Алва сидела на диване перед камином с бутылкой вина – то ли «Черной крови», то ли «Дурной», - держа ее за горлышко. Из него же и пила время от времени, запрокидывая голову – во взмахе черных прядей было что-то тревожное. Из-за диванного подлокотника выглядывал гриф гитары.
Ди замерла на пороге, не зная, входить или тихо скрыться. Такой пьяной эрэа Рокэ на ее памяти еще не была. Даже в тот достопамятный вечер, когда послала к кошкам королевского гонца. Тогда она хоть пила из кубка…
- Наливайте себе, если хотите, - вдруг произнесла Алва, не поворачивая головы. Ди вздрогнула и вошла в комнату.
Теперь она заметила на столе в углу еще несколько бутылок и кубки. Два. Алва почему-то своим не пользовалась.
- Эрэа Рокэ, что вы делаете? – Ди постаралась, чтобы ее голос прозвучал если не твердо, то хотя бы с явным беспокойством за эрэа, а не с робостью непонятного происхождения. Она действительно тревожилась за Алву… но и за себя тоже. Рядом с такой Алва ей было не по себе. Она в который раз подумала, что Рокэ ходит по грани безумия. Чего стоил утренний костер из красноягодника… Тогда у Алвы было странное выражение лица. И голос. Отрешенность и что-то на грани между безумием и способностью видеть недоступное остальным… Ди не удавалось точно подобрать слова, чтобы описать свое впечатление, но оно было очень сильным и очень отчетливым.
- Смешиваю желаемое с действительным. Желаю невозможного и не желаю неизбежного. Обычные человеческие занятия – как видите, мне ничто не чуждо. – Алва отпила еще. Смотрела она по-прежнему в огонь.
Ди поколебалась, потом налила себе и села на свободный край дивана.
- Я хочу, чтобы эта ночь не кончалась. Утро страшит – поэтому пусть не кончается. Это тягостно – но пусть не кончается.
Она точно ненормальная…
Алва поставила бутылку на пол и взяла в руки гитару.

Не смотри, что за дверью листопад
И болит под шестым ребром.
Наливается золотом закат,
Как густой корабельный ром.
Это осени поздней горький хмель
Приближает январскую метель,
Что так красит твои виски,
Неприкаянный странник…

Сколько продано смеха ни за грош
И проклятий слетело с губ?
Сколько стоптано кожаных подошв
И расплавлено медных труб?
Сохранила ли гордость прежний цвет
На полотнищах Пирровых побед,
Не черны ли они, как гнев,
Не белы ли они, как правда?

Вертится, крутится мельница,
Стало быть, все перемелется.
Ветер промчится над берегом,
Дверь затворится за недругом,
Сталь оперения ястреба
Вспыхнет в закатных лучах.

Неторопливый меланхоличный перебор прервался. Алва опустила голову к грифу, то ли устав, то ли задумавшись. Волосы упали на струны. Отсветы огня дрожали, добавляя нереальности в и без того непонятную атмосферу.
Прошло всего несколько секунд, и Рокэ снова вскинула голову - глаза блеснули, - а мелодия изменилась. Низкий голос взлетел к потолку, заполняя все пространство.

Так пейте же, враги мои – триумф
Да будет прост!
Последний мост
Сожжен и возведен не мной.
Я вам прощаю этот тост,
Заздравный тост,
И горький вкус победы...

Голос ее стал тише, будто угас, от прежнего запала не осталось ни следа.

Желтые страницы, старый переплет.
Быстрая куница в клетке не живет.
Был бы козырь крести,
Был бы кодекс честен,
Даже смерть была б не в счет.

Так пейте же, друзья мои:
Вино – свидетель уз...
Мой кубок пуст…

В этот момент Ди не удержалась – взглянула в сторону стола, на котором оставался пустой кубок. Алва, кажется, не заметила. Она пела так же тихо, приглушенно, будто с давней затаенной усталостью.

Я больше не союзник вам.
Случайных клятв тяжелый груз,
Тяжелый груз
Давно пора оставить в прошлом.

Потемневший обод брачного кольца.
Отпускает повод всадник без лица.
Битвы и обеты,
Битые валеты,
Слишком хрупкие сердца.

Мы выпьем этот кубок двое –
Я и брат Октябрь.
Под шум дождя,
По седине увядших трав
Он мне вернет свой лучший дар,
Свой лучший дар –
Небьющееся сердце…

Алва оборвала себя на последнем слове – Ди его едва расслышала – и сразу же запела следующий куплет. Ди не сразу поняла, что это уже другая песня – мелодия снова изменилась:

Кровь смешается с порохом в пыли,
Прокричит капитан: "Отбой!".
И потянутся клином журавли
Над дорогой прошедших войн.
А дорога сквозь мяту и полынь
Убегает в безоблачную синь,
За которой твой старый дом –
Ты оставил его открытым…

Отобьют звонари девятый час,
Разольется по кружкам эль.
К толстой Берте вернется верный Ганс
И согреет ее постель.
Воротится корабль, что сел на мель,
Будут окна распахнуты в апрель,
А за окнами белый дым
Зацветающих вишен.

Здесь в песне, судя по звучанию, должна была быть пауза – замирание на высокой ноте; Рокэ перестала играть и зачем-то положила гитару слева от себя – с противоположной от Ди стороны. Ди не успела удивиться этому и задаться вопросом. Алва вдруг придвинулась к ней и поцеловала. Ее губы пахли вином и были терпкими и горьковатыми.
Ди растерялась, не зная, что делать, но Алва уже отстранилась. Неуловимым кошачьим движением вернулась на место и ударила по струнам.

Так зачем ты клянешься прежним днем
И спасаешь пробитый флаг?
Сыты до смерти сталью и свинцом,
Спят союзник, и друг, и враг.
Отгремели повозки в колеях,
Горек вкус пораженья на губах.
Горьким соком истек октябрь,
Научись у него смиренью.

Насмешливо хмыкнула – очевидно, в адрес последних слов.

Вертится, крутится мельница,
Стало быть, все перемелется.
Ветер промчится над берегом,
Дверь затворится за недругом,
Сталь оперения ворона
Вспыхнет в закатных лучах.

Доиграв – легко поднялась, держа в руке гитару. Посоветовала безо всякого выражения:
- Идите спать. Завтра выезжаем.
И ушла, по дороге все-таки задев сапогом бутылку, но держась совершенно прямо, – будто не пила полночи. И, будто не достаточно ей было выпитого, – проходя мимо стола, забрала две глухо звякнувшие «Крови».
Долетел из коридора шорохом обрывок песни: «То было не со мной и не с тобой…». Или показалось?..
Сбитая носком сапога бутылка замерла точно в дюйме от ног Ди.
Ди наклонилась и подняла ее. Бутылка была совершенно пуста – ни капли на дне.