Город лежал в низине: маленький, пропыленный насквозь и как будто вызолоченный тяжелым вечерним солнцем. Кора смотрела на него с вершины холма, и ей казалось – это как в кино. Она даже порылась в плеере, подбирая саундтрек, но музыка все как-то не ложилась.

Приходилось забивать тишину мыслями. Хотя, может, это было самым правильным: чем раньше она поймет, во что вляпалась, тем раньше придумает, как выбраться с минимальными потерями. Или – как выбраться максимально быстро, потому что терять еще три месяца, сидя в какой-то дыре, она не имела права.

Кора поморщилась. Мысль была колючая и горячая одновременно, и думать ее не стоило. Черт, в прошлый раз, когда она вспомнила про потерянное время – про хранилище, про Эрику и Бойда, про полулунную тьму между ними, про холодные стены и горячую кровь под пальцами, – это кончилось позорной истерикой, после которой пришлось отсыпаться почти сутки. И выплачивать компенсацию хозяйке мотеля – номер Кора погромила основательно.

Здесь не было дурацких картин, хлипких стульев и похожей на свинюшку хозяйки, которая и на пару трупов закрыла бы глаза, только дай ей денег. Здесь был город, как будто глядящий со всех сторон темным, уверенным взглядом.

Этот взгляд, он был как у живой Эрики: одновременно больной, тяжелый и сладкий-сладкий, аж сводит зубы и еще что-то внутри, – и как у нее мертвой: противно, страшно до ноющей боли в животе, но так и тянет посмотреть еще, глубже, ближе.

А еще он был как пропасть в ту секунду, когда ты стоишь на самом краю, и думаешь, как будто не сама: а что если еще один шажок сделать? маленький?

К городу тянуло, противно так, выматывающе, как будто через саму себя насквозь.

Город был красивый. И опасный.

«Как хренов снайпер с аконитовой пулей, – подумала Кора. – И прицелился мне в спину». Мысль была осознанная-осознанная и настолько стремная, что почти забавная. Кора хмыкнула, щелкнула крышкой термоса и поднялась на ноги.

Машина – неприметный синий пикап – притулилась на обочине. Кора привычно обошла ее по кругу, щелкнула зеркалами, постучала носком ботинка по колесу, забросила термос на заднее сиденье. Бессмысленные действия, повторенные в тысячный раз, потихоньку обретали объем и стройную, понятную систему. По крайней мере, самой себе Кора могла их объяснить – а игрушечный монстрик, ее выигранный в автомате попутчик, вопросов не задавал.

Устраиваясь в водительском кресле, Кора подмигнула монстрику, и на секунду ей показалось, что он подмигнул в ответ. Правда, только на секунду – потом спрятанный под синтепоновым животом мобильник завибрировал.

Телефон требовал зарядки. Кора хмыкнула и полезла в бардачок – благо, не только за чертовым шнуром. Где-то там, под барахлом, точно была карта. Если верить прежнему владельцу пикапа – почти новая, от две тысячи девятого.

«Может быть, – подумала Кора, – у меня просто паранойя разыгралась».

А может, и нет. Иначе какого черта она здесь вообще оказалась: в жопе мира, мимо которой даже примерно не проезжала на пути в Бикон-Хиллз, а как обратно — так на, пожалуйста? У города с тот же самый Би-Эйч размером, про который навигатор – отрубившийся ни с того ни с сего навигатор, к слову – ни сном, ни духом?

Ага, паранойя.

Мрачные мысли пошли по второму кругу, а чертова карта все не находилась: Кора уже вытащила зарядник для телефона, скомканный флаер с черно-белыми фотографиями Бойда и Эрики, красный лак для ногтей, пачку гандонов – тоже, похоже, от прежнего владельца, – кошелек, мануал, две папки настоящих документов и еще одну – поддельных, с бразильской кредиткой и паспортами, – и даже нож.

– Да где же она, чтоб ее, – пробормотала Кора.

Она приподнялась на локте – ручник болезненно впивался в бок, – перебросила через плечо косу, торопливо перехватила резинкой растрепанные пряди и подумала почти привычно: «Остригу нахрен».

Господи, конечно, не острижет.

Кора тряхнула головой, вздохнула и полезла копаться дальше. В этот раз ей, кажется, повезло больше: какая-то брошюра нашлась под потрепанным кожаным очечником. Кора вытащила и то и то, и выпрямилась, устраиваясь поудобнее.

Брошюра действительно оказалась картой, и хорошей: Кора провела кончиком пальца по корешку «Американского дорожного атласа», бросила его на соседнее сиденье, к монстрику, и взяла в руки очечник.

Теплая шершавая кожа была теплой и осязаемо комфортной. Очечник хотелось держать в руках – Кора даже замерла на секунду, наслаждаясь непривычным чувством и как будто колеблясь: стоит ли его открывать? стоит ли обманываться смутным предчувствием чуда?
«Стоит», – подумала Кора и щелкнула кнопкой.

Внутри были – естественно, – очки. Круглые темные очки в тонкой оправе, ощутимо пахнущие пылью, наверное, ужасно старые и абсолютно бесполезные, но – Кора отметила это какой-то почти чуждой частью сознания, – милые.

То есть, многие старые вещи стали казаться ей милыми с тех пор, как она встретила свою бразильскую стаю. Черт, со своей бразильской стаей она привыкла к милым старым вещам: дом мамы Рижу был набит ими от подвала до чердака, и комната, в которой Кора прожила пять лет, была набита ими тоже.

Старые занавески на окне, старые подушки на подоконнике, старое кремовое кресло, старые игрушки, – все ухоженное, старательно оберегаемое и все равно пахнущее невыразимой уютной старостью.

Очки пахли так же, и это было одновременно больно и хорошо – но это Кора поняла только услышав собственный задушенный всхлип. Звук как будто вырвал ее из транса: Кора почувствовала боль в судорожно сжатых пальцах и головокружение, и тяжелый ком в горле, похожий одновременно на крик и на тошноту.

– Ладно, – пробормотала она, – ладно.

Наверное, она должна была отложить очки, немедленно, к чертовой матери, но вместо этого Кора коротко выдохнула и надела их.

Мир перед ее глазами как будто окрасился сепией: стал серо-коричневым и неожиданно объемным. Кора подняла голову и посмотрела вперед, на дорогу. Теперь казалось: пыли вокруг еще больше, сочной, темной, тяжелой. Кора вглядывалась в нее, как на севере вглядываются в тревожный, подступающий вдоль кромки леса туман.

Спину снова тянуло – волчий поросший шерстью хребет просился на волю, навстречу красной точке лазерного прицела. Кора сердито дернула дверцу и вывалилась из машины. Дорога под ее ногами, кажется, ощутимо дрогнула, когда Кора встала в полный рост – во все свои сто шестьдесят три сантиметра плюс подошвы армейских ботов.

Города не было. Кора сделала пару шагов вперед, как будто надеясь, что это сизый склон холма закрывает обзор, и поправила очки – но чертова города не было, только сухая пустошь под темным, ждущим грозы небом.

– Что за… – пробормотала она.

Пальцы ее как будто привычно коснулись дужки. «Точно», – мелькнуло в голове у Коры, и она, как будто озаренная, не дав себе до конца обдумать мелькнувшую мысль, зажмурилась и стянула очки.

Ей понадобилась вся ее воля, чтобы снова открыть глаза.

– Вашу ж, – выругалась Кора.

Город снова лежал перед ней, по-прежнему одновременно золотой и медный, как будто чуть потяжелевший за то время, что ушло у Коры на поиск карты.

На этот раз Кора позволила когтям прорезаться. Это было больно и отрезвляюще одновременно и, глядя на вытянутые желтоватые пластинки, Кора подумала: надо проверить. Надо заткнуть звенящий внутри хронометр и основательно все это проверить. Проверить карту, посмотреть еще раз – сквозь собственные очки, – и собрать, наконец, цельную картинку.

– Отлично, – сказала Кора самой себе, – теперь это похоже на план.

Оставалось его выполнить. Кора медленно выдохнула и запрокинула голову. В небе морскими волнами сшибались здоровые черные тучи, слишком занятые друг другом, чтобы хотя бы закрыть солнце. Кора прищурилась и повела носом. Воздух пах предчувствием – аурой, сказала бы Эрика – грозы: озоном и свежестью, вербеной и примулой и прибитой пылью.

«Вот-вот начнется», – прикинула Кора, забираясь обратно в машину.

Может быть, это было не только про дождь – Кора кивнула своим мыслям, бросила очки на соседнее кресло, в распахнутые лапы монстрика, и полезла в рюкзак.

«Флоры» валялись на самом дне – Кора вытащила фирменный очечник и привычно закатила глаза: там, где она обычно останавливались, за такое могли и убить. И вообще: сомнительное это удовольствие – таскать с собой по мотелям побрякушку за двадцать пять килобаксов, – но разве Дереку объяснишь?

«Наверное, стоило бы, – подумала Кора, с неловкой усмешкой разглядывая алмазные цветы на дужках. – Нет, точно стоило бы, пусть бы на подружек своих так разорялся».

Мысли о подружках Дерека были глупые, но забавные. Кора хмыкнула, поднесла очки к глазам и посмотрела сквозь темные стекла.

Города впереди не было – только пустыня.

От осознания сердце как будто сжало, чем-то средним между тоской и тревогой, и Коре почти нестерпимо захотелось спрятаться. Дурное предчувствие, вдруг обретшее плоть, кровь и хищный оскал, превратилось в полноценный страх, со всеми сопутствующими: мурашки, холодок по коже и в голове речитативом «что делать, что делать, что делать».

Когда она уезжала, Дитон сказал: «Бояться нормально».

«Он был неправ», – подумала Кора.

Пальцы у нее подрагивали.

Бояться было ненормально. Невозможно. Подло по отношению к Дереку, Бойду, Эрике.

К Эрике особенно. Кора подумала о стекле и гекатолите, и о белых локонах, в лунном свете как будто серебряных: о каждом завитке, о каждой прядке и о том, как Эрика перебрасывала их с одного плеча на другое усталым, упрямым жестом, – и это странно помогло собраться.

Острый приступ паники сошел на нет. Страх остался, да, но это был другой страх, правильный. Тот, который всегда помогал Коре. Контролировать обращение, действовать разумно, сражаться.

Кора хмыкнула и осторожно положила очки в футляр. На черной подкладке они смотрелись лучше, чем в ее руках. В голове мелькнуло: в волосах у Эрики вот это золото, сапфиры, бриллианты, и сама она… – но додумывать Кора не стала.

Крышка футляра негромко щелкнула.

Кора моргнула, сжала и разжала кулаки – напряжение отдалось, кажется, даже в предплечьях, – и открыла «Американский дорожный атлас».

Города там, конечно, не было. Зато была дорога.

Кора медленно выдохнула, пристроила брошюру над приборной панелью и завела машину.

Когда первые капли дождя упали на лобовое стекло, Кора выжала газ до предела. Мотор взвыл чуть что не человеческим голосом, машина прыгнула вперед – Кора едва успела выровнять ход – и понеслась с холма вниз. На въезде Кора даже не притормозила. Подумала: «Какого, собственно, черта?» и «На самом деле тут все равно шоссе», – и надавила на газ.

Дождь хлестал в лобовое стекло, где-то чуть впереди гремел гром и белые вспышки молний разрывали небо на части, но Кора не обращала внимания. Она смотрела на дорогу, и в голове звенело ноюще, отчаянно: «Это еще не все».

Воображаемый снайпер, кажется, уже выстрелил, и пуля теперь летела с Корой наперегонки.

Совсем рядом сверкнуло. Кора на секунду зажмурилась и сбросила скорость – как будто себе назло. Колеса заскрипели по мокрому асфальту, машину тряхнуло, впереди мелькнуло белое и что-то — сухой призрак полноценного узнавания, — что-то заставило Кору открыть глаза.

Она стояла на середине пешеходного перехода — темноволосая женщина в белом, одновременно туманная и как будто плотная, осязаемая. Ей было, наверное, что-то около сорока пяти, и еще тысяча лет здесь, под неподвижной луной.

Кора вздрогнула, торопливо сменила передачу, дернула ручник.

Мысли в голове были совсем чужие, и чужим казалось лицо женщины, и ее ладонь на капоте пикапа — чужим казалось все, кроме странного теплого чувства.

Это была Талия.

Талия, ее мать, стояла на середине пешеходного перехода, и смотрела ей в глаза сквозь стекло, и Кора чувствовала, как что-то в ней отзывается на этот взгляд.

Что-то безумное, детское, любящее.

Она грязно выругалась и толкнула дверь, вываливаясь под холодные белые струи. Руки у нее дрожали, когда она оперлась ими на капот.

— Мама, — пробормотала она, и добавила от полноты чувств: — Madonna cabra, мама, мать, какого хера?

Мать приложила палец к губам, улыбнулась и сделала шаг Коре навстречу. Это обожгло и обдало холодом одновременно. Это было похоже на смерть и на рождение, на туман и дым — когда мать обняла ее, и шелковый волчий шепот раздался у нее в голове:

— Не плачь, волчонок.

— Я не плачу, — буркнула Кора, утыкаясь лбом в зыбкое ледяное плечо.

— Хорошо, — сказала мать и медленно провела ладонью по щеке Коры, стряхивая дождевые капли. — Хорошо, если не плачешь, волчонок. Слезы помешают уехать.

— Уехать, — повторила Кора.

В отдалении громыхнуло. Мать вздрогнула и оттолкнула ее.

— Иди, — сказала она. — Уезжай.

«Уезжай из города мертвых», — прозвучало в голове у Коры голосом мамы Рижу. Она медленно выдохнула, одернула мокрую футболку и кивнула.

Может быть, ей следовало что-то сказать — но слова не шли.

Кора села в машину — молча. Мать стояла на дороге по-прежнему. И смотрела. Кора сжала обе руки на руле, рявкнула по-волчьи, хором с ударом грома, и привычные движения слились в одно: дернуть ручник, включить передачу, вернуть на руль когтистую ладонь-лапу.

Ударить по газам и не смотреть, как рассыпается под колесами призрак матери.

Кора гнала через город, и молнии летели ей вслед, молнии вырывали из тьмы и тумана лица: мать, папа, Лора, Кит и Кэссиди, Алессандра, Бойд.

Кора не закрывала глаза.

Что-то в ней хотело отдаться этим видениям, притормозить, оглядеться жадно, поймать живые, разумные взгляды и, может быть, спросить. Что-то в ней хотело смотреть, жадно впитывать сухие, мертвые образы. Насытить их своими чувствами, отдать им всю себя, ведь — смотри, Кора, смотри! — вот люди, которых ты любила; руки которые держала — папа, папа, протяни мне руку снова, и я пойду с тобой; спины, за которыми пряталась — Кит, Кэссиди, пока вы не сгорели снова, родные, зачем вы меня спасали, меня, не друг друга, зачем; губы, которые целовала — Алессандра, Алесса, Саша, за что и ты здесь, и где та, другая, такая на тебя непохожая?

Где Эрика?

Если это был город мертвецов, Кора просто хотела увидеть ее среди них. Увидеть ее еще раз, может быть такой, как в той жизни, которой Кора не застала: измученную девчонку, отчаянную волчицу, — кого угодно.

Только увидеть.

На секундочку.

Хотя бы туманный отсвет.

Пожалуйста, долбанное мироздание.

Кора взрыкнула и вот теперь — да, теперь она закрыла глаза. Теперь ей было страшно, по-настоящему страшно. Город, кажется, брал контроль над ее сознанием. Это было как восходящая луна: ощущение щекотки между лопаток, и зрение, сначала мутнеющее, а потом делающееся четким-четким, и бьющая навылет полнота чувств, а еще — еще то муторное чувство в груди, заставляющее распрямлять плечи и запрокидывать голову к небу.

Это было как уступать контроль чему-то внутри тебя, чему-то одновременно чужому и правильному, и Кора знала это чувство — и знала, как с ним бороться.

Как минимум, она знала: это необходимо.

Нельзя давать свободу чудовищу. Обратно в клетку оно не вернется.

Город был похож на то, в ней, внутри, но для него у Коры не было клетки.

Раскаты грома рассыпались как будто совсем над ее головой, и Кора распахнула глаза — больше от неожиданности, чем от чего-то еще.

Дороги больше не было — город, видимо, перестал тратить силы на глупое притворство. Вместо нее было что-то темное и одновременно светлое, растянутое в пространстве и как будто движущееся. Как будто движущееся следом за Корой.

— Альфа, — прошептала она, стискивая руль, — бета, омега.

Пластик скрипел под ее ладонями, и Кора старалась отдать все внимание звуку, но только не тому, что творилось впереди — теперь за лобовым стеклом сливались в одно целое серебряные нити дождя, отсветы молний, белые человеческие тени и рыжевато-серые очертания того, что сверху казалось — домами? зданиями? парками?

Кора проносилась сквозь них и безмолвно надеялась: люди на ее пути — не люди, а просто тени, не чувствующие ни страха, ни боли. Видят боги, слишком многим тут Кора не хотела бы причинять боль. Никогда. Ни за что. Ни здесь, ни по ту сторону дороги.

Она вновь зажмурилась.

Нужно было просто выехать из чертова города.

Просто выехать.

Просто — через несколько почти бесконечных минут Кора уже смутно видела синевато-серый образ таблички: «Счастливого пути». Это было так близко — и так чертовски легко: за вычетом по-прежнему бьющихся в голове вопросов и дрожащей на отметке в сто двадцать стрелке спидометра.

Кора стиснула зубы и нажала на педаль газа — еще, глубже, сильнее, к черту последствия она, просто, должна...

Полыхнуло как будто вдалеке. То есть, в первую секунду Коре так показалось: вдалеке, — а потом она осознала. Это было нереально близко: белый мазок, расчертивший лобовое стекло, ослепительный, как вспышка боли, и что-то похожее на дрожь, прошедшую по всей машине, и запах озона, концентрированный и почему-то теплый-теплый — Кора втянула его волчьим носом и подумала, что сошла с ума.

Молния пахла молоком.

«Черт бы вас всех подрал», — подумала Кора.

И все исчезло.



Когда Кора открыла глаза — кажется, через несколько часов, — вокруг по-прежнему не было ничего. То есть, ничего ненормального: пикап стоял посередине степи, на проселочной дороге, и нигде, нигде не было ни следа чертова города.

Кора со сдавленным стоном выпрямилась, потянулась — мышцы ныли от неудобной позы, — на секунду зажмурилась и тут же снова открыла глаза. Было, похоже, раннее утро, не больше шести часов: небо было одновременно яркое и очень светлое, как будто рвущий душу синий кто-то размазал фотошопным осветлением, придал объема размазанными по краю тенями, да так и бросил.

И не нарисовал ничего другого, мысленно хмыкнула Кора, выбираясь из машины. Земля была мокрая.

— Значит, — пробормотала Кора, — как минимум гроза мне не приснилась.

— Тебе ничего не приснилось, — донесся откуда-то — сбоку? — насмешливый голос.

Наполовину знакомый, наполовину как будто чужой.

Кора обернулась быстрее, чем подумала: «Эрика!» — и это правда была она.

Эрика Рейес, мертвая Эрика Рейес — Кора помнила, как они с Дереком и Бойдом хоронили ее, как Бойд, отводя глаза, придерживал ее за плечо, как она отворачивалась, глотая чертовы паскудные девчоночьи слезы, и до слез же не хотела ничего объяснять Дереку, — мертвая Эрика Рейес стояла посреди проселочной дороги в приграничном штате и улыбалась ей.

— Твою-то мать, — пробормотала Кора, невольно скалясь.

Она отступила на полшага, спиной сильнее распахивая дверцу машины и чувствуя, как лезут когти. Глаза у нее, наверное, уже светились.

— Ага, — легко согласилась Эрика, — мою-то мать.

Она была какой-то... «Совсем живой», — подумала Кора и вздрогнула.

Эрика правда... была. Растрепанные волосы — больше не серебряные, нет, солнечный свет и насыщенный рыжий фон сделали их почти пшеничными. Прищуренные карие глаза — яркие, нахальные и очень по-человечески золотые, с той живой, неуловимой искренностью. С той концентрированной и одновременно спокойной жизнью, которую, которую, да, Кора не разу не видела у Эрики. Кожа — бледная, как будто еще помнящая гекатолитовые стены и сбившийся в трещинах сумрак, но все же уже утратившая нездоровый оттенок, и даже как будто пошедшая мелкими, золотисто-пыльными крапинками веснушек.

И улыбка. Эрика улыбалась, и это было так — потрясающе.

Потрясающе. Кора просто не могла подобрать другого слова. Когда-то могла, когда-то у нее было много слов для Эрики. Для изможденной, высохшей, наполовину сломанной Эрики — о, ей Кора могла петь дифирамбы до бесконечности. Сидеть рядом, почти в обнимку, перебирать спутанные пряди и говорить, говорить, говорить, надеясь, что Бойд на самом деле спит и не слышит всего этого глупого. Отчаянного. От безысходности.

Господи, тогда было намного проще — когда Эрика была в дурацкой куртке, в маечке с вырезом, в чертовых обтягивающих джинсах, когда пахла потом и мятной жвачкой, когда была...

Когда была живой, напомнила Кора сама себе.

Что бы ни было перед ней сейчас, это не могло быть Эрикой.

Эрика была мертва и похоронена — на пепелище их дома, на костях матери и папы, Кита и Кэссиди, тети, друзей. Рядом с Лорой.

— Кто ты? — рявкнула Кора.

Кажется, это было похоже одновременно на рык и на всхлип. Не-Эрика улыбнулась уголком губ, одернула майку и прижалась плечом к синему борту пикапа.

— Я — это я, — сказала она, неловко махнув рукой. — Немножко меньше, чем при жизни, но хотя бы так.

— Значит, ты осознаешь, что мертва? — настороженно уточнила Кора.

Кажется, контроль к ней возвращался.

— Еще бы, — хмыкнула Эрика. — Я проторчала там, — она запнулась, на секунду подняла взгляд, и Кора вдруг увидела в ее глазах что-то холодное, одновременно страшное и горькое, пепельно-безопасное. — Я проторчала там почти месяц. Мерзость, да?

Она рассмеялась, сухо и неестественно, и это снова швырнуло Кору куда-то назад, в закоулки памяти. Туда, где за этот смех цеплялась бесцветная бретелька бюстгальтера, восковой привкус, мятный запах и ощущение иррационального облегчения — как будто от прикосновения губ к губам таяли стены и мрачное безлунное напряжение.

— Мерзость, — кивнула она и добавила, поджимая губы: — Лезь в машину, умертвие.

— Уверена, что я не зомби? Вдруг покушусь на твои мозги? — Эрика хмыкнула и сделала странный жест рукой.

Вроде как, изобразила лапу зомби. Получилось забавно. Кора хмыкнула и отвернулась на секунду — поправить зеркало заднего вида. Сбоку что-то мелькнуло, тихо хрустнуло. Кора подняла голову и увидела Эрику. Здесь, рядом, на переднем сиденье.

Ей понадобилось время, чтобы сообразить: Эрика неживая, ей не нужны все чертовы условности, ей не нужны двери, ей, черт возьми, не нужно даже шагать, как всем нормальным людям. Она — нет, Кора не знала, чем теперь была Эрика.

И какой она была.

Да, ей нужно было бы знать — но что-то внутри, что-то безобразно тонкое, наивное, звонкое — что-то требовало: не думай. Это она, она живая, она рядом, говорит, улыбается, что тебе еще нужно, дура?

Чтобы она была на самом деле живая, — вот что ей, дуре, нужно.

— У меня их нет, — сказала Кора, старательно не глядя на Эрику. — Раз я тащу тебя с собой, нет у меня мозгов.

— Туше, — хмыкнула Эрика.

Кора покосилась на нее, хмыкнула и завела машину. Эрика ткнула пальцем в панель магнитолы, и Лерой Гомез затянул веселым, нахальным голосом: «Детка, теперь-то ты понимаешь?»

— О Боже, пусть только меня не поймут превратно, — подпела Эрика и рассмеялась.

Смех у нее был густой и мягкий. Кора постаралась не думать о том, что он звучит, черт подери, намного лучше песни. Честное слово, если Эрика собирается смеяться так всю дорогу — все восемь чертовых дней, — Кора готова слушать любую музыку. Даже трепетно ненавидимые песни из «Убить Билла».

Если бы каждая кассета и правда превращалась после двух недель в бардачке в «Best of Queen», Кора была бы гораздо счастливее.

Вообще, это было странно. Слишком странно. Даже для девочки-оборотня.

Кора родилась в городе оборотней, друидов и охотников, а шесть последних лет провела в одном доме со жрицей Вуду — вообще-то, технически, Ливия исповедовала кандомбле, но все равно, — но призрак мертвой... подружки все равно был чем-то из ряда вон.

То есть, она даже не слышала о том, что такое возможно. Может быть в библиотеке нужно было читать, а не целоваться с Алессой.

"Слишком много о мертвых подружках, — мрачно подумала Кора. — Даже с учетом такого соседства". Она вздохнула и украдкой покосилась на Эрику. Та прижималась виском к окну и смотрела куда-то вперед, в пустоту.

— Хватит, — пробормотала Кора себе под нос, машинально сжимая пальцы на руле. Мысли заходили на новый круг: щекотная тревога, мутная сухость в горле, пробивающаяся вдоль позвоночника шерсть.

Брось, дура. Ничего опасного тут нет. Смотри на дорогу и, бога ради, ни о чем не думай.

Это был, вообще-то, хороший подход: ни о чем не думать. То есть, не много соображения надо, чтобы вести машину по пустой проселочной дороге. Можно расслабиться. Пустить ее — дорогу, то есть, — в свою голову. Позволить пыли, простоте и понятности заменить все осознанное, стереть все колючие метания.

Выдохнуть.

В конечном счете, это помогло — притормаживая возле заправки, Кора чувствовала себя значительно лучше. Тревога чуть улеглась, утренний туман попустил, и теперь она, ну, не то чтобы понимала, что происходит, но была готова думать об этом. После стакана кофе.

Она вылезла из машины, привычно потянулась.

— Ты знаешь, что у тебя футболка... это? — Эрика со смешком провела по собственному животу, как будто показывая маршрут задранного края.

Кора поджала губы и сделала пару наклонов в стороны. В отместку, подумала с какой-то звонкой внутренней ухмылкой. Смотри-смотри, немощь потусторонняя. Было в этом что-то отчаянно-правильное, по-хорошему веселое.

Так можно было бы с подружкой. Настоящей. Живой.

— Так, — оборвала себя Кора, щелкая кнопкой брелока. — Сначала кофе.

— Возьмешь мне латте? — фыркнула Эрика, пристраиваясь сбоку. Машина пискнула им вслед. — Жутко соскучилась по кофе.

Кора подняла взгляд. В вылизанных солнцем до зеркального блеска стеклах улыбка Эрики вполне отражалась. Кора вздохнула, сглатывая вопросы — на том свете нет кофе? а наш ты пить сможешь? а почему? уверена? — и толкнула дверь.

Над головой звякнуло, на звук повернулась пара кассиров. Парень под табличкой с эмблемой заправки, девчонка в смешной кепочке за стойкой. Кора дернула подбородком и неловко улыбнулась в ответ на вопросительный взгляд.

— Здесь. Двойной эспрессо и латте, — попросила она, вытаскивая из заднего кармана потертую купюру. — Большой, с карамельным сиропом.

Эрика за спиной сладко охнула, и Кора с трудом подавила желание обернуться и подмигнуть — да, она помнила. У нее вообще не было проблем с памятью. Попроси Эрика не кофе, а, скажем, яблоко, Кора взяла бы красное и сладкое. Десерт — горячий и безобразно жирный пирожок с грушевым повидлом. Мороженое — фисташковое или мятное, или любое другое зеленое.

Она помнила.

— К вам кто-то присоединится? — улыбнулась девчонка, дергая цветастый козырек. — Молодой человек? Не хотите парный десерт? У нас сегодня акция...

Кора сглотнула невесть откуда поднявшуюся горечь и помотала головой. Девчонка посмотрела странно, со смутной жалостью — жалостью от нее и пахнуло еще, вдогонку, — но больше ни о чем спрашивать не стала: тряхнула головой, выдала включенную в счет равнодушную улыбку, повернулась к кофемашине. Длинная светлая коса мазнула кончиком по стойке, и Кора с трудом подавила желание придавить его лапой.

То есть. Рукой. Конечно, рукой. Кора осторожно сжала и разжала пальцы, просто чтобы убедиться — она не собирается трансформироваться прямо здесь и сейчас. Получилось бы неловко. Свидетелей, наверное, пришлось бы убить.

Ну вот, опять. Откуда что берется.

— Ваш кофе, — улыбнулась девчонка.

Кора кивнула, подхватила поднос, огляделась. Столов в зале было немного, всего четыре штуки, и все — вплотную к стеклянным стенам. Даже не спрячешься нигде, что за мерзкое место. Кора мысленно хмыкнула: открытые со всех сторон весенние кафешки, кое-как застекленные коробы заправок — все это не внушало ей особого доверия.

Она всегда предпочитала пабы. То есть, нормальные пабы, с балками и низкими потолками и кучей темных, уютных углов, в которые можно забиться. В хорошем месте это было отдельным удовольствием — выбирать самое правильное, самое лучшее место. А тут — ну какой это выбор?

Кора со вздохом опустила поднос на ближайший столик, плюхнулась на стул. Пластиковые ножки скорбно скрипнули об мокрый кафель.

— Офигительно, — пробормотала Кора.

Эрика согласно хмыкнула, пристраиваясь напротив, ловко развернула поднос к себе. Поводила носом над шапкой белой пены, прижмурилась, посмотрела на Кору из-под ресниц. Та пожала плечами.

— Спасибо, — сказала Эрика.

Кора дернула уголком губ, кивнула и потянулась к своей чашке. По крайней мере, пахло нормально. Значит, надежда была. То есть, если не испортить все сахаром. Кофе был горячий и горький. После первого глотка Кора резко выдохнула, после второго — скривилась, а после третьего ее неожиданно отпустило, и к кофе это не имело никакого отношения.

После третьего глотка у нее словно шестеренки встали на место. С почти осязаемым щелчком.

Это было как будто окунуться в чан с ледяной водой: сначала страшно до скрипа, потом горячо и как будто вскипает в легких, а потом ты вдруг уже вскинула голову и дышишь, широко разевая рот и цепляясь обеими руками за — за что-нибудь.

И тебе вдруг просто все ясно. Нет, не понятно — то есть, Кора по-прежнему понятия не имела, откуда взялись город и Эрика, — но теперь она хотя бы вспомнила все, полностью и отчетливо. Хотя бы осознала произошедшее.

Она была в городе мертвых. Она видела мать, сестру, сгоревших кузенов, погибшую в автокатастрофе бывшую. А потом, уже на выезде, в ее машину ударила молния. И появилась Эрика.

Как будто ее вытолкнуло навстречу. А молния просто дала энергию. Осталось только как-то присобачить в эту картину мира чертовы темные очки.

Кора сглотнула хриплый смешок, поправила упавшую на глаза прядь и посмотрела на Эрику. Та тянула сквозь трубочку свой латте и выглядела неприлично довольной — ну, наверное, можно было сказать: довольной посмертием.

— Нравится? — шепотом спросила Кора.

— Ага, — отозвалась Эрика, приподнимая голову. На трубочке осталось алое полукружье — отпечаток помады. — На удивление не дерьмовый кофе.

Кора улыбнулась и отсалютовала ей своей чашкой. Эрика склонила голову к плечу, цокнула каблуками, вздохнула, смяла в пальцах салфетку и вдруг усмехнулась:

— Ты заметила, что тебе тут номер подкинули?

Кора приподняла брови, и Эрика подвинула к ней торопливо разглаженную салфетку. "Кара с заправки", — усмехнулась Кора, скашивая глаза в сторону стойки. Кара пританцовывала вокруг кофемашины и по сторонам не смотрела.

— А она ничего, — протянула Эрика.

Ноготь — обычный, человеческий, маленький и гладкий, — задумчиво поскреб салфетку. Эрика задумчиво посмотрела на свои руки, напряглась на секунду — Кора успела увидеть тонкую полосу коричневатого меха, проступившую над ее ладонью, — и кивнула какой-то своей мысли.

— Я, кажется, совсем не ревную, — Эрика подняла голову, дернула уголком губ и добавила через какое-то мгновение: — А будь я живая, я бы эту Кару, наверное, порвала.

Кора пожала плечами и поднялась на ноги — кофе в ее чашке закончился очень кстати. Не пришлось говорить: если бы Эрика была жива, Каре было бы нечего предложить.

Салфетку с номером Кора запихнула в карман.



Под утро ей приснилось хранилище. То есть, она и Эрика. Бойд сопел в дальнем углу, а они сидели около решетки, плечом к плечу, и молчали. Это было тепло, уютно и как-то отчаянно-странно, как будто чего-то не хватало: слов, прикосновений, того влюбленного трепета, в который они обе проваливались с самого чертова начала.

Просыпаясь, Кора думала: на самом деле все было совсем не так.

На самом деле все началось с того, что Эрика сказала ей: «Ты похожа на Дерека». Это было, вообще-то, оскорбление, до того Кора сказала рыдающей в голос Эрике, что она похожа на курицу, — но произвело совершенно противоположный эффект.

Пару дней они говорили о Дереке. Вот просто — о Дереке, и обе как будто не могли замолкнуть. Кора вспоминала: истории из детства, что-то смутное и теплое, какие-то записи Лоры, вроде «Сто вещей, которые вы должны знать о моих мелких», то, как они играли, — Эрика говорила о настоящем.

Об остатках дома, о мрачном мужчине в коже, о хрупкой, почти ненастоящей стае.

Это было красиво. И Эрика была красивой.

Наверное, где-то в течении тех двух дней Кора в нее и влюбилась — потому что вечером третьего они уже украдкой переплетали пальцы, надеясь, что этого не увидит Бойд. Почему-то тогда это имело значение.

Кора вздохнула и медленно открыла глаза.

Эрика лежала на другой половине кровати — под пестрым пледом — и смотрела на нее со странным выражением на лице. Вроде как и нежность, и одновременно что-то такое горькое-горькое, с капелькой почти издевательской жалости.

— Что-то случилось? — спросила она, приподнимая брови.

Кора дернула уголком губ.

— Сон плохой приснился.

— Сон, — повторила Эрика. — Знаешь, мне тоже кое-что снилось.

Она провела рукой по подушке, расправляя наволочку и зябко повела плечами.

— Город, — сказала она. — Я слышала музыку, такую простую, как будто на одном инструменте. И шла на звук. Я вышла на площадь, но там был только один человек, мужчина. И он танцевал. Какие-то, знаешь, языческие танцы.

Она хмыкнула и покосилась на Кору из-под полуопущенных ресниц. Кора предпочла отвернуться: привстала, выпуталась из одеяла, потянулась за брошенным возле постели рюкзаком. Эрика помолчала секунду, ожидая реакции, а потом вздохнула и продолжила:

— А барабан играл сам. Я хотела уйти, но он махнул мне рукой, и я вышла на площадь. Танцевать с ним.

— И что? — равнодушно спросила Кора, вытаскивая на свет божий свежую футболку.

— Ты читала Нила Геймана? Так вот он оказался как Билкис, только мы не трахались, а танцевали.

С полсекунды Кора вспоминала Геймана и его Билкис, а потом ей стало жутко. Ну, стоило только представить: Эрика танцует с каким-то мужчиной — высоким, низким, черным, белым? не важно, — и шепчет ему что-то почти восторженное, а сама в это время тает, тает, как будто вплавляясь в его тело.

Или почему — как будто. Кора тряхнула головой, вытащила из рюкзака расческу, вцепилась в хвост. Мысли в голове бродили скверные.

То есть, Эрика, может, и не ревновала, но о себе Кора того же сказать не могла. Не то чтобы это было... нормально — черт, это даже близко не тянуло на нормальность, но факт оставался фактом. Она ревновала свою мертвую подружку к чуваку, который ей приснился. Охренеть с клинической картины.

Кора вздохнула и отложила расческу. По хорошему, этим стоило маяться с вечера, но вечер начался для них в два часа ночи, так что было слегка не до того. Теперь волосы закономерно не прочесывались.

— А я говорила, что ты их утром не того, — с мстительным удовольствием проворчала Эрика.

Кора подумала и показала ей средний палец. Не то чтобы Эрику это напугало, конечно. То есть, Кора когда-то слышала, что некоторых мертвяков брань и неприличные жесты отпугивают, но то ли традиционный "фак" был уж слишком затасканным, то ли у Эрики был иммунитет...

В общем, с ней это не работало.

Кора хмыкнула и снова взялась за расческу. Прихорашиваться под взглядом Эрики было слегка неловко, но на эту мысль, вроде бы, удалось забить. Напряженный, насмешливый и слегка хищный взгляд, конечно, никуда не делся, но игнорировать его вполне получалось.


Вообще-то, это даже льстило — ну, такой взгляд. Не то чтобы Кора считала себя непривлекательной, но с таким откровенным голодом на нее смотрели нечасто. Особенно горячие девчонки — и в данной выборке глубоко условная живость Эрики имела не такое уж большое значение.

По крайней мере, она была достаточно живой для того, чтобы хотеть Кору, и недостаточно живой для того, чтобы начать приставать. Кора усмехнулась почти против воли. Это, вообще-то, слегка пугало, то, что и как она думала об Эрике. То, насколько это все было... спокойно. Как будто не было ничего привычнее шатания по дорогам в компании наверняка небезопасной нежити.

И это было вовсе не так весело, как звучало. Кора вздохнула, отложила расческу и принялась заплетать косу. Пересушенные волосы путались и упорно отказывались укладываться во что-то, хоть отдаленно похожее на прическу.

— Красавица, — ехидно протянула Эрика.

Кора кое-как закрепила резинку и подумала было снова ответить Эрике известным жестом — возразить не получилось бы при всем желании, — но быстро себя одернула: еще не хватало потом издевки про самоповтор слушать.

Впрочем, Эрика все равно придумала бы повод подразниться. Может быть, иначе ей было слишком скучно жить. Кора фыркнула и окончательно отбросила одеяло. Ноги немедленно покрылись мурашками: в номере мотеля было прохладно.

— Наверняка отрубили батареи, — пробормотала она и добавила, подумав секунду: — Скоты.

Эрика хихикнула, сдернула с подоконника джинсы и бросила их Коре. Та благодарно кивнула, ощупала штанины и снова выругалась. Казалось бы — добежать от машины до дверей, это же полминуты, для оборотня и того меньше, а джинсы успели вымокнуть.

Так и не просохли, пока она спала. Гадство. И вырубленные батареи.

— Ладно, — буркнула Кора, натягивая джинсы.

Влажная, не слишком чистая ткань противно липла к коже. И вот смысл было вчера мыться, доставать из рюкзака свежую футболку, если сегодня — вот, опять, вся пыль и грязь, и спасибо, если только дорожная.

Единственный минус долгих путешествий.

Грязь Кора и до хранилища-то не терпела, а теперь и вовсе — с удвоенной силой. Комплекс, что ли: вместе с паршивеньким ощущением немытого тела приходили воспоминания: вонючий угол клетки, кровища, несвежая еда, стойкая смесь пота, духов и растреклятой мятной жвачки.

Сначала это было даже мило, но только сначала.

Кора тряхнула головой. Воспоминания были просто воспоминаниями. Даже очень странные, или тяжелые, или муторные. Просто воспоминания. Ничего по-настоящему страшного. По-настоящему страшное сидит на соседней постели, хлопает ресничками и рассматривает свои безупречные ногти.

Остальное — фигня.

— Фигня, — повторила Кора вслух, поднимаясь на ноги.

Она проверила рюкзак, карман джинсов, осмотрела столик и тумбочку. В ванную заходить не стала: зубная щетка с вечера заняла законное место в футляре, а больше ничего Кора с собой и не возила. Полотенца и мыло в мотелях выдавали.

— Пошли, — бросила она Эрике, и та кивнула.

Краем глаза Кора еще заметила, как она складывает плед и поправляет отброшенное одеяло. "Аккуратистка, чтоб ее", — мысленно хмыкнула Кора. Ей это даже нравилось, на самом деле. Образ Эрики, до того как будто нереальный, обрастал настоящими, живыми детальками.

Эрика догнала на лестнице, пристроилась на полшага позади, сладким напевным шепотом принялась считать котят в фоторамках. Насчитала пятнадцать штук на семи фотографиях, и это не считая взрослых котов.

Даже странно, что мотель не пропах кошками насквозь.

Кора хмыкнула и притормозила у стойки — надо было сдать ключ и забрать брошенные в качестве залога права. Администратор чуть приподнялся ей навстречу, хлопнул заспанным синим глазом и уточнил протяжным, чуть гундосым голосом:

— Шеста-ая ко-омната?

Кора дернула подбородком. Администратор проморгался, тряхнул копной афрокосичек, сгреб ключ и спросил уже бодрее:

— Так к тебе как, потом подъехали? — и добавил, видимо, оправдываясь: — Мне для отчета надо.

Кора смерила его тяжелым взглядом и просто отчаянно пожалела, что выросла послушной девочкой: жутко хотелось сверкнуть злым желтым глазом вместо ответа, напугать любопытного до икоты да свалить куда подальше. Но нет, мамино-папино "нельзя" въелось слишком надежно.

— Никто ко мне не должен был подъезжать, — буркнула Кора, сгребая свои документы.

— Ну да, — подтвердила Эрика, прижавшаяся к стойке боком. — Я-то была с тобой с самого начала.

В ответ Кора только цыкнула языком — по крайней мере, это выглядело чуть менее нелепо, чем переругивания с пространством. Администратор, правда, от резкого звука дернулся и как будто проснулся окончательно, почти протараторил:

— А ты чего это-того, тогда, ну, это, комнату с двойной брала? Ты не подумай, что я это, мне просто...

Кора щелкнула пальцами у него перед глазами, дождалась, пока он сведет их в кучку, и наклонилась ближе, почти вплотную к парню. Где-то на краю сознания плавала мысль: ей не стоило заводить разговор вообще, и не стоит теперь срываться, — но Кора не обратила на нее внимания.

После кошмарных снов, дурацких воспоминаний и выключенного отопления, это было самым нужным.

— Люблю спать, не падая с койки, — медленно, с чувством сказала она. — Не люблю любопытных мудозвонов. Мы закончили? — и клацнула зубами.

Получилось убедительно, даже без клыков — парень отпрянул, буркнул что-то религиозное и выдал:

— Да ты чего такая злая?

— Это не я злая, а ты наглый, — ответила Кора, отстраняясь тоже. И добавила по-испански, уже стоя в дверях: — Наглый сукин сын.

— Больная, — рявкнули ей в спину.

Кора хмыкнула, потерла шею, разблокировала двери машины. Может быть, скандалить было не особо-то прилично, но на душе от этого полегчало. По крайней мере, грызть и убивать больше не хотелось. Хотелось есть, если честно — но не настолько, чтобы задерживаться в приграничном мотеле. Проще будет доехать до первого мексиканского городка и обедать уже там.

"Проще, — подумала Кора, запихивая рюкзак под водительское кресло. — И вкуснее". Слюнки текли от одной мысли о настоящем мексиканском супе из тортильи.

— Далеко мы сегодня? — повернулась к ней Эрика.

— Отсюда и часов до двух, а потом еще часов до десяти, — хмыкнула Кора, заводя машину.

Навигатор над приборной панелью подмигнул ей зеленой лампочкой.



На этот раз она не стала брать комнату с двумя кроватями. Эрика не возражала — устроилась на подоконнике, уткнулась в невесть откуда взявшийся комикс и окончательно пропала для общества. По крайней мере, когда Кора выползла из душа, она все еще шуршала цветными страницами.

Под это шуршание Кора и заснула.

Когда она проснулась, Эрики уже не было. Только комикс валялся на подоконнике. Кора глянула на обложку — белокурая красавица прижимается к парню с пушкой, на заднем плане обломки чего-то космического — и хмыкнула.

Увлечения подобной ерундой она откровенно не понимала. То есть, нет, комиксы, конечно, отдельный вид искусства, существуют воистину гениальные вещи — Кора вспомнила, с каким неподдельным энтузиазмом Эрика задвигала про все это в хранилище, когда они перешли на трепотню об увлечениях, — но читать вот это, с бессмысленным экшеном, сексуальными куколками и парнями, похожими друг на друга и чуть-чуть на агента Бонда?

Господи, как будто нечем мозг занять.

Хотя, Эрике, может, и нечем. Кора хмыкнула и сунула комикс в карман рюкзака. Черт, если Эрику это развлекает, нужно будет еще пару выпусков прикупить, пусть читает. Жалко, что ли. Пусть будут, в конце концов, не разорится она на этом.

Дерек, вон, на "Флорах" не разоряется. Хотя, возможно, подружкам он просто ничего такого не дарит. Кора фыркнула и нащупала на дне рюкзака футляр. Почему-то это успокаивало. Или нет, даже не так: приносило иррациональное чувство правильности.

Вот она, сила материальных подтверждений — вроде бы, брат был у нее всегда, но вот так просто осознавать это, понимать, что можно взять телефон и почти дотянуться до своего, родного по крови — это было чем-то новым.

— Ладно, — пробормотала Кора, застегивая, наконец, рюкзак и выпрямляясь.

За Эрику она не беспокоилась. То есть, что может случиться с призраком? Ей не нужны были двери и лестницы. Может статься, она уже сидит в машине. Или караулит внизу. Ну, мало ли, захотелось прогуляться. Внезапно проснулась тактичность. Вспомнила о понятии личного пространства.

Кора сердито сжала дверную ручку.

Не беспокоилась она, конечно, как же.

Эрика, слава богам, на самом деле обнаружилась в машине: помахала рукой, выдула пузырь жвачки, стиснула пальцы на мягкой спине игрушечного монстра. Улыбнулась привычной нахальной улыбкой. Кора хмыкнула, бросила ей на колени комикс и завела машину.

— Где была? — спросила она, оборачиваясь к Эрике.

Та поморщилась, дернула плечом, уточнила:

— Оно тебе надо?

— Ага, — кивнула Кора, — и кинь жвачку.

С полминуты Эрика молча копалась в бардачке и, видимо, формулировала ответ. Или прикидывала, о чем стоит умолчать — Кора подозревала, что теперь отличить правду от лжи будет значительно сложнее, но вслух ничего не говорила. Чтобы не навести случайно на мысль, ага.

Ну и чтобы не обидеть.

— Знаешь, — сказала, наконец, Эрика, протягивая ей пачку "Орбита", — я была в Лондоне, и мне это совсем не понравилось.

Кора приподняла брови.

— Я просто закрыла глаза, и вдруг оказалась там, — Эрика дернула плечом, неловко поправила выпавшую из низкого хвоста прядь волос, и Кора машинально проследила за движением тонких пальцев. Красиво, вот как это было: на секунду истончившийся силуэт, смутно проступившая сквозь него рыжая степь. — Я была в комнате. На кровати. А за столом сидел Джексон.

Джексон, смутно припомнила Кора. Канима и первостатейный мудак. Первостатейный самовлюбленный мудак. Интересно, чего Эрику к нему понесло? Он, вроде как, был последним, кто должен был ее интересовать.

Было бы гораздо логичнее, если бы она оказалась у Стайлза.

— Он говорил с кем-то по телефону, — продолжала Эрика. — Обо мне. И знаешь, я не думала, что ребята вроде него могут быть такими растерянными. Типа, он как будто расстроился и удивился, когда узнал, что я умерла.

Кора сглотнула и с трудом перевела взгляд на дорогу. В голове у нее крутилось что-то смутное, весомое и ощутимо жутковатое. Эрика хмуро склонила голову к плечу, и взгляд ее, нечитаемый и как будто немного в чем-то как дождь, врезался в Кору прохладной дрожью.

— А потом я закрыла глаза, — сказала Эрика, — и оказалась в темной пустоте. Я просто лежала в ней, как в воздухе, и испугалась, что меня затянуло обратно, — Кора взглядом выхватила в мутном отражении ее неопределенный жест, — туда. Что я снова просто мертва. А потом пришел он.

— Джексон? — уточнила Кора с неловкой ухмылкой, уже предчувствуя правильный ответ. Другой.

— Нет, — Эрика улыбнулась ей и своему отражению в лобовом стекле, — тот мужчина, с которым я танцевала во сне. Он стоял и смотрел, а потом я упала на землю, наверное, но она была как будто грозовая туча. И она играла ту же мелодию.

— И ты снова танцевала? — Кора постучала пальцами по рулю и повернулась к Эрике.

Та дернула плечом и кивнула на дорогу. "Ну да, — подумала Кора, — давай, строй из себя образец разумности". Взгляд, впрочем, отвела: конечно, они могли врезаться разве что в кактус, но лишний раз рисковать было бы просто — просто глупо.

— Нет, — сказала Эрика после паузы, когда Кора уже почти отчаялась услышать ответ. — На этот раз он просто сделал шаг и растворился вот здесь, — она коснулась груди и снова посмотрела на свое отражение. — А потом ты хлопнула дверью машины.

Кора родилась и выросла в мире, где сны имели значения. Глупо не придавать значения мистическим вещам, когда сама являешься одной из них — так, по крайней мере, говорила Ливия, а поводов не верить ей у Коры как-то не было, — но как-то истолковать то, что творилось с Эрикой, Кора не могла.

Может быть потому, что не понимала, что Эрика такое.

Минут десять они ехали в тишине: Кора смотрела на дорогу, вспоминая, где тут можно позавтракать и выпить кофе, Эрика шуршала в бардачке. Перебирала барахло, видимо. По-новому наводила бардак — как будто нарочно.

Кора хмыкнула, покосилась в ее сторону, и Эрика выпрямилась. Улыбнулась. Разжала ладонь, показывая пузырек красного лака. Спросила:

— Ты же не против?

— Только монстра не заляпай, а не то горло вскрою, — Кора пожала плечами и добавила, будто для весомости: — И не посмотрю, что ты уже мертвая.

Эрика попыталась сделать испуганное лицо, но не преуспела: хихикнула, поправила волосы свободной рукой, вцепилась зубами в крышку пузырька — тот скрипнул застывшим лаком, беспомощно хрустнул, но все-таки поддался.

Снова повисла тишина, и Кора, выдохнув сквозь зубы, попыталась сосредоточиться на дороге. И не думать о красных ногтях Эрики — как будто испачканных в крови.

Она зажимала ладонью вспоротый живот, вспомнила Кора, и кровь хлестала сквозь ее медленно слабеющие пальцы. Бойд пытался порвать на бинты свою футболку, а она сама — она сама бессмысленно всхлипывала, стискивая плечо Эрики и почти не чувствуя той боли, которую забирала.

Однако, здравствуйте, триггеры.



Там, где они бросили машину, бушевал ветер, но здесь, в низине, было тепло и спокойно. Невысокие кусты пахли сухо и горьковато — в другое время Кора не оценила бы, но сейчас это почему-то было кстати. Она лениво прищурилась и чуть приподняла голову. Отросшая прядь волос тут же упала на лицо, и Кора поправила ее с мрачным смешком.

В прошлый раз она была здесь накануне весеннего равноденствия: охотники из местных загнали ее километрах в семи по течению, и Кора в какой-то момент просто бросилась в воду, надеясь скрыться от них. Было холодно, пару раз конечности сводило судорогой, но ее каким-то чудом не обнаружили.

Кора мотнула головой, отгоняя воспоминания о лунном свете и ледяных камнях на дне. Тогда ей казалось, что здесь глубоко, но теперь — но теперь Эрика стояла на середине реки, а воды ей было едва по плечи.

Кора не знала, почему остановилась именно здесь. Да, им нужен был привал, перерыв — после рассказа Эрики она гнала, не останавливаясь, почти двое суток. Гнала бы и дальше, если бы не врезалась все-таки в кактус пару часов назад.

Эрика рассмеялась — как будто услышала ее мысли, — на секунду скрылась под водой, вынырнула почти у самого берега, растянулась на нагретом солнцем камне, как большая ящерица. Кора скользнула взглядом по плавному изгибу спины и с трудом подавила желание потянуться, стряхнуть с золотого плеча мелкие прохладные капли.

Они не прикасались друг к другу. Кора не знала почему — ей хотелось, по-прежнему хотелось, точно так же как в хранилище: протянуть руку, коснуться гладкой щеки, провести по ней кончиками пальцев, поправить выбившуюся прядь волос, пощекотать Эрику за ухом, чтобы она с едва слышным мурчанием потянулась за прохладным прикосновением, а потом склониться к ее лицу, поцеловать опущенные ресницы, кончик носа, ямочку на щеке.

Она хотела поцеловать Эрику — одни духи знали, как сильно. Каждый раз, оборачиваясь на ее голос, Кора думала о том, как это было бы — снова целоваться с Эрикой. Остался ли вкус у ее губ? Не растает ли от прикосновения медовая кожа? Не исчезнет ли она сама, если сделает это?

Не то чтобы она не готова была исчезнуть ради поцелуя Эрики.

Кора на секунду зажмурилась, медленно выдохнула и встала на ноги. Мысли оставляли в ее груди странное, тяжелое чувство, которое она не могла понять, и это, в свою очередь, раздражало до зуда под кожей и прорезающихся когтей.

"Охладись", — подумала она, останавливаясь на тонкой полоске речного песка. Секунду она жмурилась, слушая плеск воды, а потом сделала шаг, другой, припомнила: здесь, — и нырнула.

Вода обожгла тело, мгновенно заложило уши и нос, но Кора парой гребков опустилась до самого дна — тогда оно казалось пологим, серебряным с синими прожилками, как будто звездное небо наоборот, и Кора не могла его коснуться, даже если очень хотела, не могла сбросить пленительный мираж: та сторона дна существует, и оттуда кто-то протягивает ей руку, обещая помощь.

Дно было самое обычное. Кора сгруппировалась, резко выдохнула и оттолкнулась ступнями от песка. Свежий воздух ударил в лицо пылью и холодком, и Кора еще раз окунулась, фыркая и отводя от лица мгновенно потяжелевшие пряди.

Эрика наблюдала за ней с берега — со странной, как будто чужой улыбкой.

— Эй, — окликнула ее Кора, отжимая волосы. — Спускайся.

— Обойдешься, — пробормотала Эрика.

Она перевернулась на спину, и Кора поспешно отвела взгляд. Купальников у них не было — она подозревала, Эрика могла бы себе придумать, но не сделала этого просто ради поддразнивания, — а белья было жалко, и они купались обнаженными.

Типа, чего они там не видели.

"Не видели, строго говоря", — подумала Кора, отстраненно разглядывая свое отражение в быстро текущей воде, теперь удивительно теплой и комфортной. Влажные, прилипшие к плечам и к шее волосы. Небольшая, но высокая грудь с заостренными сосками. Пара шрамов на ребрах.

В хранилище Эрика спросила: "Откуда они?" — и Кора помотала головой, а потом прижалась губами к ее губам, просто чтобы не отвечать.

В хранилище они почти не видели друг друга. Не раздевались друг перед другом. Это было бы глупо, с учетом того, что Бойд мог проснуться в любой момент. Он чуял, конечно, и все понимал, но это было другое.

Это было другое — вот что беспомощно щелкнуло у Коры в голове, когда она обернулась на сухой беспомощный смешок Эрики. Та бесшумно соскользнула с камня, сразу оказавшись по пояс в воде, и теперь стояла в паре шагов от нее.

— Ты, — пробормотала Кора, не в силах отвести взгляд.

Эрика стояла перед ней, совершенно обнаженная, но каким-то образом такая же далекая — неприкосновенная — целомудренная, и Кора, только что мечтавшая о ее теле и ее поцелуях, на долгую секунду перестала понимать, как это вообще возможно — воспринимать Эрику иначе, чем античную богиню, чертову Афродиту из пены морской: солнечная кожа, сливочные, уже почти высохшие кудри прикрывают нежные груди, капли воды сияют на боках и на животе, пять узеньких шрамов левее пупка.

"О боже", — подумала Кора.

Шрамы — когти Кали входят в живот Эрики, та отступает на шаг, и второй удар приходится на открытое горло, а она зачем-то смеется, и смех поднимается по разорванным сосудам кровавыми пузырьками, и эти пузырьки беспомощно лопаются у Коры под пальцами.

Вода плеснула ей в лицо — почти горячая.

— Эй, — сказала Эрика.

Она улыбалась, как живая, и Коре вдруг так отчаянно захотелось расплакаться, что она обошла Эрику, просто упала на песок, запрокидывая голову, беспомощно всхлипнула, и это как будто прорвало плотину — она не могла остановить текущие по щекам слезы, не могла заткнуться и перестать шептать как в бреду: господи, зачем, почему, за что, Эрика.

Эрика, солнце, прищуренные карие глаза.

Я надеюсь, затмение сделает нас сильнее, чем когда-либо прежде.

Я надеюсь — я ни на что не надеюсь.

Я просто хочу умереть у тебя на руках, Кора, дурочка, почему ты плачешь.

Все правильно.

— Знаешь, — сказала Эрика, когда она затихла. — Я подумала. Ты спрашивала, при чем тут черные очки, и я подумала, знаешь... Тот город, он как блик. Отражение той стороны, — она зачерпнула воду в сложенные чашечкой ладони и протянула ее Коре.

Та приподнялась на локте, медленно, неловко села и так же сложила свои. Эрика улыбнулась, расслабила пальцы, и вода ударилась о пальцы Коры: капля разбивается на осколки, другая, третья, а потом их сносит сплошной звенящий поток, полный света и щекотного, влюбленного шепота.

Кора плеснула водой в лицо, неловко утерлась локтем и поднялась на ноги, старательно не глядя на Эрику.

— Пошли, — сказала она, — мы уже достаточно отдохнули.

Эрика пожала плечами и хрустнула неведомо откуда взявшимся яблоком. Кажется, она умела создавать их из воздуха. От последней мысли Кора поморщилась.

В полном молчании они оделись — футболка липла к не высохшему до конца телу, неприятно, но терпимо, — Кора собрала мусор, оставшийся от пикника, нашарила брошенные в траве ключи от машины.

Может быть, она хотела, чтобы Эрика спросила, почему она плакала. Может быть, она хотела сказать ей в лицо: ты так безнадежно мертва, и я так безнадежно по тебе скучаю, — но Эрика не спрашивала.

Они поднялись по неудобной тропинке — человек бы ее не осилил, — дошли до машины. Кора щелкнула брелоком и махнула Эрике на заднюю дверь. Та нахмурилась, но Кора помотала в ответ головой и сказала, как могла мягко:

— Кому-то из нас надо поспать.

— Может, лучше тебе?

Яблока у нее в руке больше не было.

— Так мы никуда не уедем, — с ухмылкой ответила Кора. — Брось, Эрика. Полистай свой рисованный ужас и ложись спать. Мне будет спокойнее.

Пару секунд Эрика смотрела на нее, и Коре казалось, что она все понимает, и именно поэтому улыбается так — так измученно.

— Только ради тебя, — сказала Эрика.

Кора понадеялась, что она не услышала облегчения в ее выдохе.

Она устроилась на переднем сиденье, привычно опустила козырек, покосилась на смененное перед привалом водительское удостоверение. Теперь оно утверждало: эту машину ведет Кора Нарсиза Хейл Рижу, гражданка Бразилии девятнадцати лет от роду.

Заводя машину, Кора постаралась ухмыльнуться так же, как девушка на фотографии. Кажется, не получалось.

Какое-то время Эрика и правда листала комиксы — Кора купила ей целую гору, ориентируясь в основном на обложки, — а потом шуршание стихло. Кора, взглянув в отражение, убедилась, что Эрика спит, и прибавила газу.

Она надеялась, что быстрая езда поможет прочистить голову, но это снова было как в городе-блике: ощущение прицела, болезненный зуд в мышцах и невозможная, неконтролируемая тревога. Черт, как Кора от нее устала — как она устала ждать подставы.

Может быть, без Эрики было бы проще.

"Конечно, было бы", — мрачно подумала Кора, постепенно сбрасывая скорость: если верить навигатору, они подъезжали к городу. Не хотелось бы напороться на копов, получить штраф и, чего доброго, спалиться с фальшивыми документами: она не могла поручиться, что сможет без запинки рассказать свою легенду прямо сейчас.

Эрика проснулась, когда Кора, отчаявшись справиться с собой, парковалась возле приличной на вид гостиницы. В центре — ее, черт побери, уже заколебали грязные придорожные мотели, паршивый кофе и жратва, за потребление которой, по-хорошему, надо было доплачивать клиентам.

— Эй, — пробормотала Эрика, сглатывая зевок, — он сказал, что его зовут Шанго. То есть, не сказал. Я просто это поняла.

Кора не знала, каким чудом она ни во что не врезалась.



Википедия наскучила Коре быстро. Она проверила три языка и, не найдя ничего толкового, принялась тыкать в ссылки на источники, периодически поднимая взгляд от экрана и оглядывая растянувшуюся на кровати Эрику.

Та казалась больше зомби, чем призраком — бледность, проступившие под глазами синяки, заострившиеся черты. Почти как в хранилище, подумала Кора с неожиданной усмешкой. Смеяться над этим щемящим, тоскливым — было почти неловко.

Но легче чем плакать.

— Так, — сказала она наконец, — ты сказала, Шанго?

— Да, — Эрика дернула подбородком и отвела взгляд.

— Значит так, — Кора отложила телефон, медленно выдохнула, прижмурилась, потерла висок. — Шанго из африканского пантеона, дух грома, молний и всего такого. Небесный отец. Не знаю, причем здесь мертвецы, — на этом слове Эрика крупно вздрогнула, и Кору мимолетно кольнуло стыдом, — из легенд я накопала только про брачный танец.

— Танец, — медленно повторила Эрика, прикрывая глаза. Под опущенными ресницами мелькнула золотая искра.

— Ага, — Кора щелкнула костяшками пальцев. — Ему полюбилась Ошун, дух пресной воды, и он танцевал для нее. Ну, в качестве флирта. Кстати, говорят, тут неподалеку находили пару ее статуэток. Возле реки.

"Возле реки", — что-то щелкнуло в ее голове, и в ту же секунду Эрика подняла голову, как будто услышала, почуяла тоже, и Кора увидела в ее глазах уверенный, настоящий отблеск той самой молнии, вмазавшейся ей в капот.

— Из чего ты сделана? — с беспомощной безнадежностью спросила Кора.

Из чего тебя сложил темнокожий улыбчивый бог, западный близнец геймановской Билкис, и, главное, зачем?

— Из пачки презервативов, черно-белой фотографии и дорогих очков, — сказала Эрика. — И из воспоминаний.

Звучало красиво.

— Хорошо, — вздохнула Кора. — Что ты делаешь со мной?

Эрика пожала плечами, неловким, как будто впервые осознанным движением достала из воздуха очередное яблоко и вгрызлась в него — шумно, до звонкого, болезненно-сочного хруста и мелких брызг.

— Я тобой питаюсь, наверное, — спокойно сказала она. — Не знаю, как сказать точнее. Расту из тебя, как дерево.

Она, казалось Коре, не шевельнулась, но вдруг оказалась рядом: вплотную, тепло до крика и как-то весомо, полноценно. Почти прижалась. Протянула руку, но так и не коснулась щеки. Улыбнулась грустной, совсем незнакомой улыбкой.

— Ты мои корни, представляешь? Я беру начало в твоей груди, прорастаю сквозь твои губы, расцветаю на кончиках твоих пальцев. Ты лепишь меня из собственной памяти, из своей наивной любви, из обрывков того, что мы создали... там.

Это было почти жутко — то, как близко она была, и то, как раскручивался в ее глазах калейдоскоп пронзительно-синих льдинок, и то, как Коре было на это плевать. Она почти не слышала Эрику: слова сплетались в мелодию, и причудливый ритм лился с алых губ как будто сразу Коре в вены.

— Я на две трети ты, — разобрала она осколок фразы.

От голоса Эрики кровь шумела в ушах и ритмично теплело внизу живота.

Кора зажмурилась, стряхивая наваждение.

Когда она открыла глаза, Эрики рядом уже не было.

Кора вздохнула и решительно взялась за телефон. Номер Стайлза по-прежнему стоял у нее на быстром наборе — это же был, в конце концов, Стайлз. Первый человек, которому надо звонить, если что-то случается.

Он взял трубку сразу же, после первого гудка, и от этого у Коры в груди вдруг почему-то потеплело.

— Да, детка, — пробормотал Стайлз, и Кора сглотнула широкую волчью ухмылку, прежде чем сказать:

— Расскажи мне об Эрике. Прямо сейчас, Стайлз. Вопрос жизни и смерти.

— Ну, — Стайлз запнулся, и Кора почти увидела, как он жмурится, трет глаза, открывает и закрывает рот. — Ну, слушай, я не лучший, в смысле, не особо ее знал, пока твой братец ее, ну... не укусил. И, честно, не уверен, что могу тебе помочь.

«Прекрасно», — мысленно хмыкнула Кора и мимолетно пожалела, что у нее нет карандаша и бумажки. Порисовать, пока Стайлз собирается с мыслями.

— Она была, ну, очень такая... блин. Как если бы Джексон стал девчонкой, вот. Просто... Просто такая немного ящерица. Нет, не в совсем скверном смысле, но когда ее Дерек... того, у нее внутри как будто что-то проснулось.

Стайлз, конечно, нес чушь. Кора помнила Эрику — помнила ее вхранилище у альф, и не было в ней ничего змеиного, ничего подлого, ничего ядовитого. Только печальная, обреченная решимость. Вряд ли этот их Джексон был на такое способен.

Но Стайлз вспоминал. Говорил. Формулировал мелочи, детали, и Коре казалось, что она почти видит ту Эрику, которую он описывает. Плотную, концентрированную, осязаемо-самоуверенную и как будто жгущую одним взглядом.

Как будто ломающую изнутри — глазами, голосом, хриплой уверенной насмешкой: «Мои глаза немного повыше».

Не верила — но видела.

— Она говорила, что я был ее первой любовью, — сказал наконец Стайлз. — До сих пор не знаю, честно или наврала.

Кора так и застыла — и одновременно вдруг почувствовала себя всю, от кончиков пальцев до закушенной пряди волос.

Стайлз был первой любовью Эрики. Правда был. Она знала.

Она помнила — колючий шепот на щеке, теплая душистая волна в голове и смысла больше, чем слов: «Я была влюблена в одного парня, Стайлза. Всю жизнь, наверное. Представляешь?»

Кора не представляла.

Кора и сейчас — не очень.

— Спасибо, — тихо сказала она.

— Слушай, — неловко пробормотал Стайлз, — ты если что-то так выяснить хочешь, позвони миссис Маккол, а? Эрика у нее лечилась. Она побольше знает.

— Скинь номер, — кивнула Кора.

— Угу, — бросил Стайлз, отключаясь.

Какое-то время Кора просто сидела за столом, глядя в потухший экран мобильника и не думая ни о чем. Она не двигалась. В голове было пусто и как бы сухо: Кора не знала, как еще передать это ощущение усталости и спокойствия и чего-то невыразимого, похожего одновременно на свет и на утекающий сквозь пальцы песок.

Это было похоже на ощущение идущего времени.

Или — проходящего мимо.

Кора вздохнула и снова щелкнула кнопкой телефона. Ответа Айзека пришлось ждать дольше. То есть, гораздо дольше: от мимолетной, насмешливой скуки Кора успела представить его, заспанного, с отпечатком подушки на покрасневшей щеке, ощупью разыскивающего телефон, скажем, в рюкзаке.

— Ну, — буркнула, наконец, трубка голосом Айзека.

С полминуты Кора слушала его тяжелое, скрипящее дыхание и собиралась с мыслями. Она могла бы просто спросить его, как Стайлза — спросить и потребовать ответ. Но с Айзеком почему-то не хотелось так. Он был как будто достоин большего, смешной кудрявый мальчик, который считал ее горячей.

Кора облизнула пересохшие губы и бросила вместо приветствия почти насмешливо:

— Сейчас кое-что расскажу.

И рассказала. Не с самого начала, конечно, упаси господь, но — про город, про Эрику, про выедающую изнутри тревогу и непонятную убежденность: ей нужно знать больше о том, кто такая Эрика Рейес. Ей нужно посмотреть на все с другой стороны. Ей нужно сделать так, чтобы кто-то еще помнил об Эрике.

Формировал ее.

Ведь дело в памяти, так? Духи сделали Эрику из воспоминаний.

— О’кей, — буркнул, наконец, Айзек. — Если тебе так хочется влезть в неприятности, слушай. Только Дереку сама обо всем расскажешь, о’кей?

Кора сглотнула смешок. "Расскажешь Дереку", вот еще. Если бы она собиралась делить с Дереком свою жизнь, она бы никуда не уезжала. И вообще, чем меньше братец знает, тем меньше мешается под ногами.

При всей к нему любви.

— Короче, — кашлянул Айзек, правильно истолковав ее молчание, — Эрика. У нее была эпилепсия, ты знаешь. Мы тогда почти не пересекались, но по ней было не слишком видно, что у нее все настолько паршиво. То есть, на звезду она не тянула, но выглядела... обычно.

— Обычно, — повторила Кора и попыталась представить, как это.

Совершенно обычная девушка с тяжелым заболеванием. Правда, ничего странного. Это же нормально, когда кто-то рядом может в любой момент умереть. Люди. Чертовы люди — тяжелый рык вскипел у Коры в груди, когда она подумала: вот их справедливость.

Не обращать внимания на больных и раненых, проходить мимо, фальшиво и сладко смеяться, пока кто-то кричит.

Люди. Безнадежная, лишенная чутья раса. Они могут действительно не замечать боли. Не говоря уже о том, чтобы ее разделить. Может быть, поэтому Эрике нравились супергерои. Типа, парни, которые не проходят мимо?

— Ты слушаешь? — уточнил Айзек. Теперь-то с чутьем у него было нормально.

Кора медленно выдохнула и кивнула.

— Да, — сказала она, — я тебя очень внимательно слушаю.



Кора поправила лямку заметно потяжелевшего — кто же знал, что чертовы комиксы столько весят, — рюкзака и огляделась. Вокзал выглядел на редкость прилично: приятного желтого цвета стены, пара прилавков с какими-то сувенирами, запах искусственно наведенной чистоты.

— Может, — с неловкой улыбкой предложила Эрика, — прогуляемся?

Она вся как-то неуловимо изменилась, как будто слегка выцвела и солидно потеряла в глубине, но в то же время стала более реальной. От того, что теперь о ней думало больше людей, — Кора полагала. Ну, или дело было в том, что теперь она сама знала об Эрике больше.

О ее болезни, о том, что она почти не ходила гулять, и о том, что однажды ее привезли в больницу из кинотеатра — Эрика прогуляла школу, чтобы сходить на второго "Железного Человека". О том, как она пыталась заниматься на равных с другими, как прокралась в спортивный зал и влезла на чертову стенку, когда тренер перестал за ней следить. О том, как она впервые появилась в школе после укуса. Эрика, конечно, рассказывала, но услышать от кого-то другого: про леопардовые туфли, про мини-юбку и кожаную куртку, про алую улыбку и солнечно-рыжее яблоко, — было как будто увидеть эту картину со стороны.

Волнующе.

Наверное, она бы тоже пялилась, если бы увидела.

Кора поджала губы и пробормотала себе под нос, надеясь, что никто не обратит внимания:

— Предлагаешь добраться до аэропорта своим ходом?

Эрика пожала плечами.

От машины они избавились в Колоне — там у Коры была пара знакомых. Точнее, не у нее, а у стаи: ребята, поначалу недоверчивые, разулыбались, когда Кора сунула им под нос бразильский паспорт и оскалила волчьи зубы. Больших денег она, конечно, не получила: хорошо если половину того, за что брала пикап в Америке, но здесь и это казалось удачей. Тем более, ей подкинули адресок похожей конторки в Караксе — там, возможно, удастся найти что-то недорогое и относительно живое. В конце концов, оттуда им останется меньше суток пути.

Не считая того дня, который они потеряют здесь, до рейса оставалось больше восьми часов.

Кора медленно выдохнула, кивнула своим мыслям, снова дернула лямку рюкзака — заученно-нервный жест, — и медленно пошла к выходу. Эрика пристроилась рядом, подстроилась под ее шаги, и вышли из здания вокзала они плечом к плечу.

На улице было ярко. Кора опустила на нос темные очки — не "флоры", конечно, те, старые, — втянула носом сладкий, отчетливо влажный воздух и покосилась на Эрику, и это было — золото, сапфиры, бриллианты, и сама она, вспомнила Кора, — это было так сложно.

Так до невозможности сглотнуть беспомощно.

Это было как удар тока, проходящий тело насквозь, но не в первый раз, когда дерешь криком горло, а как — как ты от боли уже отупела, а палач-недоучка снова тыкает под ребра, и перед глазами белеет, чувства вдруг обостряются и в голове на секунду становится до смеха ясно.

Эрика была такой красивой — растрепанная золотистая коса, свежий неровный загар, розовая рубашка в клетку, рукава закатаны до локтей, в вырезе краешек белого топа, — что это было почти невыносимо.

Она, наверное, почувствовала взгляд: обернулась, отворачиваясь от очередной достопримечательности, неловко улыбнулась, поправила сползшую заколку, посмотрела насмешливо и вопросительно.

— Нет, ничего, — пробормотала Кора.

Бродить по городу вместе с Эрикой оказалось приятно. То есть, бродить — сильно сказано, Кора просто шла за ней, не мешая разглядывать все, что она сочтет достопримечательностью, и ни о чем не думая.

Или думая о том, какая она замечательная — земная, насыщенная, неожиданно веселая, неожиданно торопящаяся увидеть и впитать как можно больше. Может быть потому, что не успела этого, пока была жива: пройтись по улицам чужой столицы, потрогать огромные белые блоки католической часовни, пробежаться босыми ногами по белому песку тихоокеанского побережья, потолкаться в вагоне "легкого" метро, съесть три шарика фисташкового мороженного и запить каким-то экзотическим соком — из звездного яблока, кажется.

Послушать уличных музыкантов — барабаны звучали где-то в переулках, и встрепенувшаяся было Эрика вдруг замерла, стоило Коре сделать шаг вперед.

— Постой, — настороженно пробормотала она, и Кора послушно замерла, перебирая в голове возможные причины. — Мне кажется, я уже слышала эту музыку.

Кора медленно выдохнула и не стала уточнять, где. Ей как будто и так было понятно: эта музыка Эрике снилась. Под эту музыку она танцевала с африканским божком, который поцеловал ее и растворился у нее под кожей.

Который зачем-то толкнул ее Коре навстречу, как будто почувствовал в ней каплю того несчастного зелья, которое влила в нее на счастье Ливия. Не стоило его пить. Не стоило звать чужих богов. Ничего хорошего из этого не вышло.

— Пойдем, — сказала Кора, прикусывая губу. — Пойдем отсюда.

Музыка все еще звучала где-то в отдалении, но Эрика кивнула и на секунду потянулась к ней, как будто хотела взять за руку, и взгляд Коры сам собой прикипел к той точке, где их пальцы должны были соприкоснуться.

Секунду Эрика медлила, а потом вдруг вздохнула и сделала шаг в сторону.

— Знаешь, — тихо сказала она, — лучше не будем рисковать.

Кора смотрела на нее и какое-то долгое мгновение хотела просто... согласиться. Сдаться, отвести взгляд, безмолвно принять условия игры. Не говорить, не возражать. Не давать самой себе вдохнуть до конца, быстро и искренне.

Но это длилось только мгновение.

— Знаешь, — сказала она Эрике в тон, — давай я сама решу.

Сердце ударило в груди оглушительно громко, когда Эрика вскинула подбородок.

— Нет, — сказала она четко и вдруг как будто оглушительно громко, и даже сделала чертов шаг вперед, оказавшись к Коре почти вплотную. — Нет. Ты не будешь рисковать, пытаться что-то сделать, сохранить или вытащить меня, особенно ценой своей шкуры.

— А что ты предлагаешь? — Кора машинально отступила на полшага назад, в относительную темноту переулка, просто чтобы не ссориться с пустотой на глазах у всей улицы, и повторила: — Что ты предлагаешь, снова позволить тебе умереть?

Она слишком четко помнила: беспомощная улыбка Эрики и ее мертвые, пустые глаза, выцветшие до желтизны, — и это не было ее кошмаром. Она видела это наяву — как оглушительно-белые кости кузенов, как обгоревшее лицо дяди Питера, как измученную черноту в венах мамы Рижу и смятое бампером тело на сером асфальте.

Коре, честное слово, хватало.

— Да, — сказала Эрика. — Позволить мне умереть, потому что как бы я ни хотела жить, куда больше я хочу, чтобы жила ты.

Кора не знала, как это было, хорошо или больно, в ту секунду, когда ей захотелось поцеловать Эрику — больше, чем когда-либо в жизни.



Они пересекли границу в хмуром предрассветном сумраке. Сонный парень в форме — совсем молодой, отчетливо темнокожий и уютно пахнущий экваториальным лесом — быстро пролистал ее паспорт, с непрофессиональной искренностью улыбнулся и спросил:

— Как тебя дома-то зовут, Кориза?

— Корси, — хмыкнула Кора, привычно бросая взгляд на фотографию в правах.

Кора Нарсиза неправдоподобно ярко скалилась — почти ненастоящая.

Она и была ненастоящей. Мама Рижу — Рашел Рижу, седая как лунь альфа, — придумала ее, когда вытащила Кору из ловушки местных охотников, принесла на руках в свой дом, отпоила заваренными жрицей — не Ливией, ее предшественницей, — травами и сказала: "Ты остаешься".

Кора, надо сказать, честно сопротивлялась — первые недели три. Потом ее взяли за горло, прижали к стенке, хорошенько треснули, и в голове, вроде как, посветлело. По крайней мере, с тех пор она не пыталась бежать в никуда.

Другое дело — когда появилась цель.

Когда появилась цель, ее отпустили. Не помешали ни дурные прогнозы Ливии, ни слезы приемной матери. Мама Рижу спросила только: "Ты уверена?" — и кивнула в ответ на упрямый взгляд. В конце концов, речь шла о семье.

Не то чтобы Рижу не были ее семьей, на самом деле — Кора не жалела о путешествии в Бикон-Хиллз хотя бы из-за того, что оно помогло понять: родителей, дядей, брата и сестры, кузенов — больше нет.

Даже если они живы — это не те люди, которых она любила. Дерек был замечательным, но ни капли не похожим на милого старшего брата, с которым она играла в баскетбол, а Питер и вовсе превратился из не особо доброго шутника в хтоническое чудовище —

— нет, об этом лучше было не думать.

Кора зажмурилась на секунду, медленно выдохнула и неловко улыбнулась пограничнику, когда тот протянул ей оформленные документы.

Все было хорошо. Она возвращалась домой.

Эрика продержалась минут десять, прежде чем прижалась щекой к подголовнику ее сиденья и попросила:

— Расскажи про них, а? Про твою стаю.

— Ты и так знаешь, — дернула плечом Кора.

Эрика не отстранялась, и это было неожиданно странно — быть к ней почти вплотную. Чувствовать ее тепло, слабый запах кожи и дешевого геля для душа, вздрагивать от щекотного дыхания. Как будто они не избегали любых прикосновений всю последнюю неделю. Как будто она была живой.

— Знаю, — сказала Эрика, — но мне нравится, когда ты рассказываешь.

У Коры было ощущение, что она безбожно подлизывается.

— Ладно, — буркнула она, — чуть позже, — и Эрика рассмеялась.

Как будто даже счастливо — от этого тепло екнуло в груди, и Кора с неожиданной ясностью осознала, что ей правда хочется рассказать еще раз. Про то, как она оказалась в большом семейном доме, так похожем на ее собственный. Про то, как мучительно учила язык, как огрызалась на маму Рижу и приемную мать. Про то, как играла с ровесницами — с людьми и оборотнями. Про то, как с ней случилась Алессандра.

Алессандра была человеком.

Эрика была оборотнем, но это ее не спасло.

Кора остановилась у подножия знакомого с детства холма, заглушила двигатель, хлопнула дверцей машины и взбежала вверх по склону, привычно вспоминая: сюда они выезжали на пикники, здесь играли в мяч, здесь жгли костры в священные ночи, здесь она целовалась с Алессандрой — высокой, смуглой, насмешливой, упорно пытающейся казаться еще старше.

У них было три года разницы, но здесь это никого не волновало.

Эрика поднималась следом за ней, не так быстро и как будто к чему-то приглядываясь. В руках у нее был игрушечный монстрик — Кора и не заметила, когда она успела его цапнуть: в торопливом перекладывании вещей из рюкзака в бардачок новой машины этот момент как-то потерялся.

— Рассказать, значит, — пробормотала Кора, пытаясь сосредоточиться.

— Ага, — улыбнулась Эрика.

Она потопталась на склоне, стряхнула с брючных отворотов капли росы, присела на крупный белый камень, и на какую-то секунду Кора малодушно порадовалась тому, что между ней и Алессандрой так мало общего.

Кора не знала, зачем сказала об этом вслух, но Эрика не обиделась: рассмеялась, запрокидывая голову, пробормотала что-то про бедную Кару — Кара, почти отстраненно припомнила Кора, официантка из Канзаса, салфетка с номером благополучно перекочевала из кармана джинсов в карман рюкзака, — и попросила:

— Продолжай.

Пахло примятой травой, влажным лесом и Эрикой — насмешливой утренней сладостью, калифорнийским ветром и холодком мятного "Орбита". Кора плюхнулась на землю чуть в стороне, у корней низенького, неопределенной породы деревца, и продолжила.

Она говорила о детстве. О том, как росла в большом доме, как привыкла просыпаться от звука голосов, о том, как радовалась, впервые справившись с книгой на португальском, о том, как ее откармливали всей стаей и так, кажется и привыкли — годами подсовывать ей куски пожирнее, как будто она так и была худющей замученной сироткой, пробежавшей полконтинента на своих двоих, просто от страха перед огнем и охотниками.

Это было как медитация наоборот — не отрешиться от внешнего мира, а максимально в него включиться. Кора говорила, и собственный голос казался ей частью утренней тишины, чуть тронутой тихими птичьими голосами и шорохом трав, чувствовала прохладный ветерок, слышала запахи и замечала тяжелый, насмешливый взгляд.

Слов ей хватало с избытком, и она продолжала рассказ, пока Эрика не вклинилась в секундную паузу, насмешливо и чуть устало.

— Открой глаза, — сказала она, — светает, — и Кора послушалась.

Эрика стояла на вершине холма, и за ее спиной поднималось, постепенно окрашивая молочно-белое небо в розовый и золотой, солнце, и в эту секунду Коре казалось — мир существует ради Эрики Рейес.

И, значит, она никогда не исчезнет.



— Корси, — сказала Ливия.

Тихо. Предостерегающе.

Кора замерла. Подумала секунду, кивнула и отступила на шаг назад. От порога. Эрика за ее спиной хмыкнула, и Кора почти почувствовала ее прикосновение к плечу: уверенное и теплое, должное быть таким.

— Кто с тобой? — требовательно спросила Ливия. — Откуда она взялась?

Кора посмотрела на нее — белое покрывало сбилось, на вороте платья осела красноватая волшебная пыль, — вздохнула и плюхнулась на пол. Доски были теплые и чистые. «И то радость», — подумала Кора, устраиваясь поудобнее.

— Это Эрика, — сказала она наконец. — Она умерла месяц назад. До этого мы три месяца провели вместе, и я ее очень любила.

Вначале слова давались с трудом: Кора чувствовала себя неловко от взгляда Ливии, от молчания мамы Рижу, от теплого, насмешливого присутствия Эрики, — но с каждым словом неловкость таяла, и говорить становилось легче.

В какой-то момент Кора с удивлением поняла, что в коридоре, за спинами Ливии и мамы Рижу собралась хорошо если не вся стая, и все они слушали ее, тепло, как-то очень свободно и очень полно.

Не жалея и не сочувствуя, но как будто понимая.

Затихла даже Эрика — хотя чего бы, кажется, ей, если она сама себя слепила из этого. Из того, что Кора помнила. Из того, что она чувствовала. Из того, что любила.

Когда Кора замолчала, повисла тишина.

Стая смотрела на нее, и только мама Рижу — на Ливию, прямо и очень спокойно. Ливия не смотрела ни на кого, прятала глаза, почти отворачивалась.

— Это безнадежно, да? — спросила Кора.

— Это прекрасно, — шепнула ей на ухо Эрика.

Теплая, сильная, почти живая Эрика. Кора вдруг почувствовала: она пахнет миндалем. Миндалем и клубникой.

От этого стало больно.

Так больно и так хорошо.

Они смотрели друг на друга — она и ее Эрика, и в эту минуту Кора не чувствовала льда и страха, только бесконечное тепло. Здесь и сейчас ей казалось, что между ними нет никакой стены. Никакого месяца. Никакой безымянной могилы.

Ничего страшного. Ничего чужого.

Протяни руку, Кора. Протяни руку и прикоснись к ней, потому что пока ты ее любишь, она не умрет.

Значит, она не умрет никогда, потому что такая любовь не кончается. Может быть, кончилась бы, если бы из хранилища вышли они обе — но не теперь. Не теперь, когда Эрика жила только в ее голове, росла сквозь ее душу и плоть и была чем-то большим, чем просто призрак.

Не теперь, когда от Эрики осталась только память.

Будь Эрика живой, она могла бы не любить ее так.

То есть, у живой Эрики были бы достоинства и недостатки. Ее. Настоящие.

Мертвая Эрика была идеальной — от кончика пшеничной косы до шрамика на тонкой щиколотке.

— Пойдем, — тихо сказала Ливия, делая шаг за порог.

Коре показалось — что-то лопнуло за ее спиной, когда она сделала это. Эрика довольно рассмеялась. Она, черт побери, была опасной тварью — но Кора опять, в тысячный раз не могла заставить себя принять это.

Это было знание, такое далекое, холодное знание, не имеющее на деле никакого значения.

Значение, черт побери, имело только одно: это была Эрика. Почти живая Эрика — от этого крутило внутри болезненной, сладкой тоской, от этого цвело и пело и одновременно умирало что-то в Коре, что-то жесткое и уверенное, что-то, что она всю жизнь хотела видеть в себе.

Эрика уничтожала это так просто, совершенно походя, совершенно естественно, и Кора не ненавидела ее за это.

Наверное, она не смогла бы ненавидеть Эрику, даже если бы та ее убила.

— Я обязательно это сделаю, — тихо сказала Эрика. — Убью тебя. Ты меня слишком любишь.

Кора постаралась не обращать на нее внимания. Она неловко поднялась на ноги, привычно потянулась и пошла за Ливией.

Скоро все должно было закончиться — так или иначе.

Кора не знала их, эти «так» и «иначе», но знала: какой-то конец необходим. Она не могла вечно таскаться по дорогам обеих Америк, трепаться с мертвой возлюбленной и просто надеяться не нарваться на неприятности.

С людьми, с охотниками, с другими стаями.

С любой сверхъестественной дрянью страшнее, чем они обе вместе взятые.

Интересно, что случилось бы с Эрикой, если бы она погибла.

Черт, это была плохая мысль.

— Твоя подруга не лоа, — нарушила тишину Ливия, — но каждое создание с той стороны остается Его частью.

— Как и мы, — кивнула Кора.

Эрика шла рядом с ней, плечом к плечу, тихая и любопытная, и Коре казалось: это почти нормально, вот так, спокойно и правильно. Хотелось — взять Эрику за руку, переплести их пальцы, почувствовать пульс.

Если бы он у нее был.

— Как и мы, — Ливия чуть улыбнулась, заправила обратно под платок выпавшую прядь и призналась: — У меня нет верного рецепта для тебя, Корси.

— Неважно, — Кора машинально сжала пальцы. — Что мне нужно будет сделать?

— То же, что мы делаем всегда, — Ливия остановилась на нижней ступени крыльца, сбрасывая туфли. — Я буду стучать в атабаке, а ты будешь говорить.

— Танцевать, — с усмешкой поправила Кора, тоже разуваясь.

— Нет, — уверенно ответила Ливия. — Ты будешь говорить и надеяться на ответ.

Кора только пожала плечами. Это было что-то из религиозных тонкостей, что-то недоступное ей. Честно — именно из-за этого Дитон нравился ей больше. У него не было веры и не было богов, только его работа.

Ветеринара, советника — не важно. Он был сам по себе.

Ливия же, кажется, всегда говорила чужими голосами.

За шесть лет, проведенных в доме Рижу, Кора так и не примирилась с их верой. Ее, правда, и не заставляли. Только один раз затащили в террейро. Типа, как крестили: представили ориша, заставили танцевать.

Тогда Кора не почувствовала ничего, но сейчас — сейчас ей правда нужно было чудо.

— Ты уверена? — спросила Эрика.

Кора посмотрела на нее — как в последний раз, зачем-то силясь запомнить все: выпавшие из косы пряди, мягкий прищур, наклон головы, сливочные веснушки на кончике носа. Как будто это могло ей помочь.

Как будто это сделало бы все — легче.

Может быть, сделало бы.

— Станцуешь со мной? — шепотом спросила Кора.

Эрика кивнула, коротко и понимающе, и так же шепотом спросила:

— Как это будет?

— Не знаю, — призналась Кора. — Просто будет. Надеюсь.

Эрика рассмеялась, заправила за ухо пшеничную прядь, подвернула рукав рубашки, и Кора поймала себя на том, что зеркалит ее движения: точно так же касается уха, точно так же дергает злополучный манжет.

Ливия тем временем возилась с ключом: руки у нее, кажется, дрожали. Кора вздохнула и отобрала у нее ключ. Ей дверь поддалась с первой попытки, и первой она нырнула в теплый, пропахший травами сумрак.

В террейро было тепло, но не физически, а как-то на уровне инстинктов. Кора дернула головой, как будто пытаясь вытряхнуть все сладковатые запахи, и призрачный звук барабанов, и мягкую поступь чего-то хрупкого и могущественного.

— Черт, — пробормотала она.

— Не сквернословь, — бросила Ливия. — И снимай с себя все не белое. Выдать накидку?

Она торопливо обходила помещение: зажигала свечи и курильницы, стряхивала пыль с инструментов. Кора проследила за ней взглядом, фыркнула и принялась расстегивать рубашку. В накидке она не нуждалась — футболка была белой, спортивное белье — тоже.

— А я? — спросила Эрика.

Кора посмотрела на нее и, быстро сглотнув, кивнула. Это было как щекотка внизу живота, темная, сладковатая, мягкая — смотреть, как раздевается Эрика: стекает по плечам рубашка, тонкие пальцы дергают пряжку ремня, расстегивается, как будто сама, молния на джинсах.

Кора отвернулась.

В голове екало, тепло и безобразно, и комната перед глазами как будто плыла. Ритм постепенно нарастал: странный, мягкий, вкрадчивый, и Кора почти хотела пропустить его через себя, вплести в него что-то свое.

Отдать ему свою плоть, свое сознание.

Все, что у нее есть.

— Я готова, — сказала Эрика, останавливаясь ровно за ее спиной.

Кора медленно выдохнула и хлопнула в ладоши — и это было началом.

Крохотный барабан в руках Ливиии вдруг стал чем-то огромным, чертовым столпом долбаного мира, и Кора вскинула руки, обнимая его, торопливо сдернула с волос резинку и бросила ее на пол, к одежде.

Теперь она танцевала, вплетала шаги и хлопки в простой и завораживающий ритм, и в этом, наверное, правда было что-то волшебное: по крайней мере, так ей казалось.

Еще ей казалось: над головой у нее шумит Неметон, живой и огромный, она обходит его по кругу, и руки Брата держат ее руку, и пальцы Матери расплетают ее косы, и ладони морской Сестеры лежат на ее плечах.

Еще ей казалось: кто-то ждет ее там, наверху, в кроне, кто-то светлый и звонкий, кто-то, рвущий ее мир белой вспышкой, раскатом грома, и она вся его, она танцует здесь для него и под его взглядом, и на эту иллюзию вдруг наслоилась другая: молния бьется в металлическую коробку, проходит ее насквозь, сминается, сжимается и вдруг открывает глаза — большие, карие, золотые, кофейные.

Еще ей казалось: ее две, три, четыре, и все они кружатся здесь в ветвях и травах, все тянутся к одному желанному, плотному образу, но он дразнит их, он тает, он не дается в руки — Коре-ребенку, Корси-девушке, Коре-девушке и ей, ей самой — не дается.

Это было прекрасно и больно, то, что она танцевала, то, что она звала.

«Танцуй, — шептало что-то в ее голове, — танцуешь ты, танцует твоя мертвая подруга, и я вижу больше, чем ты думаешь, танцуй, девочка-волк, Корси Нарсиза, девочка без веры, танцуй, танцуй сейчас, и только одно скажи словами: ты любишь ее?»

«Люблю», — подумала Кора, и это было так просто, так очевидно, и в то же время похоже на озарение.

В этот момент она почувствовала: чьи-то руки ложатся на ее плечи, одновременно спереди и сзади, и чьи-то грозовые глаза смотрят на нее с двух сторон, и две пары губ целуют ее — одна по-отцовски, в макушку, другая —

Кора распахнула глаза.

Ритм в ее голове сбился, исчез, и ветви Неметона сплелись в древесный купол, и Кора увидела — это Эрика целует ее, и по ее щекам текут слезы, а где-то там, в глубине ее глаз, тает калейдоскоп из льдинок, как будто складывается слово «Вечность».

Кора поцеловала ее в ответ и почувствовала губами улыбку.

— Вот и все, — сказала Эрика, и голос у нее был жесткий, почти мужской. — Вот и все, Ошун. Вот мы и станцевали.

— Да, любимый, — улыбнулась Кора. — Вот мы и станцевали. Спасибо, что пришел, любимый.

И мир остановился — где-то в степи, в синем пикапе, пробитом молнией насквозь.

«Спасибо», — услышала она где-то внутри.

— Спасибо, — повторила она.

Сердце вдруг стукнуло в груди — удивительно громко, и Кора почувствовала: она падает. Просто падает куда-то, глубоко и горько, со смехом и стрекотом, с текущими по щекам каплями дождя — того дождя города мертвых, под которым она не плакала.

Теперь?

Может быть.

Может быть, она просто плакала — пока ее не обняли за плечи чьи-то руки и не накрыло белое-белое — жреческая накидка?

Она не знала. Не помнила. Может быть, было неважно.

По-настоящему важно было только одно: когда она открыла глаза, Эрики рядом не было.

И это было — почти не больно.