I

Крыса ненавидит Новый год.
Ее раздражают лицемерные пожелания – каждый год одни и те же. И непременно «чтобы новый год был лучше предыдущего». Казалось бы, давно пора понять, что это не работает, но нет, они продолжают повторять эту фразу из года в год, как испорченную магическую формулу.
Крыса не любит, когда кто-то начинает занудно призывать к вере в волшебство, которое «тогда обязательно случится». Каждого такого зануду она мысленно переодевает в фазаний костюмчик, потому что именно там ему самое место. Она представляет его в фазаньем кругу, и еще много забавного представляет, и это помогает ей держать себя в руках и, как сказали бы Пауки, «не совершать агрессивных действий».
Крыса терпеть не может истории «о том, как под Новый год произошло чудо». Взамен она может перечислить не меньше историй о том, как под Новый год чуда не произошло. А произошло что-то гораздо хуже, чем в обычные дни. И если ее не злить, этим перечислением и ограничится. А если взбесить – расскажет. Или споёт.
…Это случилось две недели назад, в середине декабря, когда она вернулась в Дом на пару дней – взять последние предпраздничные заказы и исчезнуть до Нового года. В Доме уже витал запах ожиданий, которым с первых дней зимы пропахла вся Наружность. Но дышать пока было можно. Хотя в Доме, среди своих, она чувствовала его куда острее. В чужой Наружности она могла игнорировать почти все проявления праздничного безумия, а в Доме не получалось.
Вечером, задолго до выключения света, разностайная компания сидела на перекресточном диване и вокруг, на матрасах. Передавали по кругу гитару, болтали, беседовали. Крыса была довольна, пока кто-то не поднял тему треклятого новогоднего настроения.
- Сбываются, говоришь? – отдающим льдом голосом переспросила Крыса. Глаза ее сузились – хищно, на крысу ли она сейчас похожа? или на рысь? – брови сошлись на переносице, но второго никто не увидел – из-за челки. – Может быть. Но сбывается и другое. Дайте гитару.
Ей протянули черный инструмент. Крыса склонилась над струнами, тряхнула головой, поправляя челку, падающую на глаза. И, нарастая, зазвучали гулкие аккорды, мрачно-тревожные, и, когда они набрали полную силу, так же постепенно поднялся над ними низкий голос:

Ты последнюю ставишь точку,
Выткав сказку при лунном свете,
Ты счастливо ее окончил,
Чтоб не плакали ночью дети.

Только кто-то свечу уронит
И десяток страниц забелит…
Есть такие, кто точно помнит,
Как все было на самом деле.

Крыса вскинула лицо, перечеркнутое широкой черной прядью. Песня стала громче:

И перо возьмут чужие руки,
Записать себе присвоив право
Хронику чужой тоски и муки,
Всыпать правды горькую отраву.

Приоткрыты двери преисподней,
Ангелы растоптаны конями,
И сюжет известный новогодний
Переписан серыми тенями.

Словно пророчество прозвучало. И снова – чуть тише, с горечью:

Ты стоишь на каминной полке,
Глядя в пол, как в пустой колодец;
Отраженье в стекла осколке –
Безобразно-смешной уродец.

Ты в тени от зеленой ели,
Ты - орудье людской потехи:
Служишь ты для простейшей цели –
Чтобы детям колоть орехи.

Был когда-то ты мечтой девичьей,
Был когда-то ты прекрасным принцем –
Безобразным нынешним обличьем
Ты обязан серым злобным крысам.

Проклятый крысиной королевой,
Обречен игрушкой стать навеки,
Ты глядишь без боли и без гнева
Сквозь полуразомкнутые веки.

Голос Крысы вдруг упал почти до шепота – зловещего, холодящего спину:

Поздно ночью, заслышав шорох,
Замирают в испуге люди,
И зловещих предчувствий ворох
Преподносит тебе на блюде,

Как служанка дурная, память,
Что сидит в закоулках мозга,
Чтоб вспомнить тебя заставить,
Как все будет – а будет просто…

Оттого-то бьют на башне полночь
В Новый Год куранты так зловеще,
Некого тебе позвать на помощь,
Ведь игрушки – это просто вещи!

Ты не жди спасительного чуда,
Пусть в груди от горя станет тесно:
Помощи не будет ниоткуда –
Ночью умерла твоя принцесса…

Она произнесла предпоследние строки тихо и скорбно, печально опустив глаза, склонившись к струнам:

Ты изгрызен и переломан,
Перемешан в кровавом меле…

А потом, снова подняв голову, обвела сидящих в кругу взглядом непроглядно-черных глаз – не дольше секунды, – с хищной улыбкой, от которой мороз продрал по спине, и медленно, вкрадчиво, жутковато произнесла:

Крысы помнят, о Мастер Гофман,
Как все было на самом деле.

Тишина стояла, как в сгоревшей степи. Крыса встала, отдала гитару Валету и ушла, прямая, отстраненная, как будто несущая зловещие тайны.
Слушатели постепенно заговорили. Кто-то держался нарочито беспечно, кто-то, не скрываясь, вслух задавался вопросом, кто такая была Крысиная королева, и может ли действительно что-то помнить та, у которой – полумесяц бритвы – под каким из ногтей?.. И можно ли верить сказанному – спетому – если сегодня не Ночь Сказок?


II

Крыса ненавидит Новый год. Ненавидит фальшь, пошлую мишуру и приклеенные улыбки. Люто ненавидит новогодние телепрограммы, в которых все это кристаллизовано. Не выносит суматоху, от которой все тупеют, срубленные елки, конфетти, салаты и страсти по мандаринам.
Но это еще не объясняет, почему сейчас Крыса сидит с ногами на перекресточном подоконнике и слушает «Зимний излом». Она могла бы и праздновать с остальными – порой получалось вполне себе хорошо, если отбросить новогодний антураж. Она могла уйти в Наружность или на Изнанку. Она могла сидеть на этом же подоконнике, но не в таком скверном настроении.
«Если ты сильный, пока ты молод – что тебе горе и нищета? Только когда настигает холод – бог упаси не иметь щита. Это в кино всё легко и колко – помощь друзей, волшебство, гроза... Здесь – на окне ледяная корка, и у метели твои глаза».
Крыса сидит с ногами на перекресточном подоконнике. До нее доносится приглушенный гул – в Доме отмечают Новый год. За окном снег и ветер; за окном шорох – снежная крупа бьется в стекло с тихим неспокойным звуком. В ухе наушник – один, чтобы не терять связи с реальностью, потому что глаза Крысы закрыты.

То не ветер, то не снег –
В окна бьётся новый век.
В дверь стучится новый круг…
Отворяй!

Все верно. Все подходит, так и есть.

Что ушло – не воскресить,
Что пришло – тому и быть!
В этом круге нет ни дня –
Для меня.

Хрупнет лёд под каблуком,
Рухнет конь под седоком…
Раз решился взять барьер –
Так бери!

В старом доме тишина…
Сам варил – так пей до дна.
А душа? Кому она…
Хоть гори!

Крысе паршиво. По нескольким причинам. И просто так. И из-за Нового года. И еще из-за кое-кого.
Хотя она ничего нарочно не заваривала…
В Наружность или в Лес ей просто не хочется – просто потому, что хреново. А праздновать в Четвертой или где бы то ни было ей не хочется по третьей причине. Она не хочет идти туда, где они могли бы встретиться. Наверняка встретятся. А на это нет сил. Чтобы слушать, как смеется, видеть, с кем сидит рядом…

В старом доме тишина.
Сам варил – так пей до дна...

По этой же причине она уже давно старается поменьше бывать в Доме. Уходит в Наружность, возвращается на два-три дня – и снова уходит. Так продолжается последние полгода – с тех пор, как она поняла, что творится неладное. С тех пор, как осознала, что ей хочется видеть свое отражение в чернильных глазах, гладить буйные рыжие волосы, держать ее тонкое запястье… Словом, когда ей стало ясно, что она смотрит на сокомнатницу иначе, чем раньше. И вообще не так, как надо.
А вероятность взаимности… Да какая тут к черту вероятность.

Я знаю тебя наизусть, но искать тебя где?
Какими молитвами звать и какие вычерчивать знаки?
Я строю дома на болотистой зыбкой земле,
Вытекают сквозь окна дома и бездомные лают собаки.

Она знает наизусть Рыжую, ее жесты и улыбки. Столько лет прожить в одной комнате – еще бы не знать!.. Она все время рядом – и неизмеримо далеко. Рыжая будет болтать с Табаки и молчать со Сфинксом, ободрять Рыжего и заботиться о Толстом, улыбаться Русалке, смеяться с Мухой и грустить в одиночестве. Но она не пойдет к Крысе делиться своими переживаниями. За столько лет они даже настоящими подругами не стали. Что уж говорить о…

Под ногтями земля из твоих неизбежных садов,
И во сне пахнет воздух твоей золотистою кожей,
И небесный засов от земных укрывает оков,
И жестокие игры твои отзываются детскою ложью.

Я знаю тебя наизусть, но искать тебя где?
Нелепые письма писать, отправлять голубиною почтой,
И высчитывать стуки капели по камням и земле,
И читать, спотыкаясь, извилистый сбивчивый почерк…

Крыса втыкает в правое ухо второй наушник. Снова зажмуривается и упирается затылком в стену.

Я знаю тебя наизусть, но искать тебя где?
В дырявый карман опускать золотую монету…
И косноязычные бабки глядят на фигурки в огне,
Гадают на зернах, где был ты, и ищут приметы…

Здесь в песне ошибка. Не «был», а «была». Очевидная ошибка. Разве можно так петь о парнях?..

Я знаю тебя наизусть - в моих снах твоя грусть,
И слова твои дрожью холодной на кончиках пальцев.
Я ставлю капканы - читаю следы наизусть
И вижу укус на израненных яблоках райских.

Последняя строчка всегда остается слегка непонятна. Но песня от этого не становится хуже.
Чья-то рука осторожно ложится ей на плечо. Легкая, тонкая. Крыса, выпрямляясь, подносит к глазам зеркала-бирки. Свободной рукой выдергивает наушники.
- Извини, – говорит Рыжая. – Ты была в наушниках.
Крыса кивает – ничего, мол – и спрашивает:
- Что ты здесь делаешь?
- Я искала тебя. Когда поняла, что ни в одной стае тебя нет, пришла сюда.
Крыса разворачивается, спуская ноги с подоконника, и Рыжей приходится убрать ладонь. Бирки все еще в Крысиных руках, но она смотрит то в них, то прямо. На безобидных и на любимых можно смотреть без зеркал.
- Зачем?
Рыжая кусает губы.
- Ладно. Я скажу так… сразу. Я хотела спросить, давно уже, и решила сегодня, потому что…
«Если она сейчас скажет что-то про особую ночь…» – думает Крыса, гадая, захочется ли ей тогда убить собеседницу, или только слегка придушить для профилактики, но та говорит совсем другое:
- Все как будто с ума сходят немножко. И считается, что так и надо. И если я сделаю какую-нибудь глупость, то это вроде как ничего, и вообще ничем не буду отличаться от других. И еще всегда можно сказать, что просто много выпила.
Алкоголем от Рыжей совсем не пахнет. Крыса про себя усмехается: «не пройдет твоя конспирация», стараясь этой усмешкой спрятать – от себя же – легкое беспокойство: о чем ее хотят спросить? Этот вопрос она озвучивает.
Рыжая медлит, но недолго, несколько секунд. И решительно произносит:
- Мне кажется, или я действительно тебе нравлюсь?
Вот это вопрос так вопрос. Да, самое то для случая, когда «все немножко сходят с ума». Вместо ответа в голове бьется десяток вопросов: «все-таки я тебе тоже?», и «все-таки это заметно?», и «как?», и «когда?», и так далее.
- Действительно, – медленно отвечает Крыса. – А мне не кажется, что и наоборот – тоже?
Голос Рыжей тих, но звучит твердо:
- Нет, не кажется.
«Вот тебе и вероятность».
Наверное, это не самое умное, что можно сказать, но Крыса все-таки задает второй самый насущный вопрос:
- А как ты это заметила? В смысле, что мне ты… слабо сказано, нравишься.
- Когда ты подарила мне аметист.
- Черт, – недовольно ворчит Крыса. – Не думала, что подарки от меня будут восприниматься только таким образом.
- Дело не в подарке, – объясняет Рыжая.
…У Крысы тогда был странный взгляд. И, отдавая камень Рыжей, она задержала руку чуть дольше, чем требовалось. Рыжая слегка покраснела, но Крыса этого не увидела, потому что смотрела в сторону, на пол. И Кошатница не увидела, потому что Рыжая, к счастью, сидела к ней спиной.
Крыса встает. И задает последний вопрос:
- Как давно?
- С октября. Когда ты пела об итальянском деспоте.
…Тиране. Это был тиран, а не деспот. Вполне официальный титул.
Тогда они собрались в комнате Суккуб, уже не вспомнить, по какому поводу – или без повода. Была гитара, многие играли. И пела Крыса. Рыжая запомнила только Крысу, которая вдруг оказалась невероятно красивой, похожей на служительницу древних богинь или на Повелительницу тьмы Такхизис: внешне – как строгий черный камень, по сущности – как пламя. Запомнила ее низкий голос, ее песню на пределе эмоций. Тогда Рыжая и поняла, что ни одна святая, увы, не стоит ее. И как душа замирает в созвездиях пестрых и сердце, взорвавшись, взлетает на воздух, тоже поняла.
А через несколько дней Крыса ей приснилась. Крыса и Лес. Рыжая потом так и не смогла понять, был ли это просто сон?
Может быть, когда-нибудь она сумеет объяснить это Крысе. Может быть, и Крыса спросит: почему не Слепой? И не Лорд? И узнает, что в Слепом ей виделся Принц-не-Отсюда, но стоило понять, что любит она не его, а вымышленный образ и способность к переходу… Которая есть не только у Слепого. У Лорда, кстати, тоже есть, но при чем здесь Лорд и его красота?..
- Полгода. – Негромкое слово вырывает Рыжую из мыслей. Это последнее слово. И Крыса наконец делает шаг.

Твои мечты в моих глазах –
Смотри внимательней и ближе,
И отблеск сердца моего
Растает на твоих губах.
Не бойся руку мне подать –
Сегодня я нежней и тише,
Сегодня можно отдыхать
В моих невидимых крылах…

Крыса ненавидит Новый год. Но этот выдался на редкость хорошим.
Крыса ненавидит Новый год. Но теперь ей, в сущности, плевать, какой сегодня день.