Она стояла на самом краю старого пирса, опираясь на ограждение, поставленное в прошлом году из-за двух несчастных случаев.
Море, темное, зимнее, совсем рядом было прозрачным настолько, что поросшие водорослями камни и мелкая проплывающая рыбешка были хорошо видны. Она струшивала пепел прямо в воду, и тот рассыпался мельчайшими частицами, не достигая поверхности. Чуть дальше на покрытой рябью воде плавали несколько уток. Она следила за ними, стараясь не терять из виду очередную нырнувшую за пищей птицу, проскальзывая взглядом мимо, возвращаясь к оставшимся и снова выхватывая вынырнувшую. Странным образом это занятие успокаивало.
Ветер, несильный, иногда пытался разметать зачесанные назад волосы, поддувал в полу вишневого пальто, заставляя запахиваться снова и снова. Она не хотела застегиваться – так дышалось свободнее.
Неожиданно прозвучавший рядом голос заставил вздрогнуть и обернуться – она не слышала, как кто-то подошел.
– Не хотите выпить чашку кофе?
Задумалась и кивнула:
– Да, кофе был бы уместен.
Без сожаления, без попытки остаться или завязать разговор она пошла вслед за пригласившей незнакомкой. Невысокая, плотная, с тяжелым шагом, она невыгодно смотрелась рядом с худенькой женщиной в бежевом расстегнутом полупальто.
Они устроились за столиком одной из немногих работавших зимой кафешек, которых станет просто несметное количество буквально через три месяца. А пока, укутанные пледами, с чашками черного кофе, пепельницей под рукой и морским пейзажем перед глазами, они могли наслаждаться тишиной, своеобразным уютом, не отвлекаясь на снующих отдыхающих, мелких торговцев, собак и всего того, что заполняет набережную летом.
Еще один вопрос, менее неожиданный:
– Вас как зовут?
– Это имеет значение? Я же не…
– Анна. – Внезапно добавила: – Сорок шесть.
– Тогда Марина. Сорок два. Но разве имена и цифры имеют значение? – неопределенно покрутила в воздухе рукой.
Анна перевела взгляд на море:
– Знаете, вам идет это имя, я увидела это, когда вы стояли там, на пирсе.
Марина кивнула.
– Спасибо. Люблю море, особенно зимнее.
– Почему?
Марина задумалась, стараясь сформулировать мысль точнее.
– Оно честное. Оно не обманывает. Предупреждает, что оно опасно и его надо остерегаться. Ему нет нужды притворяться чем-то иным, завлекать к себе. Это не просто огромное количество воды – стихия, особенно хорошо это видно во время шторма.
– А зимой почему? Здесь ветрено, влажно, иногда очень неприятно бывает. Ни полежать, ни позагорать, ни искупаться.
– Чтобы любить море, необязательно заходить в воду. Зимой почти нет людей, оно чистое, само по себе. Никто не отвлекает, не мешает. Только ты и оно.
Она задумалась, закуривая очередную сигарету. Кофе был допит, и официант принес еще по чашке, уже другого – с медом, корицей и красным перцем.
– И я вам помешала, – в голосе прозвучало легкое извинение.
– Нет, если бы я не хотела, то никуда бы не ушла, – Марина улыбнулась.
Они замолчали. В десятке метров от них наглый альбатрос отбирал кусок хлеба у чайки, которую невесть что занесло на набережную. Вездесущие голуби и мелкие воробьи перелетали с места на место, склевывая накрошенную для них булку. Вопреки ожиданию, дележ, поедание и перманентное движение проходили почти в полной тишине. Птицы были заняты собой, им тоже не было дела до изредка проходящих мимо людей.
– Я могу пригласить вас в гости?
Очередной вопрос, самый неожиданный за последний час.
Марина отвлеклась от птиц и посмотрела прямо на Анну. Взгляд серо-зеленых глаз пытался рассмотреть, что пряталось в светло-ореховых.
– У вас красивые глаза. Наверное, из-за их зелени вы так любите море.
– Мне давно не говорили ничего подобного. Би?
– Почему вы так решили?
– Обычно именно они говорят приблизительно так, – Марина скупо улыбнулась. – И да, вы можете пригласить меня в гости.
Они допили кофе и, согласно кивнув друг другу, встали.
– У меня машина рядом.
Марина качнула головой. Ее машинка тоже стояла недалеко, но охоты колесить по чужому городу не было, как и давать лишнюю информацию о себе. Вернуться сюда можно из любой точки.
Дорога оказалась короткой – каких-то пятнадцать минут с учетом светофоров, кружение по улицам из-за огромной ямы. В общем, все было недалеко.
Квартира на третьем этаже встретила хозяйку и гостью теплым сухим воздухом, остатками запаха молотого кофе и еще чем-то трудно уловимым, но приятным.
– Заходи, раздевайся, устраивайся. Я сейчас чайник поставлю.
– А тебе кофе не хватило? – тоже перешла на «ты» Марина, взглядом не отпуская Анну. – Думаю, еще чашка будет лишней.
И подошла вплотную за один слитный шаг, близко-близко, так, что еще сантиметр, и они столкнутся. Под таким напором Анна отступила к стене, и тут же две руки зафиксировали ее в этом положении, упершись по обе стороны от головы. Глаза в глаза, губы в губы. И медленный, тягучий, как патока, поцелуй оборвал попытки что-то ответить.
Ни жадности, ни страха, ни агрессии – сводящий с ума голод, вот что было в нем. Голод по губам, поцелуям, прикосновениям, по жару чужого тела под руками, по сдавленным стонам в ответ. Голод, который не только забирает, но и отдает.
Спустя некоторое время они, разморенные и уставшие, все так же молча лежали на разворошенной постели, рассматривая друг друга в новом открывшемся знании.
– Теперь ты уйдешь? – не прозвучало «совсем».
– Да. Сегодня мне нужно вернуться домой, – ответило обещанием, что не навсегда.
– Ты не одна? – не прозвучало «у тебя есть кто-то?»
– Дети рано утром вернутся, и собаку надо выгулять, – ответило об отсутствии других обязательств.
– Мне было хорошо с тобой, – не прозвучало просьбой о возвращении, но было ей.
– Мне тоже, – ответило не согласием на новую встречу, но было им.
Марина встала, собралась, с сожалением глядя на начинающее темнеть небо: в горах вечер наступает быстро, ночь его сменяет еще скорее.
Уже у входной двери она оглянулась, внимательно посмотрев на подошедшую ее проводить Анну. В светло-ореховых глазах стоял вопрос, который не рисковали произнести губы.
Марина чуть заметно улыбнулась и, кивая собственным мыслям, ответила, почти закрыв дверь:
– Я приеду в следующую субботу. Часам к двенадцати, туда же.
Щелкнул дверной замок, запирая дверь, но не разделяя двух женщин, чудом встретившихся обычным воскресным днем на старом пирсе и рискнувших сделать шаг в одну сторону.