Вам исполнилось 18 лет?
Название: Тринадцатый шаг навстречу
Автор: Bis_Bald
Номинация: Фанфики более 4000 слов
Фандом: Doctor Who
Пейринг: Мисси / Доктор
Рейтинг: PG-13
Тип: Femslash
Жанры: AU, Ангст
Год: 2018
Скачать: PDF EPUB MOBI FB2 HTML TXT
Описание: Перед лицом одушевленной боли невозможно лгать ни себе, ни другим. Говорить правду, впрочем, невозможно тоже.
Примечания:
В Польше существовал обычай, что, когда происходила казнь заключённого, в последний момент из толпы, расталкивая всех вокруг, могла выбежать девушка и закричать "Он мой". И тогда преступник мог быть помилован.
Imagine your OTP. (с)
«Отвратительный день для смерти», — думает Мисси, спрятавшись между зеваками, пришедшими посмотреть на очередную попытку казнить предположительно последнюю Повелительницу времени. Не то чтобы у них не было других развлечений, у всех этих собравшихся (Мисси готова была поклясться, что по прошествии недолгого времени те два кибермэна в правом ряду ещё заставят побеспокоиться всех окружающих, да и зайгоны — не самая приятная компания), но Доктор в очередной раз вляпалась.
Она всегда попадала в безвыходные ситуации. Это следовало написать на ТАРДИС, нанести несмываемыми чернилами на всех существующих языках, указать везде: «Если вы хотите погибнуть максимально неприятной смертью или, как минимум, обзаводиться врагами каждые четыре часа, заходите».
Честное слово, сама Мисси порой предполагала, что Доктор с её умением вмешиваться в самую гущу событий могла оказаться губительнее для условно мирного населения любой планеты, чем добрая половина вселенских заговоров. К тому же в последнее время она будто нарывалась: перемещалась по мирам судорожно, рывками, почему-то не завела себе очередного питомца, бежала, бежала, бежала. Мисси много знала о побеге: в конце концов, уж она могла дать фору Доктору в том, что касалось бега с препятствиями и преследователями на хвосте, и не то чтобы видела в этом нечто нездоровое, о, нет, это всё в характере Доктора… Скорее, это было похоже на обострение — сорваться с места, посчитать, что лучше всего клин вышибают клином, что, вероятно, хорошая порция постоянной смертельной опасности поможет о чём-нибудь забыть. Хотя бы минут на десять.
— Лучше бы ты продолжал играть на гитаре… — она усмехается, оглядывается, усмехается снова. — Эффектные появления, неудачно взятые ноты, мозоли на пальцах, всё это развлекает гораздо больше, чем третья казнь за одну неделю.
Мисси не следила за ней: нет, действительно не следила, ей было выгодно поддерживать имидж мертвой — до поры до времени, пока снова не появится случай для эффектной встречи. Она, Мисси, может и стала по меркам Доктора чуть ближе к его пониманию добра, но не более того. Стоило устроить несколько временных парадоксов, случайно — даже как-то по-дурацки — выжить, чтобы залечь на дно, навести справки, мило улыбнуться кому-то в баре так, чтобы он облился своим алкоголем и побелел от испуга. Её заключение не прошло даром, но теперь она вернулась. Может, она и согласилась встать вместе с Доктором, но… Но Доктор бежала, не давая себя поймать, а новая её регенерация стала ещё более юркой, суматошной, отчаянной. Как будто Доктор вспомнила Клару Освальд и решила подобно ей сыграть со смертью.
Мисси едва ли не вздрагивает от раздражения при этой мысли. Как бы то ни было, а здесь Клары нет — ни живой, ни мёртвой, никаких загадочно появляющихся спутниц, Доктор висит в цепях и очевидно не собирается сопротивляться собственному распылению на мельчайшие частицы. Волосы у неё отчего-то мокрые, одежда… одежда хотя бы по размеру, не слишком-то целая, но Мисси не привыкать. И потому она смотрит, как Доктор изредка дёргает цепь, скованную из множества небольших, как будто пылающих звеньев, пытается, пытается удрать, но затем, точно останавливая себя, замирает.
«Как самонадеянно» — шипит Мисси, втайне радуясь, что капюшон скрывает её лицо. Ей не то чтобы грустно: нет, она ждёт очередного её хода, ждёт, пока смекалка Доктора наконец сработает, пока осуществится новый хитроумный план, новое — бесконечно удачное — решение проблемы. И тогда Мисси даже улыбнётся ей вслед, мешать не будет, язвить будет меньше обычного и не вслух, отчитывать за риск, которого становится всё больше с каждой прожитой Доктором секундой, разумеется, тоже. Они потом встретятся: Доктор найдёт новую спутницу, Мисси — новую цель, неважно, что будет этой целью, пусть лишь всё останется на своих местах.
Тогда, на корабле, ожидая того, что Доктор называла — тогда называл — тестированием, Мисси испытывала что-то, сходное с растерянностью. Пульс, бьющийся на шее времени, ускорился, мир вывернулся наизнанку так, что она не представляла его прежним. Просто перестать убивать, сложить оружие, это просто — просто перестать убивать… Перестать флиртовать угрозами, охотиться друг за другом, начать всё заново.
Мисси тогда не знала, возможно ли это, до конца не знала, хотела ли этого — но, едва не погибнув, узнала. Узнала и испугалась, бросилась обратно, но затем… Даже этого не получилось. В конечном итоге, ей дорого обходились все попытки избегнуть своих эмоций — рано или поздно она оказывалась в тупике. Десять шагов обратно, двенадцать влево — тринадцатый шаг навстречу.
И вот теперь она стоит на площади посреди толпы. Здешняя погода не знает ни тепла, ни света, ранняя весна напоминает промозглую осень, ничего из её неплохой, добротно пошитой одежды отчего-то не греет. Рукам непривычно холодно. Ещё немного, и она вцепится в первого же прохожего, одетого теплее, чем сама Мисси.
— Казнить!
Это слово вырывает Мисси из её ледяного оцепенения.
О, конечно же, речь очередного здешнего «главного» — она отчетливо понимает, почему Доктор так не любил их — подошла к концу, а толпа, очевидно, замёрзла тоже, и вот теперь кричит, буйствует, шумит гулко, сливаясь в одно «казнить».
Мисси пробирается через ряды: шаг — толкнуть локтем стоящую перед ней огромную кошку, шаг — извернуться, обойти восторженно вопящего… человека? Зайгона?, шаг — пробраться к трибунам, хотя бы взглянуть на цепи, узнать, сколько секунд понадобится ей, чтобы высвободить Доктора, которой жизнь, кажется, больше не дорога.
У Мисси есть одно подозрение, почти уверенность — она знает кое-что о цепях, в которые заковывают преступников, сколько раз так заковывали её — не сосчитать, но она слышала одну легенду о живых цепях… Ей ведь не чудились блики на звеньях цепей?
— То-то. — говорят рядом с ней. — Не вывернется. В кои-то веки отловили… От Цепей никто ещё не уходил.
— Слишком много нам должен, знаете ли. Старые долги не прощают. — шипят слева. — Если никто не явится по Обычаю, сегодняшний день войдёт в историю.
— Правда или последствия, — вторят позади.
Мисси очень хочется обернуться к каждому из них. Хочется, развернувшись, будто желая обнять, запустить говорящему руку под плащ, коснуться шеи — небось, со складками, морщинистая и дряблая, зайгоны достаточно часто допускают подобные ошибки при создании образов, а потом вонзить в шею нож. Провернуть его в ране, дать почувствовать, что их собственная жизнь, не только жизнь Доктора, которую они так торопятся отобрать, угасает.
Почувствовать их раскаяние почти на вкус.
Правда или последствия? Звучит как фраза, которая могла бы принадлежать и ей.
Жаль, что у неё нет времени даже на одну чужую спонтанную смерть.
«Только ли времени? — её внутренний голос, когда она думает о Докторе, становится похож на голос Мастера. — Только ли отсутствие времени стало мешать тебе убивать?»
Мисси не отвечает, продолжая думать о том, сколько займёт спасение Доктора, если она начнёт прямо сейчас.
Много секунд. Много секунд потребуется.
«Это не просто цепи, — пораженно вздыхает Мисси. — Легенда верна. Это живой детектор лжи. Перед лицом одушевленной боли — той, которую постарались овеществить — невозможно лгать ни себе, ни другим. Говорить правду, впрочем, невозможно тоже».
Цепи, которыми скованы руки Доктора, на мгновение вспыхивают золотым и погасают; лицо Доктора вновь искажается. Мисси, стоящая совсем вблизи, видит эту краткую гримасу боли — Доктор сжимает губы, на секунду зажмуривает глаза, резко, судорожно выдыхает. Потом делает вдох, осторожно, несмело, так, точно её било током несколько часов, а не долю секунды.
«Что она делала? Пыталась высвободиться? Лгала себе? Нет, ложь она не пережила бы, к тому же, золотая вспышка — она сказала себе правду. Боль ей не идёт... — Мисси думает отстранённо, не позволяет себе ни отвлечься, ни вглядеться слишком пристально. — Раньше шла, но это ничего: к боли привыкают, приучают, и всем будет лучше, если этим займусь я, а не остальная вселенная. У меня с собой есть пара вещей, которые помогут оторваться: нужно только разобраться с цепями, не то побежит прямо в них, искрящихся и бьющих током, а я буду отстреливаться. Возможно, у этой планетки вскоре появится несколько впечатляющих проплешин».
— Есть ли кто-нибудь, согласный выполнить условия Обычая? — палач, уже вставший около Доктора, спрашивает устало. — Напоминаю, что для исполнения Обычая вам необходимо назвать своё имя и признать пленника своим. Если цепи «согласятся» с вашим вердиктом, они разомкнутся, если нет — мы казним двоих, и это будет справедливо.
Ей смешно. Мисси позволяет себе рассмеяться, выдыхает, насмешливо глядит, как толпа вокруг неё расступается. На краткие секунды ей перестаёт быть холодно; она уже отчаялась растирать руки, незаметно переступать с ноги на ногу, пытаясь хоть как-то отогреть закоченевшее тело. И вот теперь, стоило только позволить себе стать прежней — той, что не стала бы стоять в толпе, высчитывая наилучший момент для побега, а давно уже перебила бы всех и каждого просто ради мести, как стало теплее. На пару секунд.
— Интересно, вам удаётся казнить хоть кого-нибудь? Хоть раз в квартал? — она болтает, поднимаясь по деревянной лестнице, брезгливо приподнимает подол своего платья — ещё чего не хватало, она дорожит своей одеждой и не позволит портить её хоть кому-либо кроме Доктора или далеков. — Или вы кормите цепи мышами? О, они требуют пищи покрупнее? Надеюсь, сегодня вам будет сниться лязг цепей — это, должно быть, на слух приятнее пения.
Мисси смеётся снова, недостаточно громко и самозабвенно, чтобы не услышать, как пораженно вздыхает Доктор.
— Всех. Мы казнили всех. Назовите своё имя. — палач едва сдерживается, с трудом сохраняет безразличное выражение на лице. Мисси видит, как дёргается уголок его рта, как наливаются кровью его глаза: о, он знает, кто она такая. Она, к сожалению, палача узнаёт тоже — не шутила, говоря Доктору, что вспоминает тех, кого убила, помнит, что тяжело ранила его и убила его сестру.
«Это не раскаяние, — думает Мисси, — это иная стратегия выживания. Впрочем, нет, это была прекрасная, без сомнения, слишком лёгкая и в полной мере заслуженная смерть. Доктор бы согласилась».
— Мисси. О, должно быть, вы помните меня как Мастера? Советую обновить воспоминания. Теперь мне следует расписаться? Всегда казалось, что подобные свидетельства переоценены в виду своей очевидности.
Если до того в толпе ещё перешептывались, то теперь голоса замолкают. Многие знают Мастера, большая часть, разумеется, понаслышке — не многие пережили знакомство, но те, кому это удалось, приложили достаточно усилий для создания соответствующего Мисси имиджа.
— Коснись цепей. А потом скажи, что она твоя. Если сможешь что-нибудь произнести. — палач говорит это со сдержанным предвкушением, одергивает свой плащ, выдерживает насмешливый взгляд Мисси.
— Это ловушка, разумеется. — Мисси пожимает плечами. — Чего не сделаешь ради старого друга.
Доктор на Мисси не глядит: уставилась в пол, дёргает плечами — всё ещё пытается вытащить свою звуковую отвертку, во что бы она не превратила её теперь. Только вот не выходит, и Доктор раздраженно кусает губы.
Когда Мисси приближается, Доктор шепотом произносит:
— У меня всё под контролем. Я выберусь через четыре минуты, у меня есть план.
— Не сомневаюсь. — говорит Мисси. Тон она выбирает самый язвительный, вовсе того не желая, и раздражается ещё больше. Доктор её — всегда была её. Приходилось отвоёвывать у всех, кто желал встать на место злейшего врага Доктора, приходилось мстить, приходилось обращать на себя внимание, приходилось говорить, что она, Мисси, хочет вернуть своего друга обратно, но это, в конечном итоге, пустяки. Доктор её — её враг, друг, любые возможные эквиваленты. В последние сотни лет Мисси всё меньше хочется подбирать подходящее им слово. Она не собирается думать, почему это всё сложнее — дать определение. Почему стало так сложно? Это всё хранилище, столько лет фактически наедине, или, может быть, регенерация — Мисси определённо восприимчивее Мастера, или что-то ещё? Что она скрывает от себя самой?
Мисси хватается за цепь — звенья под рукой прохладные, скользкие, похожие на змеиную чешую, вздыхает глубоко, хочет наконец освободить их обеих…
И тут приходит боль.
Ей казалось, Мастер, выстрелив ей в спину, нанёс ей рану, от которой Мисси едва оправилась, ей случалось сражаться с далеками, воевать против множества противников, уползать с поля боя с тяжелыми ранениями, она, в конце концов, регенерировала не единожды и не без причин. Ей казалось, она знала, что такое боль — не от неё ли она бежала сквозь всё пространство и время, не она ли выбрала забвение и бесчувственность, лишь бы не ощущать ничего кроме злости и смеха? Ей казалось, что боль это нож, воткнувшийся в спину, нож, который проворачивают в ране, чтобы продлить муку, что боль это выстрел, последовавший за просьбой не делать этого, что боль это бесконечные барабаны, разрывающие голову.
Теперь она правда знает.
Раньше боли не было.
— Она моя. — голос срывается, Мисси бьёт дрожь, снова и снова, так, словно вечность она провела под высоковольтным напряжением. — Она моя. Доктор моя.
Мисси кажется, что от неё остался лишь пепел, когда боль наконец прекращается, оставляя после себя мучительную слабость, дрожь в коленях и — почему-то — облегчение от произнесенных слов.
Она не сразу понимает, что свободна.
Цепи беззвучно расстегиваются, освобождая Доктора, и Мисси разжимает судорожно сжатые на звеньях живых цепей руки.
Доктор гладит её по запястью, очень осторожно, несмело.
— Они нас выпустят, но времени в обрез. — шепотом сообщает она. — Надо удирать, пока вся эта толпа познаёт когнитивный диссонанс.
Мисси молча утирает струйку крови, стекающую из уголка рта. У неё есть несколько вопросов к Доктору, к цепям, к этому миру, но пока она предпочтёт, собрав все оставшиеся силы, сорваться с места и броситься вслед за Доктором, куда-то вдаль, туда, где их дожидается ТАРДИС.
— Я считала, что ты мертва. — говорит ей Доктор, как только они забегают в ТАРДИС. — Нож в твоей перчатке. Я знала, что ты собираешься совершить фактически самоубийство.
— Тебя трижды собирались казнить только на этой неделе. — парирует Мисси. — Есть более надёжные способы расквитаться с жизнью.
— Мне нужно было подумать… — меланхолично замечает Доктор. — Есть вещи, которые не исцеляются регенерацией. Иногда для этого требуется убежать. Иногда — вернуться.
Мисси опускает глаза.
Доктор берёт её за руку прежде, чем Мисси успевает вздрогнуть в ожидании прикосновения. Почему-то, хотя всё её тело до сих пор ноет после контакта с Цепями, прикосновение не приносит боли.
— Сейчас станет легче. — говорит ей Доктор, склоняясь к Мисси так близко, что растрепавшиеся волосы щекочут Мисси скулу. — Поверь мне.
Мисси верит.
Она всегда попадала в безвыходные ситуации. Это следовало написать на ТАРДИС, нанести несмываемыми чернилами на всех существующих языках, указать везде: «Если вы хотите погибнуть максимально неприятной смертью или, как минимум, обзаводиться врагами каждые четыре часа, заходите».
Честное слово, сама Мисси порой предполагала, что Доктор с её умением вмешиваться в самую гущу событий могла оказаться губительнее для условно мирного населения любой планеты, чем добрая половина вселенских заговоров. К тому же в последнее время она будто нарывалась: перемещалась по мирам судорожно, рывками, почему-то не завела себе очередного питомца, бежала, бежала, бежала. Мисси много знала о побеге: в конце концов, уж она могла дать фору Доктору в том, что касалось бега с препятствиями и преследователями на хвосте, и не то чтобы видела в этом нечто нездоровое, о, нет, это всё в характере Доктора… Скорее, это было похоже на обострение — сорваться с места, посчитать, что лучше всего клин вышибают клином, что, вероятно, хорошая порция постоянной смертельной опасности поможет о чём-нибудь забыть. Хотя бы минут на десять.
— Лучше бы ты продолжал играть на гитаре… — она усмехается, оглядывается, усмехается снова. — Эффектные появления, неудачно взятые ноты, мозоли на пальцах, всё это развлекает гораздо больше, чем третья казнь за одну неделю.
Мисси не следила за ней: нет, действительно не следила, ей было выгодно поддерживать имидж мертвой — до поры до времени, пока снова не появится случай для эффектной встречи. Она, Мисси, может и стала по меркам Доктора чуть ближе к его пониманию добра, но не более того. Стоило устроить несколько временных парадоксов, случайно — даже как-то по-дурацки — выжить, чтобы залечь на дно, навести справки, мило улыбнуться кому-то в баре так, чтобы он облился своим алкоголем и побелел от испуга. Её заключение не прошло даром, но теперь она вернулась. Может, она и согласилась встать вместе с Доктором, но… Но Доктор бежала, не давая себя поймать, а новая её регенерация стала ещё более юркой, суматошной, отчаянной. Как будто Доктор вспомнила Клару Освальд и решила подобно ей сыграть со смертью.
Мисси едва ли не вздрагивает от раздражения при этой мысли. Как бы то ни было, а здесь Клары нет — ни живой, ни мёртвой, никаких загадочно появляющихся спутниц, Доктор висит в цепях и очевидно не собирается сопротивляться собственному распылению на мельчайшие частицы. Волосы у неё отчего-то мокрые, одежда… одежда хотя бы по размеру, не слишком-то целая, но Мисси не привыкать. И потому она смотрит, как Доктор изредка дёргает цепь, скованную из множества небольших, как будто пылающих звеньев, пытается, пытается удрать, но затем, точно останавливая себя, замирает.
«Как самонадеянно» — шипит Мисси, втайне радуясь, что капюшон скрывает её лицо. Ей не то чтобы грустно: нет, она ждёт очередного её хода, ждёт, пока смекалка Доктора наконец сработает, пока осуществится новый хитроумный план, новое — бесконечно удачное — решение проблемы. И тогда Мисси даже улыбнётся ей вслед, мешать не будет, язвить будет меньше обычного и не вслух, отчитывать за риск, которого становится всё больше с каждой прожитой Доктором секундой, разумеется, тоже. Они потом встретятся: Доктор найдёт новую спутницу, Мисси — новую цель, неважно, что будет этой целью, пусть лишь всё останется на своих местах.
Тогда, на корабле, ожидая того, что Доктор называла — тогда называл — тестированием, Мисси испытывала что-то, сходное с растерянностью. Пульс, бьющийся на шее времени, ускорился, мир вывернулся наизнанку так, что она не представляла его прежним. Просто перестать убивать, сложить оружие, это просто — просто перестать убивать… Перестать флиртовать угрозами, охотиться друг за другом, начать всё заново.
Мисси тогда не знала, возможно ли это, до конца не знала, хотела ли этого — но, едва не погибнув, узнала. Узнала и испугалась, бросилась обратно, но затем… Даже этого не получилось. В конечном итоге, ей дорого обходились все попытки избегнуть своих эмоций — рано или поздно она оказывалась в тупике. Десять шагов обратно, двенадцать влево — тринадцатый шаг навстречу.
И вот теперь она стоит на площади посреди толпы. Здешняя погода не знает ни тепла, ни света, ранняя весна напоминает промозглую осень, ничего из её неплохой, добротно пошитой одежды отчего-то не греет. Рукам непривычно холодно. Ещё немного, и она вцепится в первого же прохожего, одетого теплее, чем сама Мисси.
— Казнить!
Это слово вырывает Мисси из её ледяного оцепенения.
О, конечно же, речь очередного здешнего «главного» — она отчетливо понимает, почему Доктор так не любил их — подошла к концу, а толпа, очевидно, замёрзла тоже, и вот теперь кричит, буйствует, шумит гулко, сливаясь в одно «казнить».
Мисси пробирается через ряды: шаг — толкнуть локтем стоящую перед ней огромную кошку, шаг — извернуться, обойти восторженно вопящего… человека? Зайгона?, шаг — пробраться к трибунам, хотя бы взглянуть на цепи, узнать, сколько секунд понадобится ей, чтобы высвободить Доктора, которой жизнь, кажется, больше не дорога.
У Мисси есть одно подозрение, почти уверенность — она знает кое-что о цепях, в которые заковывают преступников, сколько раз так заковывали её — не сосчитать, но она слышала одну легенду о живых цепях… Ей ведь не чудились блики на звеньях цепей?
— То-то. — говорят рядом с ней. — Не вывернется. В кои-то веки отловили… От Цепей никто ещё не уходил.
— Слишком много нам должен, знаете ли. Старые долги не прощают. — шипят слева. — Если никто не явится по Обычаю, сегодняшний день войдёт в историю.
— Правда или последствия, — вторят позади.
Мисси очень хочется обернуться к каждому из них. Хочется, развернувшись, будто желая обнять, запустить говорящему руку под плащ, коснуться шеи — небось, со складками, морщинистая и дряблая, зайгоны достаточно часто допускают подобные ошибки при создании образов, а потом вонзить в шею нож. Провернуть его в ране, дать почувствовать, что их собственная жизнь, не только жизнь Доктора, которую они так торопятся отобрать, угасает.
Почувствовать их раскаяние почти на вкус.
Правда или последствия? Звучит как фраза, которая могла бы принадлежать и ей.
Жаль, что у неё нет времени даже на одну чужую спонтанную смерть.
«Только ли времени? — её внутренний голос, когда она думает о Докторе, становится похож на голос Мастера. — Только ли отсутствие времени стало мешать тебе убивать?»
Мисси не отвечает, продолжая думать о том, сколько займёт спасение Доктора, если она начнёт прямо сейчас.
Много секунд. Много секунд потребуется.
«Это не просто цепи, — пораженно вздыхает Мисси. — Легенда верна. Это живой детектор лжи. Перед лицом одушевленной боли — той, которую постарались овеществить — невозможно лгать ни себе, ни другим. Говорить правду, впрочем, невозможно тоже».
Цепи, которыми скованы руки Доктора, на мгновение вспыхивают золотым и погасают; лицо Доктора вновь искажается. Мисси, стоящая совсем вблизи, видит эту краткую гримасу боли — Доктор сжимает губы, на секунду зажмуривает глаза, резко, судорожно выдыхает. Потом делает вдох, осторожно, несмело, так, точно её било током несколько часов, а не долю секунды.
«Что она делала? Пыталась высвободиться? Лгала себе? Нет, ложь она не пережила бы, к тому же, золотая вспышка — она сказала себе правду. Боль ей не идёт... — Мисси думает отстранённо, не позволяет себе ни отвлечься, ни вглядеться слишком пристально. — Раньше шла, но это ничего: к боли привыкают, приучают, и всем будет лучше, если этим займусь я, а не остальная вселенная. У меня с собой есть пара вещей, которые помогут оторваться: нужно только разобраться с цепями, не то побежит прямо в них, искрящихся и бьющих током, а я буду отстреливаться. Возможно, у этой планетки вскоре появится несколько впечатляющих проплешин».
— Есть ли кто-нибудь, согласный выполнить условия Обычая? — палач, уже вставший около Доктора, спрашивает устало. — Напоминаю, что для исполнения Обычая вам необходимо назвать своё имя и признать пленника своим. Если цепи «согласятся» с вашим вердиктом, они разомкнутся, если нет — мы казним двоих, и это будет справедливо.
Ей смешно. Мисси позволяет себе рассмеяться, выдыхает, насмешливо глядит, как толпа вокруг неё расступается. На краткие секунды ей перестаёт быть холодно; она уже отчаялась растирать руки, незаметно переступать с ноги на ногу, пытаясь хоть как-то отогреть закоченевшее тело. И вот теперь, стоило только позволить себе стать прежней — той, что не стала бы стоять в толпе, высчитывая наилучший момент для побега, а давно уже перебила бы всех и каждого просто ради мести, как стало теплее. На пару секунд.
— Интересно, вам удаётся казнить хоть кого-нибудь? Хоть раз в квартал? — она болтает, поднимаясь по деревянной лестнице, брезгливо приподнимает подол своего платья — ещё чего не хватало, она дорожит своей одеждой и не позволит портить её хоть кому-либо кроме Доктора или далеков. — Или вы кормите цепи мышами? О, они требуют пищи покрупнее? Надеюсь, сегодня вам будет сниться лязг цепей — это, должно быть, на слух приятнее пения.
Мисси смеётся снова, недостаточно громко и самозабвенно, чтобы не услышать, как пораженно вздыхает Доктор.
— Всех. Мы казнили всех. Назовите своё имя. — палач едва сдерживается, с трудом сохраняет безразличное выражение на лице. Мисси видит, как дёргается уголок его рта, как наливаются кровью его глаза: о, он знает, кто она такая. Она, к сожалению, палача узнаёт тоже — не шутила, говоря Доктору, что вспоминает тех, кого убила, помнит, что тяжело ранила его и убила его сестру.
«Это не раскаяние, — думает Мисси, — это иная стратегия выживания. Впрочем, нет, это была прекрасная, без сомнения, слишком лёгкая и в полной мере заслуженная смерть. Доктор бы согласилась».
— Мисси. О, должно быть, вы помните меня как Мастера? Советую обновить воспоминания. Теперь мне следует расписаться? Всегда казалось, что подобные свидетельства переоценены в виду своей очевидности.
Если до того в толпе ещё перешептывались, то теперь голоса замолкают. Многие знают Мастера, большая часть, разумеется, понаслышке — не многие пережили знакомство, но те, кому это удалось, приложили достаточно усилий для создания соответствующего Мисси имиджа.
— Коснись цепей. А потом скажи, что она твоя. Если сможешь что-нибудь произнести. — палач говорит это со сдержанным предвкушением, одергивает свой плащ, выдерживает насмешливый взгляд Мисси.
— Это ловушка, разумеется. — Мисси пожимает плечами. — Чего не сделаешь ради старого друга.
Доктор на Мисси не глядит: уставилась в пол, дёргает плечами — всё ещё пытается вытащить свою звуковую отвертку, во что бы она не превратила её теперь. Только вот не выходит, и Доктор раздраженно кусает губы.
Когда Мисси приближается, Доктор шепотом произносит:
— У меня всё под контролем. Я выберусь через четыре минуты, у меня есть план.
— Не сомневаюсь. — говорит Мисси. Тон она выбирает самый язвительный, вовсе того не желая, и раздражается ещё больше. Доктор её — всегда была её. Приходилось отвоёвывать у всех, кто желал встать на место злейшего врага Доктора, приходилось мстить, приходилось обращать на себя внимание, приходилось говорить, что она, Мисси, хочет вернуть своего друга обратно, но это, в конечном итоге, пустяки. Доктор её — её враг, друг, любые возможные эквиваленты. В последние сотни лет Мисси всё меньше хочется подбирать подходящее им слово. Она не собирается думать, почему это всё сложнее — дать определение. Почему стало так сложно? Это всё хранилище, столько лет фактически наедине, или, может быть, регенерация — Мисси определённо восприимчивее Мастера, или что-то ещё? Что она скрывает от себя самой?
Мисси хватается за цепь — звенья под рукой прохладные, скользкие, похожие на змеиную чешую, вздыхает глубоко, хочет наконец освободить их обеих…
И тут приходит боль.
Ей казалось, Мастер, выстрелив ей в спину, нанёс ей рану, от которой Мисси едва оправилась, ей случалось сражаться с далеками, воевать против множества противников, уползать с поля боя с тяжелыми ранениями, она, в конце концов, регенерировала не единожды и не без причин. Ей казалось, она знала, что такое боль — не от неё ли она бежала сквозь всё пространство и время, не она ли выбрала забвение и бесчувственность, лишь бы не ощущать ничего кроме злости и смеха? Ей казалось, что боль это нож, воткнувшийся в спину, нож, который проворачивают в ране, чтобы продлить муку, что боль это выстрел, последовавший за просьбой не делать этого, что боль это бесконечные барабаны, разрывающие голову.
Теперь она правда знает.
Раньше боли не было.
— Она моя. — голос срывается, Мисси бьёт дрожь, снова и снова, так, словно вечность она провела под высоковольтным напряжением. — Она моя. Доктор моя.
Мисси кажется, что от неё остался лишь пепел, когда боль наконец прекращается, оставляя после себя мучительную слабость, дрожь в коленях и — почему-то — облегчение от произнесенных слов.
Она не сразу понимает, что свободна.
Цепи беззвучно расстегиваются, освобождая Доктора, и Мисси разжимает судорожно сжатые на звеньях живых цепей руки.
Доктор гладит её по запястью, очень осторожно, несмело.
— Они нас выпустят, но времени в обрез. — шепотом сообщает она. — Надо удирать, пока вся эта толпа познаёт когнитивный диссонанс.
Мисси молча утирает струйку крови, стекающую из уголка рта. У неё есть несколько вопросов к Доктору, к цепям, к этому миру, но пока она предпочтёт, собрав все оставшиеся силы, сорваться с места и броситься вслед за Доктором, куда-то вдаль, туда, где их дожидается ТАРДИС.
***
— Я считала, что ты мертва. — говорит ей Доктор, как только они забегают в ТАРДИС. — Нож в твоей перчатке. Я знала, что ты собираешься совершить фактически самоубийство.
— Тебя трижды собирались казнить только на этой неделе. — парирует Мисси. — Есть более надёжные способы расквитаться с жизнью.
— Мне нужно было подумать… — меланхолично замечает Доктор. — Есть вещи, которые не исцеляются регенерацией. Иногда для этого требуется убежать. Иногда — вернуться.
Мисси опускает глаза.
Доктор берёт её за руку прежде, чем Мисси успевает вздрогнуть в ожидании прикосновения. Почему-то, хотя всё её тело до сих пор ноет после контакта с Цепями, прикосновение не приносит боли.
— Сейчас станет легче. — говорит ей Доктор, склоняясь к Мисси так близко, что растрепавшиеся волосы щекочут Мисси скулу. — Поверь мне.
Мисси верит.