Акула звенит каблуками по металлической рифленой настилке трапа, ветер треплет ее волосы, и видно, что глаза запали от усталости, хотя и сверкают от восторга. Луссурия еще вальяжно болтает с бортпроводником, выходит на трап, вдыхает цветущую итальянскую ночь.
Акула ни на что не обращает внимания, она уже улыбается своему боссу так, словно они сейчас в этом мире вдвоем.
- Я победила, - кричит она. - Победила!!! Гордись мной!!!
Она слетает вниз, останавливается у машины, перед боссом, а щеки и глаза такие, словно она вот-вот расхохочется. Рассыпется по взлетной полосе звонким смехом. Занзас поднимает бровь. Насмешливо, потому что восторг Акулы до одури заразен.
Луссурия все еще стоит на трапе, пидор, и так неприкрыто наслаждается, что Занзас обещает себе послать его потом на какое-нибудь задание поговнистей. Пидора - в самую жопу, самое то.
- Я теперь точно Императрица Мечей!!!
- Вторая.
- Единственная живая! - и акулье лицо наконец прорезает знаменитый острый оскал. - Прикинь?
- Хренью страдаешь, - говорит Занзас. И открывает себе водительскую дверь. И нетерпеливо постукивает острым каблуком форменного сапога. Акула падает рядом и принимается настраивать стереосистему. Луссурии, понятное дело, разбираться с багажом.
- Ты тут была нужна.
Акула поднимает на нее лучший из своих кретинских взглядов. Типа «что я только что услышала?»
- О.
Затыкает радио, все еще глядя на босса.
- О.
Занзас трет висок. Ну неужели нужно всегда так туго соображать. Или что она там пытается состроить.
- Ты мне тоже, - говорит Акула охрипше.
И даже взвиться на нее не хватает времени. Хлопает задняя дверь, и манерный голос говорит, что уже все прекрасно. Они выезжают.

Акула вроде бы дремлет, отвернувшись, или смотрит в ночь за окном. Фары выхватывают рекламные щиты на трассе, и неровную волну черного далекого пейзажа.
- Надо было меня тоже в городе выбросить, - устало выдыхает она.
Занзас отвлекается только на момент — взять свою куртку с заднего сиденья и кинуть ей на колени. Кондиционер выкручен по максимуму, и снаружи не жара. Март. Занзас говорит Акуле:
- Еще полчаса. Спи.
Та смотрит, словно в огонь, долго и рассеянно, а потом закрывает глаза. Ее лицо в глубокой тени, но словно продолжает диалог. Она уже так долго его ведет. Иногда сама с собой говорит, иногда дожидается ответа. Иногда надоедает извечным мозгоёбством. Иногда невыносимо красивая. Или несносная. Иногда худшая глупость в жизни. Иногда по ней можно скучать.
Отпуск на убийства. На доказательство всему миру, кто тут лучшая. Могла бы и не ездить. У босса, когда мозги отъезжают, и так все на лице написано. Но, наверное, недостаточно явно. Поблескивает цепочка в открытом вороте акульего кителя, бликует бриллиантами дуга подвески. Может, тот кто дарил, был достаточным.
Злость этой мысли подхватывает машину, несет по пустой ночной трассе, они почти отрываются от земли, глаза до рези всматриваются в дорогу.

Перестук гравия по днищу похож на стаккато, но даже это не будит Акулу. Они въезжают на частную территорию, перед ними просто открываются ворота — на вышке приняли отправленный боссом пароль. Варийская лодочная стоянка этой ночью пуста, только катера и яхты покачиваются на мелкой волне.
Занзас останавливается вплотную к белой десятке на черном фоне. Выходит из машины в соленую ночь, которая теплее, чем безвоздушный салон. Пора будить своего капитана. Разговор с ней предстоит гадкий.
- Долго рассиживаться будем? На выход!
Она нависает над Акулой, облокотившись о крышу автомобиля. Она видит как в мгновение проясняется акулий взгляд.
Содрать с нее свою куртку и вытащить наружу. Она ведь сама все запорола, как с ней это всегда бывает. Каждый сраный раз.
Акула выбирается, мимо босса, узнает стоянку, успокаивается - и оглядывается на нее. Просто чтобы смотреть в глаза непонятно, сонно, бесстыже красиво. Ей хватает мгновения, чтобы вжаться в ее губы своими прохладными губами. Языком ловить и гладить ее рот, вести по ее языку самым кончиком своего, чтобы чувствовать, как меняются ощущения. От смешной ласки до огненной волны по коже и горячего вихря в голове. Их топят желания друг друга, а потом отпускают, отходят в тень, оставляют как было.
- Где же я у тебя снова дура? - спрашивает Акула. Она привыкла. Ей горько после поцелуя.
Занзас ведет рукой от талии до шеи, намеренно задевая грудь, упругую под жестким кителем.
- Вот эта хрень.
Очерчивает пальцами пошлое бриллиантовое сердечко. И срывает цепочку с шеи, оставляя полосу ожога. Хуй с ней.
- Да я бы получше выбрала.
- Оно и видно. Подарил кто?
- Верни, долбанный босс! — Акула ловчее, успевает выдрать из рук. Ее каблуки стучат по деревянной пристани, она замахивается и швыряет бриллиантовую искру в море.
- Подарок компании, - скалится она. Акулья улыбка, волосы в лицо и по ветру. Падла со злым умыслом. Босса выводят ее эти провокации и греет, что все эти игры ради ее интереса. И снова доводит до бешенства подозрение, всего лишь намек, что она никогда не узнает, какие хуи допущены в свиту ее рыбы.
- Эй, мусор, убью!
Догонять ее нет смысла. Не уплывет же в море.
Потом еще сочтутся.

Она поднимаются на борт тридцатиметровой серебряной пули следом, и они снова целуются.
- Шесть месяцев, босс.
Зачем озвучивать очевидное.
Акула в руках все такая же, гибкая, светящаяся, нежная. Эта горячая нежность поражала всегда. Словно у нее больше не оставалось ничего в дурной голове — только яркий огонь на фоне прозрачно-льдистых декораций ее личного театра. Занзас понимала, что таково свойство ее Пламени. Оно всех уводит туда, где есть острота лезвий, жизнь на пике и шлейф притягательного безразличия к миру. Замешанная на Ураганном Пламени, эта легкость становилась кипящим металлом. Этот сплав разрывал им сердце запретным и невыносимым желанием. Подчиняться древнему закону становилось жизненной необходимостью. Они обе были лучшими. Существовали для этого.
Акула сминает хрустящие перья и гладит затылок живой рукой. Протез безвольно повис вдоль тела, она позволяет притянуть себя ближе, она поверхностно дышит в шею, слабо скользя там влажными губами.
- Когда ты защищаешь свою территорию. Ты знаешь, как много это значит.
- Засранка. Провоцируешь на признания.
- Я скучаю как умею. Шесть долбаных месяцев, босс.
Шесть месяцев, сотня боев, полная аскеза и бесконечные тренировки. Соскучилась, значит.
- Ладно, - Акула отрывается от нее через силу. - Одежда тут есть?
- Внизу. Но быстро.
- Да, босс, конечно, — бросает уже из-за спины. Вот вся скользкая рыбья сущность.

Первым делом она снимает сапоги. Команда сегодня в увольнительной, а ломать на палубе ноги об шпильку совсем детство.
Занзас выбирает швартовы, оставляет валяться на палубе, поднимается в кабину, где проверяет приборы. Яхта просыпается, оживает, освещается потусторонними белыми огнями. И словно пуля, мягко выскальзывает из клетки пристани в черный шелк открытой воды.

- О, тут креветки!
Она тоже держит босоножки в одной руке. Тонкий деревянный шампур в другой. Кусочничает зараза, понахваталась опять в своих диких краях.
- Могла бы подождать.
- Ну босс, что как не человек прям!
Она нашла все. И серебряное платье с разрезом от бедра, в котором она мерцает как северные огни. И перчатки до локтя, и туфли разве что не хрустальные, и духи. И волосы собраны наверху распадающимся узлом, сколоты искрами заколок. На ней только белья нет, и Занзас это прекрасно знает.
- Ну что ты ухмыляешься?
Вкус у Акулы перечный и рыбный. Она обнимает со спины и продолжает чертить носом по шее, а руки уже под пиджаком, разглаживают рубашку босса.
- Скажешь, куда мы едем?
- Там дальше, у мыса остановимся.

Акула тепло дышит в шею.
Остановятся, наконец достанутся друг другу. Полгода почти полного воздержания - тоже не мечта всей жизни. Когда-то их столкнула тяга Пламени, потом — необходимость ставить себя выше членов, в основном половых, в этой в мужской иерархии. Тут очень подумаешь, пока пустишь кого-то в постель. Акуле пришлось отстаивать статус Варии после Колыбели. Она, сжав зубы, терпела Оттавио. Медленно, но верно сводила с ума. Для нее это была чистая игра на выживание — он свихнется от ее притяжения, или ей-таки придется лечь под него. А может и ложилась, кто знает, семь лет. Когда Занзас вернулась, Оттавио окончательно потерялся в этих играх, утратил чутье, расслабился, и убивать его было легко, и даже правильно.
Акула смотрела на его смерть с не прощающей ничего улыбкой.
Она всегда говорила, что любит женщин. Так и заявляла.
Женщин. Многих, видать.
Подобных проблем для босса Варии не существовало в принципе. Личная жизнь оставалась личной, без вреда для должности, которой вообще ничто и никогда не грозило. Но Акула была слабее. В ней была червоточина зависимости.
Ей стало легче только после Битвы Колец. Стало очевидно ее место. Место Варии, которую она до сих пор считала своей.
Они снова стали спать вместе. Акула и Вария - все, что это слово для нее означало — цель, идею, человека, первую победу и первое поражение, и единственную страсть.
Эти чувства.
Которые никогда не вымерзали. Всегда пылали друг для друга.

Яхта мягко дернулась, когда якоря вцепились в грунт.
На корме был накрыт стол. Акула бесцеремонно с ногами забралась на диван, дождалась своего босса и взяла еще креветок.
- Рассказать про сражения?
- Ты махала мечом, оппонент постепенно становился трупом, ты открывала телефонный справочник и выбирала новую жертву. Что-нибудь бы нового.
- Ну я Императрица.
- В который раз. Вторая.
Акула смеется, поднимает глаза к небу, будто жалуется бриллиантовой ночи.
- Первой нет. Есть только я.
- Скромница.
- Люблю себя, - мечтательно флиртует Акула.
Занзас обожает ее за это.
- М, могу рассказать, как Луссурия пытался повести меня по мужикам! Тебе понравится!
- Раз он вернулся живой, то наверное, это скучный рассказ.
- Не притворяйся, тебе интересно все про меня и члены. Почему ты никогда не спрашиваешь про женщин? - Акула становится на сиденье коленями и опирается локтями о стол. В серебристом водопаде выреза ее платья видна сливочная грудь, до сих пор идеальной формы, стоящая как у двенадцатилетних девчонок, из-за дикого ритма тренировок. И острые бледные соски тоже видно.
- Потому что тебе они однохуйственны.
- А мужики соперники что ли?
Пожать плечами всегда легко. Сложно не выдать отношения.
- Если тебе скучно, то займись уже мной, - просит ее Акула и забавно закусывает губу. Ей стыдно до сих пор. Но она знает, что боссу нравятся только честные просьбы.

Она льнет и дрожит, она притягивает ближе и выгибается, она оплавляется желанием и стынет на коже соленым морским бризом. Ее белые плечи светятся, и когда она склоняет голову, кажется, что ничего красивее этих линий не существует. Влажный укус там, где под губами росчерк ожога от цепочки. Пальцы поддевают и сбрасывают с плеч искрящиеся бретельки, перекатывают, сминают упругие и нежные соски, вдавливают и оттягивают, снова и снова, пока Акула всхлипывает в шею и оставляет белесые разводы на коленях босса, обтянутых черной кожей узких брюк. Волосы Акулы скользят по лицу как наваждение. Перчатки Акулы под рубашкой - как ощущение топкого сна и тянущей незавершенности. Стоны можно слизывать с губ вместе с горькими и удушливо жаркими глотками клюквенной водки.
Как наваждение - облизывать горлышко бутылки друг после друга, и глотать, зажмурившись. Лить на грудь, чувствуя мимолетный холод на коже, и слизывать бисер горьких капель с розовых сосков.
- Ты не все нашла. Я оставила там еще что-то..
- Мне не идет красный. Вообще не идет.
- Неси сюда.
Акула замирает под взглядом, ее ресницы мокрые от слюны или плеснувшего алкоголя, или скатившейся капли пота. Ресницы темные как ночь и подрагивают. Она поднимается, соскальзывает с коленей и, все еще не отрывая взгляда, отступает назад. Скрывается на минуту или две в каюте и возвращается. Звезды стремительно несутся над ними, под ними, отражаясь в море. Словно они застряли посреди посреди россыпи бриллиантовых ночных огней.
Сияющая, Акула стоит прямо перед ней. В ее руках серебристой рыбкой мерцает ненавистная вещь.
- Не стой, ласкай себя.
- Я не стану!
- Тупая рыба.
- Мне не пойдет, - шепчет она почти неслышно. Ее шепот растворяется в плеске волн.
Поддеть ее. Спровоцировать. Завести.
Томно взглянуть, скользнуть рукой в тесные кожаные штаны, начать поглаживать себя между ног. Теперь твой ход, девочка.
Акула медленно снимает перчатку с теплой руки. Сворачивает голову алой помаде. Прижимает ее к губам, с силой вдавливает, очерчивая рот пылающим кармином. Ведет вдоль горла, по груди, перехватывает пальцами алую головку и с цветом ласкает, трет свои соски, рисуя кроваво-алые росчерки, спускает платье на бедро, оно падает к ее ногам звездной пылью. Акула сминает стержень помады ладонью, трет себя между ног, закрыв глаза от стыда и острого невыносимого наслаждения.
Потом подходит совсем близко, становится между широко раскинутых ног босса и растирает горячей ладонью алое по ее груди, в распахнутом вырезе рубашки.
Акула дрожит всем телом, когда по карминовым следам на ее теле скользят горячие губы, когда руки втирают алые крошки и комки в нежную чувствительную промежность. У нее и здесь все мелкое, бледное, гладкое.
Она позволяет поднять себя, отнести от накрытого стола к серебрящейся капле бассейна посреди кормы.
- Утопишь меня? - смеется она сквозь совершенно безумные поцелуи.
Но ее только поддерживают, когда она, словно Венера, сходит в пенящуюся золотую ванну.
- Шампанское. Как пошло. Как красиво. Я люблю тебя.
Она запрокидывает голову, пряди ее волос, уже выпавшие из прически, текут в воде. Капли блестят на жирных мазках алого цвета. Акула оттирает ненавистный цвет. Она хочет быть прекрасной, не допускать ни намека на пошлость и низость. Она хочет сводить с ума и противостоять той силе, которой принадлежит.

Брюки и форменный пиджак оказываются отброшены, намокшая ткань рубашки облепляет тело. Акула налетает, тянет на себя, кусает и целует. Они сплетаются, совершенно пьяные и влюбленные трахают друг друга в золотистых бурунах запредельного света.
Потом выбираются на палубу, лежат на деревянном настиле и не могут остановиться. Никогда не могут.

Никто из них не помнит, как они оказываются в каюте. Акула все еще в длинной шелковой перчатке, но не прикасается ей к горячему телу. Она цепляется мертвой рукой за изголовье и раскидывает ноги. Приходится аккуратно выплетать заколки из ее волос, чтобы спьяну дура не рассадила себе голову. Акула смеется или плачет, понять невозможно, и она такая узкая, что плотно и тесно обхватывает всего один палец. Шесть месяцев ожидания.
Два пальца, она кусает опухшие губы, она рычит.
Искусственный член. Она не сразу понимает, потом пытается вырваться, матерится, смеется и начинает подмахивать. Назло.
Потом нежный вкус, влажное слияние языка и мягких гладких губ, которые можно лизать широко и медленно, или сильно, или остро, или кусать и всасывать. Она стонет каждый раз, когда язык погружается внутрь горячей соленой плоти, кричит, если ее брать на два пальца и начинать тереть, вдоль и по кругу изнутри. Три пальца, она заполнена, она вскидывается и насаживается сама, она истекает лавой, она шепчет такие слова, за которые можно было бы убивать. Или умирать. Занзас припадает к этой кипящей лаве, вплавляется ртом, становится единым целым. Акула содрогается всем телом и срывает голос. Стискивает пальцы в теряющей возбуждение тесноте.

Она остается лежать, просто сползает чуть ниже. Занзас любуется на нее сверху вниз, потом переступает, опускается на колени, берется руками за изголовье кровати. Акула смотрит на нее, между ее ног, этот взгляд обнаженная и бесстыжая страсть. Она приподнимает голову, и сама лижет и сосет своему боссу. Она доказывает любовь. Тело согревают изнутри сладкие волны, пульсирующая истома, усиливающееся давление. Занзас сама движется над ней, скользит всей промежностью по нежному языку, выгибается, когда горячая ладонь гладит бок, и спину, и грудь.
Чуть выгнуться, чтобы Акула вылизывала ее сзади. От острого кончика языка продергивает таким разрядом возбуждения, что она течет Акуле на лицо. Та не замечает. Сильно и послушно лижет.
Занзас этого мало, хочется больше.
Она заставляет Акулу облизать свой средний палец, потом аккуратно приставляет его к чувствительному заду, вводит наполовину, начинает двигаться на невыносимо нежном и горячем языке, и с этой лаской внутри чувствует, как разряд проходит за разрядом, как электричество перетекает в пламя и смешивается в чудовищный пылающий коктейль под кожей. Ее уже несет на полной скорости. Их обеих несет. Акула ебется, забыв обо всем, и заставляет, приближает, усиливает. Как будто все тело может кончить - вся кожа, все переплетения нервов перегружены наслаждением, которое длится и длится. И отступает, как вода, выбрасывая на берег дохлый мусор.
Занзас целует Акулу в губы и шепчет бесконечно много. Акула уже сквозь туман сладкой усталости прижимается к ее боку, оставляя теплую ладонь между ног. Сон наваливается тяжелой глубокой волной.

Акула поднимается наверх к полудню. Мокрые после душа волосы скручены свободным жгутом. На ней только махровый халат. Она выглядит выспавшейся, и от этого кажется старше и еще красивее.
Заглядывает через плечо в ноутбук и цокает языком.
- Времени пиздец. Могла бы разбудить, босс.
- А то ты торопишься.
Акула отвечает на ухмылку босса такой же издевательской ухмылкой.
- Будешь? Не, ну как знаешь.
Наливает себе сок, выплескивает в стакан остатки водки. И берет соломинку. Долго ей. Психует, выбрасывает соломинку и жадно отпивает полстакана. Удивительная, блин, женщина. Ее поцелуй горчит алкоголем, но даже это ей можно простить.
- Какие планы, - спрашивает она, пытаясь устроиться на плече босса удобнее. - Купаемся голышом, гоняем на яхте, пугаем туристов?
- Ну хочешь, давай.
- Иди ты, - смеется.
По небу расплылась дымка облаков, день ветреный, с рассеянным бледно-желтым солнцем, и море покачивает их на мелкой бликующей ряби. Хочется спать.
- Босс, ты мне одежды не оставила.
- А форма? Все равно потом в замок поедем.
- Когда? Хочу варийской рутины. Заебалась по горам скакать.
- И это я слышу от великой Белой Акулы?
- Может, старею. Хочу валяться рядом с тобой, жариться на солнце и ни о чем не думать. Но ты же так не умеешь.
- У нас переговоры с Джессо. Они себе много позволяют. Или наши слизняки — им.
Акула кусает за ухо. Влажно и жарко.
- Да ну их нахуй. Полный эскапизм. Пойду поныряю.
Она ускользает, растворяется, справа за бортом слышен плеск. А через несколько минут воздух рвется ее заливистым смехом.
- Я обожаю тебя!!! Босс!!! Слышишь?! Назвать яхту «Гордыня»!!! Ты ебанулась куда больше чем я!!!
- Это твой подарок, сраная Императрица!!! - кричит ей Занзас в ответ. - Хочешь, брошу ключи?!