Июльские дни похожи на клетку из виноградной лозы: оплетают со всех сторон и плотно сжимают в объятиях так, что вырываться бесполезно. Да и не хочется. В раннем детстве Эсперанца любила июль, потому что все домашние, сморенные жарой, разбредались по прохладным покоям да по тенистым уголкам сада, и можно было сбежать к реке, к лесу или забраться на чердак и упоенно перебирать старые платья в сундуке матери, гадая, какой наряд на какой праздник надевали. Июль всегда был надежным союзником маленькой Эсперанцы.
Тем больнее оказалось сегодняшнее предательство.
«Завтра за тобой придет жених. Он достойный человек, идеальная для тебя партия. Будь готова!» —повелительно сказал ей отец. Мать смотрела с состраданием, но твёрдо. Эсперанца поняла, что никаких шансов избежать замужества нет. Покорно поклонившись отцу, она развернулась и плавно вышла из зала, всем своим видом демонстрируя покорность судьбе. Но едва двери за спиной закрылись, как Эсперанца припустила со всех ног к реке. Слёзы текли по щекам, а всхлипывания удавалось сдерживать лишь усилием воли: плакать на виду у слуг, фи! Она уже слишком взрослая. Слишком. Это слово хлестнуло по лицу наотмашь, заставив бежать ещё быстрее, ещё отчаяннее, будто что-то могло помочь ей убежать от завтрашнего дня.
На берегу реки стояло одинокое дерево. Оно крепко держалось корнями, много лет не сдаваясь на милость волн, подмывающих землю вокруг. Оно было огромным и очень старым. Эсперанца прислонилась спиной к его теплой коре и зарыдала в голос, не страшась. Это её место, сюда никто не ходит, никто её здесь не увидит, никто не осудит.
— Слёзы редко помогают, — устало прозвучал девичий голосок с другой стороны дерева. Эсперанца вздрогнула, но оборачиваться не стала: вдруг незваная соседка не видела лица и не сможет никому рассказать, что благородная леди плакала, как ребёнок. — У тебя кто-то умер?
— Нет, — всхлипнула Эсперанца.
— Тогда зачем плакать? — вздохнули с той стороны. — Женщина не может плакать, только оплакивать. — Это прозвучало назидательно, будто цитата из речей отца Франко.
— Я и оплакиваю! — воинственно ответила Эсперанца. — Свою девичью жизнь.
— Тебя выдают замуж?
— Да, завтра. И меня увезут из родительского дома. Кто знает, какой муж мне достанется?! А вдруг... а вдруг... — Все подслушанные шепотки служанок разом всплыли в её голове и закружили разум в безумном устрашающем хороводе.
— А вдруг он будет хорошим и любящим? — прозвучал ответ. —Такие тоже бывают, поверь. Их большинство. Просто девочек в таких семьях, как твоя, запугивают, и они даже не успевают дать шанс мужьям.
— Какой шанс?
— Полюбить. Ведь для твоего будущего супруга, вполне возможно, эта партия — тоже шаг в неизвестность.
— Он будет у себя дома, — буркнула Эсперанца, чувствуя, что слова незнакомки успокаивают и возвращают уверенность.
— Он будет у вас дома. Это будет и твой дом, если ты не зальешь его слезами с порога. Что толку разводить сырость?
Эсперанца улыбнулась небу и теснее прижалась спиной к стволу дерева. Ей начало казаться, что это не человек, а само дерево разговаривает с ней, успокаивает и дает советы.
— А знаешь, ты права. Я буду улыбаться! — Она поднялась на ноги и заглянула за дерево, почти ожидая увидеть там дриаду или речную наяду, но с той стороны сидела девушка чуть старше самой Эсперанцы с серьезными печальными глазами и читала свиток. Почувствовав на себе взгляд, она подняла голову и улыбнулась уголками губ:
— И это правильно... Прекращай плакать и начинай надеяться, леди Эсперанца.
Эсперанца рассмеялась и неожиданно поцеловала незнакомку в губы. От неё пахло клевером и липой, а ещё июльским мёдом и лимонным соком.
— Спасибо, — прошептала Эсперанца и убежала домой.
Франческа посмотрела ей вслед и тяжело вздохнула. Шелест листьев за спиной подсказал, что сегодня — не последний раз, когда они видятся с этой девчушкой. И вряд ли эти встречи закончатся чем-то хорошим.
На губах всё ещё ощущался терпкий вкус недавно вызревшего винограда.

***
Синьор Рикардо Капулетти оказался очаровательным юношей, чуть застенчивым, но пылким, как и положено двадцатилетнему романтику. С первого взгляда была заметно, что в свою будущую жену он уже влюблен без памяти. После первой брачной ночи это стало ещё заметнее. Синьора ни в чём не знала отказа в доме мужа. Только его отец, старый синьор Капулетти, смотрел на невестку мрачно и неодобрительно, но с увлеченностью сына мирился.
Эсперанца же не была уверена, что испытывает к супругу любовь. Казалось, это была просто радость, что всё сложилось не так уж и плохо.
Веселая хохотушка синьора Капулетти покорила веронскую знать и красотой, и манерами, и любовью к шумным балам. Званые вечера шли в поместье Капулетти нескончаемой чередой.
На таких вечерах чего только не случается! Заводятся интрижки, строятся интриги, крутятся романы и распеваются романсы под луной. Многие искали благосклонности Эсперанцы, но она оставалась верна супругу, и их взаимная страсть расцветала на зависть досужим веронским языкам.

О веронской ненависти Эсперанца узнала, как водится, случайно. На рынке в тот день было не протолкнуться: прибыли торговцы из Венеции, все спешили набрать дорогих тканей и украшений. Синьора Капулетти прогуливалась вдоль рядов в сопровождении служанки и двух охранников, прицениваясь и прикидывая, что за наряд она хочет пошить на будущий бал.
— Все вы, Монтекки, грязные бродяги!
— А вы, Капулетти, — заносчивые дураки!
Эсперанца подняла взгляд и увидела впереди двух кузенов Рикардо, которые угрожающе надвигались на пару юнцов в синих камзолах. Один из них — явно заводила — насмешливо лыбился, провоцируя, будто ожидая, что сейчас Капулетти схватятся за кинжалы.
— Все знают, что ваша кровь стала такой жидкой, что вы даже и не мужчины уже, — злобно бросил он. — Иначе почему ваша юная синьора уже три года не может понести от вашего юного синьора? — Кузены Капулетти гораздо раньше Эсперанцы поняли, о ком идёт речь, и выхватили кинжалы.
— Марко, Рамиро! — прозвучал властный голос за спинами Монтекки. — Немедленно отправляйтесь туда, куда я вас посылала. — На рыночной площади появилась статная девушка в темно-синем платье. Она смотрела так, будто не сомневалась, что все её приказы будут безоговорочно исполнены. Эсперанца залюбовалась спокойствием и достоинством, с которыми держалась неизвестная леди. — На улицах Вероны и так слишком часто льётся кровь.
Монтекки поклонились и направились прочь от рыночной площади.
— Эй! Они оскорбили нашу синьору, мы не можем так просто… — начал было один из Капулетти, но тут уже вмешалась Эсперанца.
— Не пристало благородным юношам вступать в схватку по каждому поводу, — заметила она. — Господа, мой супруг не будет рад услышать, что вы вновь нарушали покой нашего благословенного города. Поэтому будьте добры спрятать оружие и отправиться по домам, — она подарила кузенам свою самую обворожительную улыбку. Они не стали перечить синьоре прилюдно, поэтому молча отступили.
— Синьора Капулетти, — кивнула девушка в синем. — Рада встрече.
— Взаимно, синьора… Монтекки, — ответила Эсперанца, узнавая эту улыбку и эти печально-серьёзные глаза.
— Приятного дня, — ответила та самая девушка, что однажды успокаивала юную Эсперанцу на берегу реки.
— И вам, — рассеянно сказала она.

— Ой не к добру, синьора, не к добру эти Монтекки так распоясались! — ворчала служанка. — Злые языки, уж такие злые. И как их только земля носит! Ещё и леди их эта! Как есть — ведьма. Говорят, синьор Монтекки привёз её из-за моря, из страны, где Господа нашего не жалуют, а всё больше своим духам да демонам в полых холмах молятся! Ой, не к добру это, не к добру!
— Почему они так не любят нас, Катарина?
— Давняя это история, синьора, очень давняя. Никто и не помнит уже, с чего всё началось, да только не первый десяток лет враждуют Монтекки с Капулетти. Что ни день — то новая драка. Терпение герцога нашего, да хранит его Господь, скоро лопнет, того и гляди — всех на плаху пошлёт!
— Но раз нет причин, то к чему это всё?
— Так уж сложилось, синьора! Отцы наши дрались, деды дрались, нам-то негоже нарушать традиции!
— Бессмысленные традиции… — покачала головой Эсперанца. — Вернёмся, Катарина. Что-то я не в настроении выбирать ткань.

***
— Вы звали меня, синьор? — Эсперанца присела в реверансе перед синьором Капулетти, главой дома и отцом Рикардо.
Под суровым взглядом мрачного старика она всегда терялась. Рикардо в кабинете не было, и от этого становилось ещё страшнее. Эсперанца до дрожи боялась отца мужа: он был единственным человеком в Вероне, который никогда бы не нашёл для неё добрых слов.
— Я слышал, на рынке вы не дали моим племянникам отомстить за честь дома Капулетти?
— Я всего лишь не желала, чтобы без причин проливали кровь, синьор.
— Не вам решать, есть ли у мужчин причины пролить кровь или нет! — резко ответил синьор Капулетти. — Ваша вина, что такие разговоры вообще ходят по Вероне.
— Простите, я… не понимаю, о чём вы, синьор, — едва слышно прошептала Эсперанца.
— А вашей неспособности зачать наследника, синьора! — выплюнул он обвинение. — Три года, три года вы — супруга моего достойного сына и до сих пор не смогли выносить ребёнка! Три года! Проклятая Франческа Монтекки, даром, что ведьма из полых холмов, и та родила сына! А вы! Если бы брак с вашим родом не был финансово выгоден, я бы вышвырнул вас из этого дома сегодня же. Вы — порченная пустышка. Вы не повинуетесь моему сыну, в вашей голове только балы да развлечения. Пора вам понять, что вы не для этого существуете! — он встал из-за стола и подошёл к Эсперанце. — В моём доме за неповиновение воздаётся по заслугам. На колени.
Эсперанца покорно опустилась на колени, охваченная страхом и стыдом.
Слуга подал синьору Капулетти тяжелую плеть, тот замахнулся и с силой опустил её на спину невестки. Эсперанца едва сдержала крик боли. Сцепив зубы, она терпела, уговаривая слёзы не катиться из глаз, ведь никто не умер, некого оплакивать!
Десять ударов спустя синьор Капулетти удовлетворенно кивнул и отдал плеть слуге.
— Ступай, девчонка. И помни своё место.
Шатаясь, Эсперанца вышла из кабинета синьора и побрела по коридору к выходу из дома. Едва за ней закрылась неприметная калитка, как Эсперанца побежала, из последних сил преодолевая боль, кинулась к реке. Туда, где никого не было, где можно было утопить горечь и обиду в водах Адидже.

***
Она рыдала, прислонившись лбом к стволу старой ивы, растущей на холме у реки. За густыми зарослями терновника никто не мог увидеть, как плачет, будто девчонка, благородная синьора.
Неожиданно на плечо опустилась чья-то прохладная ладонь. Удивительно, но прикосновение это не было неприятным, наоборот, кровоточащая ссадина перестала болеть. Эсперанца обернулась и посмотрела в серо-синие печальные глаза леди Франчески Монтекки.
— И снова вы плачете, синьора.
— Оплакиваю свою беззаботность, леди.
— Достойный повод. Старик-синьор решил сорвать на вас злобу?
— Он имел право. Вот уже три года, как я не могу понести. Это — позор для синьоры благородного дома.
— Это не ваша вина, Эсперанца, — сказала тихо Франческа. — Ваш синьор пуст, отравлен ненавистью. А ребёнок может быть зачат только в любви.
— Многие и без неё справляются, — горько заметила та.
— Только не вы, Эсперанца, только не вы, — покачала головой Франческа, улыбаясь ей.
Та ничего не ответила, лишь сильнее зарыдала, прислонившись лбом уже не к дереву, а к груди леди Монтекки. Почему-то рядом с ней Эсперанцу наполняли тепло и покой, как давно, в детстве, в объятиях матери. Даже истерзанная плетью спина перестала болеть. Так отчаянно захотелось вновь почувствовать вкус июльского мёда и лимонного сока, что Эсперанца неосознанно потянулась вверх и коснулась губ Франчески. Та на миг замерла, а потом нерешительно ответила.
В этом поцелуе было больше нежности и любви, чем во всех поцелуях, что дарил Эсперанце её супруг.
— Франческа… Я, кажется, люблю вас, — прошептала она, сама не понимая, откуда пришло это осознание. — Вы, наверное, действительно ведьма…
— Тогда и вы тоже, Эсперанца. Потому что и я вас люблю...
Уютное молчание воцарилось под ивой на берегу Адидже. В нём всё было просто. Сложный мир остался там, за зарослями терновника, в городе, где все всех ненавидели. А здесь просто два человека, которые любили друг друга с того самого июльского дня на берегу совсем иной реки.
— Я могу тебе помочь, Эсперанца, — сказала Франческа. — Но этот путь потребует от тебя мужества и веры.
— Помочь… понести? — удивлённо спросила Эсперанца. — Разве такое возможно?
— А разве про меня не говорят, что я — ведьма из полых холмов?
— Я не думала, что это правда…
— В той стране, откуда я пришла, духи из холмов играют жизнями людей. Христианский Бог постепенно вытесняет их, побеждает, они вынуждены прятаться глубже в свои холмы, бежать за море, в другие страны. Я прошла весь путь от давно оставленного римлянами Лондиниума до Медиолана и везде, везде я встречала беглецов из пустых холмов. Здесь их не гонят. Здесь их не знают.
— И им по силам помочь мне заиметь ребёнка? — с надеждой спросила Эсперанца.
— Им — нет. А мне — да.
— Тогда помоги.
Откуда взялась эта безграничная вера в женщину, которую Эсперанца видела в третий раз в жизни? Ответа на этот вопрос не было. Доверие пришло само собой, как и любовь. Обвилось июльской виноградной лозой вокруг души и уснуло, пережидая зиму. Эсперанца просто знала, что Франческа не предаст. Даже если она — ведьма из полых холмов заморской страны.
— Я наполню тебя любовью, Эсперанца. Сегодня вечером ты возляжешь со своим супругом и зачнешь дитя. И да хранит тебя Господь.

Франческа нежно касается плеча Эсперанцы, опуская рукав бархатного платья. Тёплыми губами целует кровавый рубец от удара плетью, принося облегчение. Потом медленно снимает платье и со спины, стараясь не бередить едва подсохшие следы побоев.

Эсперанца открывается ласкам Франчески, как никогда не открывалась супругу. Рикардо был нежен и внимателен, но от его прикосновений тело не наполняла сладкая истома. От его близости не трепетало всё естество. Когда он входил в её лоно, не становилось так хорошо, как сейчас. Эсперанца прижимается губами к губам Франчески, упиваясь июльским мёдом, вдыхая тепло. Тихо постанывая, когда та языком ласкает набухшие соски на пышной груди. Почти умоляюще раздвигает ноги навстречу ласковым пальцам.
Когда пальцы Францески погружаются на всю глубину, и ритм движений становится быстрым и прерывистым, в теле Эсперанцы рождается сильное, ни с чем несравнимое чувство наслаждения. Оно поднимается из самого её нутра, которое ласкает Франческа, обволакивает, оплетается виноградной лозой и криком счастья расцветает на губах.
— Моя… — шепчет Эсперанца.
— Моя… — вторит ей Францеска.
— Мои… — едва слышно шелестит в травах, и где-то в холме под ивой раздаётся звонкий смех. Но увлеченные любовью девушки не слышат голоса фейри.

***
— Это отец избил тебя? — спросил Рикардо, увидев красную, распухшую спину супруги.
Эсперанца промолчала, склонив голову. Она парила, она всё ещё чувствовала пьяный летний запах Франчески. Она не знала, как вернуться в здесь и сейчас.
Но Рикардо понял молчание супруги по-своему. Он сжал кулаки и тихо сказал:
— Я обещаю, что больше не позволю ему делать тебе больно.
— Мужчина, — тихо рассмеялась Эсперанца. — Не стоит воевать со своим отцом. Лучше поцелуй меня.
Их объятия этой ночью были особенно нежными и страстными.

На следующий день у старого синьора Капулетти остановилось сердце. Он умер на рассвете, так и не узнав, что невестка его понесла и у дома Капулетти появилась наследница.

***
Джульетта родилась в сентябре, осветив дом Капулетти ярче, чем солнце долину реки Адидже. Рикардо, ставший главой дома, наглядеться не мог на дочь. Вопреки всем обычаям, вверявших ребенка заботе женщин, он часто заглядывал в покои жены, часами мог смотреть на спящего младенца.
Где-то на другом конце города Ромео Монтекки со счастливым смехом носился по двору усадьбы, не подозревая, что его судьба уже родилась и даже научилась улыбаться.

Жизнь Вероны шла своим чередом: кто-то рождался, кто-то умирал, герцог Эскал мрачно приглядывал за враждующими семействами, вершил суд и призывал к миру. Но всё было зря.
Одним ноябрьским вечером кузен Пьетро Капулетти вонзил кинжал под сердце синьору Монтекки. Франческа осталась вдовой.
На утро Эсперанца отправилась с Джульеттой и служанками гулять на берег Адидже. Улучив момент, пока кормилица и служанки заигрались с малышкой, она исчезал в зарослях терновника.
Франческа сидела, прислонившись спиной к старой иве. В глазах — всё та же больная печаль. Но ни слезинки.
— Ты не оплакиваешь его, Франческа?
— Оплакиваю. По-своему. Вот уже много лет, как я не плакала, Эсперанца. У меня нет ни слёз радости, ни слёз печали, с тех самых пор как я покинула родную страну. Вот уже десять лет, как я не могу оплакать своих мёртвых.
Эсперанца опустилась на землю рядом с Францеской и молча взяла её за руку. Так они и сидели в зыбкой тишине, думая каждая о своём, пока не услышали обеспокоенный голос кормилицы, зовущей свою синьору.

***
Шли годы. Джульетта взрослела. Столько смертей породила веронская ненависть, что Эсперанца сбилась со счета. После каждой стычки между домами Франческа и Эсперанца неизменно виделись на берегу реки, молча разделяя общую боль. Они обе отчаянно хотели покончить с ненавистью, текущей в жилах веронцев, но не могли ничего поделать: женщинам не пристало интересоваться мужским противостоянием. Их никто не слушал, и они научились молчать.
И молча оплакивать близких, погибших в этой бессмысленной вражде.

***
Меркуцио пришёл в Верону из леса. Вышел, криво ухмыляясь, из тени дуба, лысый, остроухий, будто лесной демон, подмигнул Эсперанце, которая как раз гуляла с Джульеттой, и поплёлся в сторону Вероны.
— Катарина, откуда здесь этот странный мальчик? — спросила Эсперанца у кормилицы.
— Какой, синьора?
— Да вот… — обернувшись, Эсперанца поняла, что мальчик бесследно исчез. — Странно…
— Вы утомились, госпожа моя, — засуетилась Катарина. — Вот, присядьте, капюшон от солнца накиньте!
Эсперанца только отмахнулась от её забот: она всё пыталась разглядеть, куда же пропал этот мальчик, от улыбки которого мороз шёл по коже.
Вечером слуги герцога Эскала с факелами искали по всей Вероне племянника синьора, Меркуцио, приехавшего только сегодня из Медиолана. Никто, даже, как ни удивительно, сам герцог, не знал, откуда вдруг появился этот странный мальчишка. Но в Вероне он пришёлся как раз ко двору: сразу же сдружился с сыном Монтекки и стал главным уличным заводилой.
И только Эсперанца знала, откуда он взялся на самом деле. Каждый раз, встречая её на улице, Меркуцио ухмылялся, как в первый раз, и подмигивал. И глаза у него были пустые и холодные, как у духов полых холмов, о которых рассказывала Франческа.

***
Францеска же точно знала, кто такой Меркуцио и зачем он пришёл. Она сама привела его. Как и их всех.
— Почему, Маб, почему этот город? Почему эти люди? — вопрошала она пустые холмы после очередной склоки между веронцами.
— Они умеют ненавидеть лучше других, — шелестели в ответ травы.
— Но и любить они умеют...
— Недостаточно. Слишком много эгоизма. Слишком старые раны, — ухмылялись дубы.
— Неужели, для них всё потеряно?.. — шептала Франческа.
— Смирись, дитя, — ответила королева Маб, проводя рукой по её щеке. — Ты прошла с нами долгий путь. Ты — навсегда наш проводник.
— И ты никогда не оставишь Верону в покое?
— Пока дверь открыта — я никуда не уйду.

Безумие приходит в город вечерним туманом из полых холмов. Слуга его бродит с ехидной улыбкой по улицам. Ненависть открывает даже не дверь — врата в мир, в котором всё наоборот.
Франческе очень хочется плакать, но ни слезинки не стечёт по её щекам: тот, кто ведёт фейри по миру, не может плакать.

***
Джульетте скоро должно было исполниться четырнадцать. Наступало время первого бала, первого танца. Время самых ярких впечатлений юности. Эсперанца с радостью вспоминала свой первый выход в свет, свой первый танец, своего первого кавалера. И с надеждой, хоть и с печалью, смотрела на расцветшую дочь.
Франческа же смотрела на Ромео тяжело и задумчиво. Её сын вырос рядом с двумя абсолютными противоположностями: безбашенным Меркуцио — дитям полых холмов и весельчаком Бенволио — самым человечным юношей в Вероне. Иногда ей казалось, что сам Господь услышал материнские молитвы и послал Ромео такого друга, как Бенволио. Чтобы спасти. Удержать от глупостей.
Но тем вечером, когда Ромео пропал, Франческа поняла, что надежды нет.
Отправив Бенволио на поиски Ромео, она прикрыла глаза и прислушалась к себе. Её связь с фейри была палкой о двух концах: не только они всегда знали, где она.

***
Королева Маб с интересом наблюдала за мальчишкой: статный, красивый юноша с длинными волосами брёл по улице, задумчиво рассматривая брусчатку. Он был невероятно похож на мать: такой же мечтательный, печальный, склонный к погружению в себя. И такой же неосторожный. Как и его мать много лет назад, он неотвратимо должен был попасть в ловушку, расставленную фейри. И навсегда закрепить открытую дверь.
Словно почувствовав её взгляд, Ромео вздрогнул и обернулся. Он, конечно, не мог видеть королеву фейри, поэтому и не догадывался, что несколько мгновений смотрел прямо в её огромные, завораживающие глаза. Она потянула руку, чтобы коснуться Ромео, но тут в конце улицы появился Бенволио, громко окликая друга, тот обернулся, и королева Маб разочарованно вернулась в свои холмы.
Ничего, рано или поздно Ромео будет её.

***
— Нет, только не Ромео! Прошу, не Ромео! — шептала Франческа, как сумасшедшая. — Не Ромео! Ты не имеешь права!
— Я имею все права, какие захочу, — насмешливо шелестела трава.
— Я помогала тебе. Я привела тебя сюда! Ты в долгу передо мной!
— Я прощаю все долги, — рассмеялись листья дуба.
— К тому же, — вкрадчиво добавила Маб, — не я убила твоего сына. Ты сама это сделала, зачав дитя-фейри в моих холмах. Весенней ночью ты дала жизнь девочке с летним именем, которая осенним вечером решит судьбу этого города.
— Джульетта?.. — Франческа замерла, понимая вдруг, что натворила. Торжествующий смех королевы фейри был ей ответом.

***
Эсперанца пришла на берег Адидже, едва Катарина передала ей записку от Франчески.
— Франческа? Что случилось?
— Мне надо рассказать тебе правду о том, что происходит в Вероне, Эсперанца. Только ты в силах помочь мне всё исправить. Только у тебя достанет внутреннего света и чистоты.
— Ты пугаешь меня...
— Ничего не бойся. Просто слушай. Однажды очень давно юная девушка гуляла в лесу возле замка своего отца. Было это в далеких-далеких землях, где старые боги ещё не ушли на покой. Она была беззаботна и, загулявшись, уснула на полянке неподалёку от полого холма. Во сне попала она во дворец королевы фейри, и кружилась там в танцах, и пила волшебный нектар, и ела еду фейри, забыв обо всем. А проснувшись, узнала, что нарушила все запреты и открыла фейри дверь в мир людей. В страхе она бежала прочь из родных мест. Но фейри пошли следом. И везде, куда бы ни шла девушка, — везде её сопровождали. Пока наконец она не стала супругой уважаемого человека в Вероне.
— Значит, ты действительно ведьма из полых холмов?
— Нет. Ведьма идёт за мной по пятам. И я бы рада избавиться от неё, но не могу! Только соль и сталь может их победить. А я... Я не могу даже плакать. Я бессильна. Королева Маб властвует над Вероной, питается ненавистью её жителей. И хочет использовать наших детей, чтобы навсегда распахнуть врата в мир фейри.
— Джульетта?.. О боже, ведь она была зачата... Франческа, что мы наделали?!
— Твоей вины в этом нет, — грустно улыбнулась Франческа. — Я сама предложила тебе помочь. Я одна сделала то, что Маб хотела от меня...
— Я приняла твою помощь, — покачала головой Эсперанца. — И нашу любовь подсказала нам не Маб. Поэтому что бы мы ни натворили — исправлять будем вместе.
Она сжала ладонь Францески и грустно сказала:
— Но боюсь, мы опоздали. Ромео и Джульетта встретились этим вечером на балу в моём доме. И полюбили друг друга так же сильно и искренне, как мы с тобой. Вот уж правду говорят: яблочко от яблони...
— Давай же сделаем всё, чтобы сохранить любовь наших детей.

***
Но судьба неумолимо шла по накатанной колее. Когда казалось, что появилась надежда, что дети Монтекки и Капулетти наконец помирят враждующий город, с кривой ухмылкой Меркуцио — дитя полых холмов погиб от рук Тибальта Капулетти. А Ромео, ведомый любовью к другу, отомстил.
И веронская ненависть вспыхнула с новой силой.

***
Джульетта умерла на следующий день. У Эсперанцы вырвали сердце и разорвали душу на мелкие кусочки. На Рикардо было страшно смотреть. В фамильном склепе Капулетти стояла тишина, когда сломленные горем родители молились у гроба своей любимой дочери.
Королева Маб, рука об руку с Меркуцио, стояла у изголовья Джульетты и улыбалась. Уж она-то позаботилась, чтобы письмо отца Лоренцо не дошло адресату, а под рукой у Ромео оказался острый кинжал.
Франческа стояла в тени, в дальнем углу, где её не мог увидеть Рикардо Капулетти, и молилась Господу. Впервые за долгие годы она молилась всем сердцем. И просила только об одном: дать ей пролить хотя бы одну слезинку.

***
— Ромео!
— Джульетта!
Обе матери упали на колени возле своих бездыханных детей. Ромео и Джульетта лежали рядом, обнявшись, их лица светились счастьем. Будто и не мертвы они были, а просто уснули. И лишь тонкая струйка крови на платье Джульетты да мертвенно-бледное лицо Ромео выдавали правду.
Францеска и Эсперанца сжимали ладони дочери и сына, не веря в произошедшее. «Это всё сон, ужасное видение, посланное Королевой Маб!» — шептала Эсперанца.
— Увы, это правда, — бесцветным голосом сказала Франческа, а потом подняла взгляд и посмотрела прямо в бездонные глаза королевы фейри. В них светилось торжество.
Франческа нашла ладонь Эсперанцы и крепко сжала её. «Помоги мне, Господи, помоги мне во имя истинной любви!»
Безграничный покой заполнил всё её существо, и она поняла, что её молитвы наконец были услышаны.
Она посмотрела на королеву Маб и улыбнулась.
—Ты больше надо мной не властна.
А по щеке скатилась первая за десять лет слезинка. Солёная и чистая.
От крика фейри в ушах зазвенело, свежий ветер пронёсся над холмами на берегу Адидже, очищая их от удушающей власти духов полых холмов. Над Вероной пошёл дождь, омывая дома, мостовые и души людей, смывая ненависть в землю, в мир мёртвых. Оставляя живым любовь и согласие. Печаль, разочарование, даже гнев. Все чувства, которых веронцы долгие годы были лишены.
Рикардо Капулетти подошёл к ложу, ставшему надгробием для детей Монтекки и Капулетти, и подал руку своей жене и Франческе:
— Синьора, во имя наших детей, давайте забудем о вражде, сжигающей наши рода.
—Ненависти больше нет, синьор. Некому ненавидеть, — ответила Франческа и сжала руки синьора и синьоры Капулетти. — Настало время просто жить.
И над Вероной взошло солнце.