Пустая кобура обжигает бедро. Изабель дрожит только от осознания: она снова держит бластер в руках. Ей снова придется стрелять, если она хочет выжить. Черт бы побрал Джейсона Тодда со всеми его инопланетянками, безответственными гениями, сумасшедшими ученицами и привычкой перевешивать проблемы на окружающих.

Впрочем, не в Джей Ди проблема – пальцы привычно проверяют аккумулятор, рычаг подачи плазмы, семь непонятных бесцветных проводков и предохранитель, – проблема в тех, кто хочет ее убить.

Джей Ди – пушистый затылок, тощая шея, зеленая жилетка, монтировка в расслабленной руке – стоит на входе в переулок. Изабель бесшумно выдыхает и прижимается к кирпичной стене. Голоса где-то там, за поворотом, звучат все громче.

Ей нужно просто стрелять – если покажется, что Джей Ди не справляется. Никто не ждет, что она действительно будет бойцом. Джейсон не ждал. Джейсон просто хотел, чтобы она позаботилась о Джей Ди, пока та зализывает раны.

Изабель не замечает, когда появляется первый противник, а после не замечает ничего. Мир растворяется во вспышках-выстрелах, в криках и в смехе Джей Ди, в запахе паленой плоти и хрусте костей.

Ей кажется, что она закрыла глаза – но тогда бы она промахивалась.

Она не промахивается, и это крики и кровь, и запах, и чья-то боль, и чье-то безумие. Изабель стреляет, бластер гудит в ее руках, посылая зуд по плечам. Может быть, это страшно – белая пелена, сжатая пружина.

Может быть, это правильно – зажмурить что-то внутри.

Изабель жалеет, что это проходит, когда они с Джей Ди остаются в чертовом переулке вдвоем.

– Ха, – говорит Джей Ди, оборачиваясь и делая шаг в пятно фонарного света. – Ха.

С ее пальцев стекает кровь – пятна на монтировке, пятнышки на асфальте. Все дрожащее, хмурое, все – капель мартовской ночи, а глаза у Джей Ди дикие, мрачные, талый снег и полутьма, и больной разноцветный блеск.

Она такая – такая, кажется, беспомощная. Как будто сама удивляется.

– Джей Ди, – хрипит Изабель.

Голос у нее отчего-то сбивается, сердце стучит как безумное – оглушительно, гулко, холодно.

Реальность проскальзывает под равнодушной надуманной пеленой.

Кобура над бластером закрывается с острым щелчком. Джей Ди выпускает из рук монтировку. Асфальт встречает ее долгим, протяжным звоном, и звон сплетается с хрипом и полутьмой, звон становится музыкой – и в пятне желтоватого света Джей Ди как будто на сцене.

Она падает на колени.

Это не имеет значения, думает Изабель. Это не имеет значения – осколки улыбки и швов, помады и крови, и красного взгляда летучей мыши. Изабель тянется к Джей Ди, к ее изломанной прелести, к соленым от слез восковым губам.

Она знает не так уж много способов оставаться в реальности, и, черт, для них с Джейсоном этот когда-то работал. Губы. Руки. Слезы смахнуть с щеки и вплавить поцелуями в насмешливые скулы: мы живы.

Смотри на меня, Джей Ди, невыносимая страшная девочка, дочка Джокера, чьей бы ты на самом деле ни была. Чувствуешь – мы живы. Плевать на все остальное, на фонари и кирпичные стены, и пусть твои прикосновения осядут на бедрах тянущей бурой коркой, послушай, малыш, я не против – мы живы.

Нам можно. Поставим друг друга на ноги. Не размыкай объятий – ах, ты хочешь ниже, иначе, больше? Давай, да, ниже, иначе, больше: ладони на бедрах, шершавые поцелуи, – смотри на меня. Джей Ди, безумное чудовище, медовый отсвет в багровой пряди, смотри на меня, целуй, ни о чем не думай, и пусть в твоих глазах будет только мое отражение.

Изабель не замечает, когда Джей Ди приходит в себя, просто вдруг получается: взгляд ее сфокусирован, движения осознанны, пальцы пробегают вдоль позвоночника, ладонь ложится на ягодицы, почти мягко сжимает.

Почти хорошо, гул в крови становится мягче, нежнее, как будто ее странный адреналин становится – весь – возбуждением.

Мир сжимается до точки.

Изабель смотрит: родинка на подбородке Джей Ди, наполовину прикрытая грубым стежком, – и в следующую секунду ее подхватывает, кружит: лязгает крышка мусорного бака, металл прогибается под ее весом, Джей Ди привлекает к себе, вжимается между бедер и поднимает взгляд.

Синий глаз ее прищурен нахально, зеленый нежно распахнут, голос течет по венам сухой, задыхающейся насмешкой:

– Ты опасная штучка, принцесса.

Изабель думает: «Принцесса – это про другую девчонку», – а потом жмурится, кивает и подставляет горло.

Ласки Джей Ди – укусы, неловко лезущие под майку ладони сдвигают кружевные чашечки и жадно сжимают груди, губы прижимаются к соску через тонкую ткань, – словно выстрелы бластера: Изабель теряет дыхание, в крови снова как будто плещется белая беззвездная пелена и все то зажмуренное, сжатое внутри пружиной.

Пальцы Джей Ди вытесняют крики, кровь и еле слышный скрип плазмы, особенно когда она догадывается опуститься ниже, вырвать пуговицу, дернуть пулер, запустить ладонь под джинсы, стиснуть сквозь белье, дать притереться.

Изабель дышит в ее губы – искры звенят где-то вдалеке, поцелуи оглушительней стука сердца, а тело – тело выгибают дугой привычные жадные вспышки.

Жить. Дышать гарью. Заниматься любовью.

– Здорово? – спрашивает Джей Ди, когда Изабель замирает в ее руках, одновременно беззвучно крича и пытаясь поймать дыхание.

Склоняет голову к плечу – Изабель видит ее мазками, деталями: искры в разноцветных глазах, темные полосы стежков, пергаментная кожа мертвого Джокера, веснушки на шее, цепочка с чем-то черным, волосы красные-красные; багровый блик ложится на лицо, скрывая надорванный край чудовищной маски.

Когда-то Изабель хотела сорвать ее, разрезать вросшие в кожу швы, разделить Дуэлу и Джокера, разорвать их связь и оставить себе домашнее, теплое, какое-то очень кошачье – пушистый затылок на белой диванной подушке, узкие плечики под слишком большой футболкой.

Теперь Изабель ловит блик кончиком пальца, прижимает жесткий лоскут к персиковой коже, и думает: я зашью.

– Если с правильным человеком, – отвечает она невпопад.

Джей Ди смеется – ненормальная и правильная. У нее в голове, наверное, тоже крики и кровь, думает Изабель, отводя взгляд.

Еще она думает – моя очередь.

Кобура обжигает бедро, когда Изабель неловко опускается на колени.