Даша — типичная девушка в беде. Платье от Chanel, колье от Tiffany, кошелёк стоит больше суммы, которая у неё при себе, и беспокойный рот, который кривится то в улыбке, то в плаче. Длинные волосы куклы Барби, которой гордится девочка-хозяйка, всегда безупречный макияж и мобильный телефон под рукой. Наизусть она помнит разве что «03», номер из детства, который больше ей никогда не понадобится: на мобильных не набирают двузначные номера.

Даша капризная, истеричная и, если совсем начистоту, неумная. Когда её что-то не устраивает, Даша переходит на крик. Если её игнорируют, начинает бить посуду, стёкла, технику — что под руку подвернётся.

Даша нетерпеливая. Даша мирится с мужем-идиотом и матерью, которая контролирует каждый её шаг. Даша улыбается и щебечет, летает на маникюр и в фитнес-клуб, скучает, напивается в компании Оли, становясь симпатичнее, громче и проще, играет в твистер (можно ли придумать занятие, которое не подходит ей больше?), регулярно ездит подавать документы на развод и рассказывает Оле о себе. Хочешь-не хочешь, а начнёшь рассказывать, если каждый день стоишь в пробке на Ленинградке. Через полгода Оля знает о ней намного больше, чем хотела бы знать о своей хозяйке. Ещё через пару месяцев подумывает уволиться, несмотря на хорошие деньги, отсутствие внеурочных и дорогие подарки на день рождения и Новый год. Потом незаметно для себя привыкает, привязывается, вытирает Даше слёзы после её очередной ссоры с Юрой. Даша напивается, засыпает прямо в машине, неудобно подвернув ноги, положив голову Оле на плечо, и дышит доверчиво и тихо, как ребёнок. На лбу и возле рта разглаживаются злые складки. Даша молодая, красивая, настоящая. Она сама не знает, насколько. И не узнает — только не с такой матерью и не с Юрой. Оля остаётся. Наверное, это дело чести: Даша спасла Олю, время платить. Оля тихо смеётся — настолько это театрально и пафосно. Но что делать, если это правда?

За три года у Даши Оля меняется сильнее, чем за последние лет десять. Стрижёт волосы — без них легко и свободно. Отдаёт платья, юбки, да почти все старые шмотки сестре, когда та приезжает её навестить. Учится ходить на шпильках, водить на шпильках, решать часть Дашиных проблем и предотвращать появление новых, угадывать Дашино настроение и Дашины реакции. Наверное, учится любить. Но это снова звучит как реплика в провинциальной пьесе, фальшивая и наигранная, и Оля молчит. Не формулирует, не думает, не зацикливается. Это просто, когда рядом есть Даша.

Даша встречает подругу детства — сколько там они не виделись? Четырнадцать лет? Оля замечает, как Даша начинает чаще звонить по телефону, чаще нервничать, кусать губы и молчать. Даша меняется — как кусок пластилина, как нервный набросок, сделанный на скорую руку, — и Оля может только бездействовать и наблюдать. Даша неловко врёт, исчезает на весь день — каблуки ободраны, будто она спускалась в метро, а из кармана жакета выпадает билет на поездку на общественном транспорте. Оля же хотела именно этого? Чтобы Даша стала немного свободнее? Чтобы Даша начала хоть что-то решать сама, без посторонней помощи? Даша стала. Вот только в этом нет Олиной заслуги.

Даша устраивает ужин со своей подругой. Обе тащат с собой мужей. Оля ждёт на парковке — ей бы курить, но никогда не хотелось, хотя ей бы пошло. Оля ждёт и читает. Читалку подарила Даша.

Несколькими часами позже Оля смотрит на Асю, уставшую женщину с именем вечной тургеневской девочки и лицом нелюбимой куклы. Оля не чувствует опасности и, оставшись наедине, рассказывает спокойно, ровно и кратко: Юра попросил её шпионить за Дашей. Юра хочет получать список адресов, куда ездит его жена. Оля была бы не против чьей-нибудь помощи, чтобы выгородить хозяйку. Ася кивает. Оля смотрит прямо и честно и получает её номер телефона и доверие. Неплохое начало.

Даша — типичная девушка в беде. Язвительная (она не знает, но чувствует, куда бить, чтобы вышло больнее), эмоциональная и беспомощная, как марионетка, которую бросил кукловод. Эгоистичная, зацикленная на себе, свято верящая: придут и спасут, вытащат из любой передряги, договорятся, разрулят. Ася это видит. Асе нет до этого никакого дела. Оле это на руку. Она никогда не верила в благотворительность, не восхищалась Матерью Терезой и считала, что история Христа — грамотный пиар, построенный на том, что людям хочется слышать. Оля обычная — не жестокая, не добрая, заурядная. Таких вся Москва. И Даша обычная, пусть и совсем другая. Но когда они вместе, что-то меняется. Или пока не меняется, но готово вот-вот измениться. Оле хочется в это верить. Во что ещё верить, когда тебе скоро сорок, а у тебя только и есть, что крошечная однушка за МКАДом в доме с вонючими подъездами, полном выживших из ума стариков? Больше ничего. Ни друзей, ни личной жизни, ни работы, которой можно гордиться, ни даже канарейки в клетке или мыши, которую можно было бы дрессировать на досуге.

Рядом с Дашей можно быть другой. Можно что-то значить. Можно протягивать руку, подталкивать к самостоятельности — неспеша, мелкими шагами, чтобы не испугалась, чтобы не оступилась. Даша радостно улыбается, расправляя плечи, когда Оля тихо уточняет, ничего не решая самостоятельно (каждое утро, это ритуал, он не должен меняться):

— Куда мы едем? А мы вообще спешим?

Сначала этот вопрос удивлял Дашу (она с самого начала была просто Дашей, никакого отчества), ставил в тупик:

— Ну, как обычно? Юра ничего тебе не говорил?

— Ну я же твой водитель, а не Юры.

Даша привыкала медленно, сомневаясь в Оле и в себе, в своём новом статусе, в своей способности выбирать. Колебалась, меняла решение, давала противоречивые указания и наблюдала. Оля слушалась. Не спорила, не перечила, не говорила, что другой дорогой было бы быстрее, не поджимала губы, когда дважды, трижды нужно было вернуться в фитнес-клуб: за забытым купальником (будто это действительно волновало Дашу), чтобы переговорить с личным тренером, чтобы проверить Олю на прочность.

Всё это странным образом кажется почти трогательным. Оля прислушивается к себе, ждёт, когда вызреет раздражение, когда надоест играть, когда в конце концов рванёт. Ждать приходится долго — теперь она это умеет. В её новой жизни терпеливое ожидание стало необходимостью.

Мама, пожалуй, сказала бы, что в детстве Оля просто не наигралась в куклы. Ей всегда были до лампочки пышные волосы, лица, застывшие в мёртвой улыбке, блестящие платья. Оля предпочитала конструктор. Очевидно, чтобы потом, когда перевалит за тридцать пять, выбрать себе большую живую куклу с нежной кожей под герленовскими метеоритами, тональником и базой для макияжа, намертво залакированными кудрями и настороженными карими глазами.

На Дашу хочется смотреть. К Даше хочется прикасаться. Дашу хочется себе. Оля знает, что стоит только надавить — слегка, едва заметно, — и всё будет так, как ей хочется. Слишком просто. Неинтересно. Оле надо, чтобы Даша сама выбрала и сама решила. Для этого понадобится год, два, может, больше. А пока она продолжает ждать на парковках, читает закачанные книги и смотрит по порядку фильмы, победившие на Каннском фестивале. Сейчас она на две тысячи девятом году. Когда дойдёт до конца — переключится на Венецианский.

Иногда ждать становится непросто, иногда — невыносимо. Тогда Оля напоминает себе, что пока не время, пока надо наблюдать со стороны. Чтобы то ли успокоиться, то ли отвлечься, она считает машины. Глаза мозолит Хёндай Солярис — на него, кажется, пересели практически все. Кружится голова, тянет блевать, и Оля позволяет себе немного ускорить процесс — звонит Асе рассказать, что Даша собирается переспать с её любовником, рассказывает Даше об измене мужа. Оля такая спокойная, такая молчаливая, серьёзная и выдержанная, что ей хочется верить, и ей верят.

Странно, но Даша не кричит. Даша улыбается. Просит собрать вещи Юры и одну за другой сбрасывает их с балкона. Мимо зелёных веток скользят по воздуху тонкие галстуки, летят, зависая ненадолго, свободные рубашки, тёмной стаей садятся на землю носки. Даша смотрит мечтательно и грустно, тянет:

— Всегда хотела попробовать, как это — выбросить его вещи из дома… Прикольно. Но тупо.

И идёт собирать чемоданы.

Даша — типичная девушка в беде (и Оля делает всё, чтобы теперь кроме неё этого никто не заметил). Это не меняется, даже когда она на самом деле разводится с Юрой, переезжает к Оле, покупает новую SIMку и перестаёт общаться с матерью. Она меняет юбки на джинсы, платья — на свитера крупной вязки, перестаёт завивать волосы, начинает краситься по утрам без помощи визажиста, хоть и не без Олиного участия. Есть в этом что-то особенно интимное: Даша закрывает глаза, тянет шею, ловит свет и улыбается. «Мне щекотно», — шепчет от невесомых движений кистью по векам и приоткрывает губы, чтобы их было удобнее красить.

Они так и не едут в Эмираты — Олины сбережения уходят на адвоката. Юра кипятится, нервничает, орёт. Обещает оставить Дашу без гроша, оставить себе всё, что он ей покупал. Оля хотела бы ответить ему, но снова ждёт. Ждёт, когда Даша сорвётся на крик, когда спросит: «И одежду снимать? И трусы?». Ждёт, что Даша опять останется с ним, но Даша молчит. Слушает, улыбается и молчит — наверное, Асина школа. Спасибо ей за это. Юра бесится ещё больше. По итогам развода адвокат обещает Даше маленькое состояние.

— Получим деньги, уедем в отпуск, — жмурится Даша.

Оля лежит рядом, между ними скомканное одеяло. Даше жарко. Даша терпеть не может обниматься в постели и отстраняется, ложится ближе к краю, едва ли осознанно. Даша меняется, меняется постоянно — как птенец, который вот-вот полетит, как город где-нибудь в Африке, куда всё-таки пришли прогресс и финансирование, — и требует больше личного пространства, готовая заполнить его без посторонней помощи. Оля снова ждёт. Снова не мешает.

— Ты была в Эмиратах?

Суббота. Оле никуда не надо, и это утро максимально близко к счастью. Тень от листьев растущей под окном липы на Дашином лице, которое больше не кажется кукольным. Мятая пижамная куртка расстёгнута,пальцы перебирают волосы.

У Оли новая работа, новая хозяйка, новые обязанности. Марина Владиславовна произносит её имя нараспев, говорит исключительно «вы» и извиняется за спонтанные поездки. У Даши новая жизнь. Она гуляет по Москве, сама добирается в фитнес-клуб, меняет салон красоты, находит другой, поближе к дому, иногда пытается приготовить что-то на ужин и чаще всего портит продукты. Ей непривычно и почти уже скучно, когда Оля знакомит её с Мариной Владиславовной. Та ищет человека, который бы занялся гардеробом её дочери. Даше эта идея неожиданно нравится. Она засиживается за ноутом, листает модные каталоги, ласково воркует с Татой по телефону, скидывает какие-то модные аккаунты в What's App и с удовольствием ездит в шоу-румы, щедрой рукой разбросанные по Москве. После Таты с Дашей хотят познакомиться несколько подруг Марины Владиславовны и их дочери.

Даша лежит, закинув руки за голову, и мечтает о море, мечтает об отпуске, мечтает об их общем будущем. Будущее получается светлое и счастливое, долгое.

— А потом мы поженимся в Испании, — говорит Оля невпопад, не сдержавшись, настолько всё кажется идеальным и приторным.

— В Испании? — удивляется Даша. — Почему именно в Испании? Я думала, поедем в Англию, но если ты хочешь в Испанию…

Оля не верит, боится переспрашивать и молчит. Она лежит, закрыв глаза, и слушает Дашу. Даша звучит как человек, который знает, что надо делать.