не могла назвать своим, хоть и помогала отцу и матери в аптеке. Я следила за домом: мыла полы, стирала белье, готовила еду, шила, ходила на рынок, кормила кур и кроликов, возилась в садике с целебными травами — да мало ли что еще; и ждала, когда мой жених накопит достаточно денег и сможет привести меня в свой дом. Обычное дело для горожанки, никому и в голову не пришло бы меня упрекнуть. Мои старшие сестры занимались тем же самым как до замужества, так и после, и были вполне довольны. Но беда в том, что я не выбирала сознательно такую жизнь — просто плыла по течению, а потому не чувствовала себя счастливой. И не понимала этого, пока не увидела ту женщину.

А чего я хочу сейчас? Выйти за пределы Эверлайта и найти там себя. И ее — но с таким же успехом можно хотеть стать королевой Эмпирии. Она не сказала прямо, что мы никогда больше не увидимся, но я смотрела правде в глаза: надежды почти нет. Прошло две недели, за это время можно пересечь полстраны. Я пыталась собирать слухи на рынке и среди посетителей аптеки, но никаких зацепок не нашла — ничего удивительного, она ведь даже своего имени не назвала. Пришлось оставить поиски, чтобы не вызвать подозрений.

Мама все же догадывалась, что со мной что-то не так, осторожно выспрашивая, здорова ли я и все ли ладно у нас с женихом (который, к счастью, уехал по делам в Грейфелл — как смотреть ему в глаза?). Я отговаривалась головной болью и притворялась, будто пью заваренные ею травы — не признаваться же, что одержима женщиной, которую увидела в первый и в последний раз; разлюбила — а точнее, никогда и не любила на самом деле — своего жениха, и совсем не понимаю, что делать со своей жизнью теперь. Незачем кому-то знать о таком, особенно матери. И, принимая из ее рук очередное лекарство, я решила: если не могу делать то, что хочу — буду делать то, что должна. Хотя бы ради нее и отца.

Выйдя однажды вечером проветриться — это было рискованно, пусть солнце еще и не зашло, Эверлайт становился все более опасным даже при свете дня — я брела по пустой улице и в очередной раз пыталась разобраться с мыслями.

Надо выкинуть все эти глупости из головы. Тысячи людей живут не так, как хотели, но занимаются своим делом и не жалуются; беженцы, лишившиеся всего в Войне Магов, каждый день у городских ворот умоляют о праве войти и попытаться получить хотя бы часть тех благ, которые я имею каждый день и не замечаю. Глядя на это, просто смешно плакаться, что, мол, жизнь сложилась как-то не так. У меня есть крыша над головой, еда и одежда, я здорова, все мои близкие живы и благополучны. Что еще нужно? Со временем прядь волос отрастет, а лицо той женщины сотрется из памяти. И через много лет, в собственном доме, в окружении детей и внуков, я если и вспомню ее, то как мимолетное видение из молодости, вскружившее голову. С кем не бывает, скажу я себе, хорошо, что не натворила беды по глупости...

...она шла навстречу мне, и все мысли и планы на будущее — такие правильные, такие разумные — рассыпались прахом. Осталось только то, на что я в глубине души давно решилась. И действовать нужно было сейчас или никогда, пока она не ушла снова, оставив меня, теперь уже точно навсегда.

Что же, даже в худшем случае я не вернусь домой с бастардом в животе, не так ли?

— Воительница! — я кинулась ей наперерез. Она замерла напряженно на мгновение, потом, видимо, узнала меня и улыбнулась краем рта:

— Доброго вечера, леди. В такой поздний час выходить небезопасно — могу я сопроводить вас до дома?

— Да... то есть, нет, — сбивчиво начала я, торопясь выплеснуть самое важное, пока видение не растаяло снова — вместе с моей дерзостью: — Возьмите меня с собой.

— Что? — искреннее изумление и недоумение в ее широко распахнутых глазах едва не сбили меня с пути, но остановиться я уже не могла и не хотела:

— Пожалуйста, возьми меня с собой. С того дня, как мы повстречались, я больше ни о чем думать не могу.

— Но... ты же увидела меня в первый раз в жизни. Ты даже не знаешь, кто я.

— А разве это так важно?

— Полагаю, да. Меня зовут Тахар.

— Тахар? Как... — я вспомнила слухи о дочери Исамо Тахара, перешедшей на сторону короны; будто бы ее приговорили за что-то к смертной казни, но она сбежала из тюрьмы. Значит, не просто слухи.

— Да. Мой отец — предатель и изменник, я сама теперь вне закона.

Наверное, беглые преступницы и могут смотреть невероятно честными глазами и даже просить локон волос у понравившейся женщины, но в ее голосе были те же чувства, с какими она говорила о давно прошедших битвах — горечь и сожаление. Это нельзя подделать. И я, как и мои родители, даже по слухам не верила, что Тахар способна на что-то дурное. Если она отказалась от всего, что имела, и пошла против отца еще в начале войны, когда Исамо был на пике могущества, то не могла стать предательницей.

Странно, но мне даже стало легче. По крайней мере, я теперь знала, как называть «ту женщину», образ получил имя.

— Эверлайт — нейтральный город, ему нет дела до политики. А мне — до того, кто твой отец и за что тебя осудили. Даже если ты приведешь меня прямо в когти Нора!

— Как тебя зовут? — спокойно спросила Тахар, ничуть не тронутая этой речью.

— Хелена.

— Чудесно. И почему же ты так хочешь уйти со мной, Хелена? — ее голос чуть потеплел, когда она произнесла мое имя. Добрый знак — или нет?

— Я понимаю, что это звучит глупо и по-детски. Но твои слова помогли мне понять... поверить в себя и решиться изменить свою жизнь. Ты говорила, что я для тебя — проблеск надежды. Стань им для меня, прошу!

— Мне жаль вводить тебя в заблуждение, — покачала головой Тахар. — Не хотела я говорить этого, но, видно, придется. Я солгала тебе, прости. Мне нужны были волосы для одного дела — и ничего больше.

— Если ты лжешь, то сейчас, Тахар. Что в медальоне на твоей шее?

Я блефовала — откуда мне было знать, может, волосы матери или подружки; но Тахар побелела и раскрыла медальон. На ее ладонь упала светлая прядка — половина той, что я отрезала от своей косы.

— Ты почувствовала то же самое, что и я.

— Даже если и так. Позволять чувствам управлять собой — последнее дело, и я уже сказала тебе тогда, что не ищу любви на всю жизнь и не могу ее себе позволить.

— А я не прошу любви. Ты права — для этого мы едва знакомы, но достаточно для того, чтобы захотеть узнать друг друга; но и этого я у тебя не прошу. Только шанс, только одну попытку увидеть мир и себя в нем. И даже если бы то, что ты мне тогда сказала, было ложью от первого до последнего слова — мне уже все равно. Я мало что могу предложить прямо сейчас, но клянусь, что хотя бы не стану обузой.

— Ты понимаешь, что я не простая путешественница, и даже к королевской армии не имею никакого отношения, хотя и в таком случае тебе ни за что не следовало бы идти со мной? Моя миссия опасна. У нас есть более-менее надежное укрытие, но нет гарантий, что завтра же оно не будет сожжено и разгромлено, а меня и всех моих сподвижников не казнят.

— А где сейчас вообще спокойно? Людей в Эверлайте похищают по ночам, а стража закрывает на это глаза; «Праведный свет» проповедует на каждом углу, призывая каяться и уничтожать «осквернителей», беженцы идут толпами, бедняцкие кварталы переполнены. Может, завтра сюда придет кровавая лихорадка и выкосит половину города, и я умру, кляня свою нерешительность?

Посмотрев в резко омрачившееся лицо Тахар, я запоздало прикусила язык — последнее, пожалуй, было лишним, не стоит бросаться такими словами.

— И не боишься вот так оставить привычную жизнь, друзей и близких? Может, уже завтра ты пожалеешь о своем поступке.

— А если не сделаю этого — буду жалеть до последнего дня. Да, я уйду из Эверлайта не с легким сердцем — моя жизнь здесь все-таки не была тюрьмой, и не знаю, искуплю ли вину перед родителями и женихом — могу лишь надеяться, что они меня простят. Но лучше быть виновной перед ними, чем перед собой, — я выдохлась и замолчала, глядя Тахар прямо в глаза. Она уже собиралась ответить, но сделать это ей помешали:

— Так-так, какая трогательная сцена, — донесся из-за спины уже смутно знакомый мелодичный голос, затем показалась и его обладательница. Ну да — эльфийка, сопровождавшая Тахар тогда на рынке; я видела ее только мельком, но узнала. — Я чуть не прослезилась. Не хотелось бы вас прерывать, но мне подумалось, что следует напомнить о своем присутствии.

— Ирия... — обреченно вздохнула Тахар, но эльфийка и ухом не дернула:

— Тахар. Возьми девочку с собой.

Я возблагодарила всех Хранителей разом — не иначе, это они послали ее на подмогу. И мысленно попросила прощения у Ирии, хотя она вряд ли в нем нуждалась, за собственный гнев от осознания, что наш разговор, потешаясь, слушал кто-то другой.

— Ирия!

— Дожди Элен, Тахар, мы отправили в Муландир столько случайно встреченных на дороге людей, что странно делать исключение для нее. Одной больше, одной меньше... К тому же рабочие руки никогда не помешают.

— С вами обеими мне не справиться, — грустно улыбнулась Тахар, и я затаила дыхание, понимая, что победила. — И это урок для меня — за свои слова нужно отвечать. Что же ты умеешь делать, прекрасная леди?

— Я вела хозяйство и могу выполнять любую домашнюю работу; еще я разбираюсь в целебных растениях и умею составлять простые лекарства...

— Хорошо, — на несколько мгновений задумавшись, кивнула она. — Сейчас я провожу тебя до дома; ты уладишь все свои дела и будешь ждать, пока не придет человек от меня. Вы вместе доберетесь до границы — а там встретимся снова и отправимся на нашу базу.

— В Муландир? Затерянный город Создателей?

— Да. Но не рассчитывай на романтические приключения и вековые тайны — там размещены два лагеря, а город пустовал много лет и теперь должен стать из древнего памятника удобным жилищем для всех. Ты приложишь к этому руки, будешь шить, стирать, готовить еду, вести учет запасам на складах и исполнять еще сотни дел — словом, заниматься хозяйством, как и здесь. А в свободное время — помогать целителям и учиться. Мы обсудим и плату за твою работу, только много предложить я не могу. Согласна ли ты на это?

— Да, — ответила я, не раздумывая. К труду мне было не привыкать; и, без сомнений, любое место, где есть возможность хоть изредка видеть Тахар, достойно того, чтоб сделать его уютнее и надежнее.

— Тогда мы встретимся снова. А сейчас идем, пока тебя не хватились.

Я шла рядом с Тахар и Ирией, возвращаясь по знакомой улице домой, и, кажется, наконец просыпалась. Будущее все еще было туманным, но «проблеск надежды», облаченный в доспех королевской армии, неутомимо шагал рядом. И я верила, что тоже выиграю свои битвы — ведь нужно еще убедить родителей. Бросать их и сбегать тайком, без единого слова на прощание, я больше не собиралась. Если смогла уговорить Тахар (пусть и с помощью Ирии) — это мне тоже по плечу.

Ну, а потом мне предстоит сражаться всего лишь с немытыми котлами в этом самом Муландире. А уж их и подавно бояться нечего.