Доспех без знаков отличия не скрывает ни ее стать, ни командирские повадки, но на улицах ее, по крайней мере, не узнают. Принимают за одну из Фурий, должно быть, — Диане почти все равно. Главное, в городе рядом с ней нет советниц и советчиц.

Не нужно принимать решения. Можно просто смотреть по сторонам. Вот поднятые Террой Марков подземные парковки, вот останки станции метро: пути сплющило, платформу приподняло, и теперь по ней ходят, как по проспекту.

Диане нравится ее Новая Темискира — место, где она собирает причудливую мозаику разных цивилизаций, — и нравится ее народ. Амазонки, человеческие женщины — здесь они почти не отличаются друг от друга.

Каждая ей как сестра. Каждая заслуживает лучшей судьбы: эта, светловолосая с цветком за ухом, эта, в шлеме с красным хвостом, эта, в накидке с эмблемой медиков, эта, красивая...

Красивая, мысленно повторяет Диана, замедляя шаг. Надо же, красивая.

Она — «красивая» — стоит у обочины, нагнувшись. Пытается застегнуть сандалию, кажется. Диана засматривается на ладные округлые бедра, прямые ноги. Тело девушки не развито так, как тела сестер-амазонок, но для человека она, должно быть, в отличной форме. Это пробегает по краю сознания: Диана захвачена чужой красотой — острой и как будто немного чуждой.

Девушка под ее взглядом выпрямляется, не выпуская из рук ремешка. Диана вздыхает и больше не думает ни о чем: пересекает улицу и без слов опускается перед девушкой на колени, как может мягко отбирает ремешок. Та вздрагивает и замирает.

Диана пробегается пальцами по застежкам, подтягивает почти незаметные крепления — сандалии девушке великоваты, под перекрестьями наливаются красным воспаленные полосы, — идет от пальцев вверх, к узкой щиколотке, к упругой икроножной мышце, застегивает пряжку и поднимает взгляд.

Девушка смотрит на нее тоже — сверху вниз — и, кажется, все понимает правильно.



У нее комната в коммуне, на двенадцатом этаже — Диана вешает перевязь с мечом на опасно поскрипывающий крючок и проходит к окну. Раньше она не была на самом краю города. Теперь это почти любопытно: пыльные высотки, бывшие когда-то отелями, всюду серые недружелюбные окна, совсем невдалеке — обрыв.

Видно новое море.

От этого ноет в груди — как-то долго, протяжно, в такт крику чаек.

Диана отворачивается. Смотрит на девушку — та сидит на краешке кровати и медленно раздевается. Пальцы путаются в застежках хитона, на полу, у ног, пара браслетов: стандартный наруч и что-то крупное, металлическое.

Странное украшение. Диана поднимает его, взвешивает на ладони — тяжелое — и опускает со вздохом в ответ на протестующий вскрик. Девушка поджимает губы, смотрит из-под рваной челки настороженно, зло, и Диана поднимает руки в вечном открытом жесте.

Она пришла не обижать эту девушку — ее хрупкую красоту, ее изломанную войной душу. Она пришла ее любить.

Любить, думает Диана, расстегивая ремни своего нагрудника. Многие ее сестры любят человеческих девушек. Таких непохожих. Таких беспомощных. Таких, наверное, нежных. Таких, которых хочется защищать.

Ради которых хочется быть мудрее.

Девушка выпутывается из полотна хитона, сбрасывает сандалии, щелкает застежкой стандартного серого бюстгальтера. Диана перешагивает через упавшую к ногам тунику и тоже присаживается на край кровати, вплотную к девушке.

Та не отстраняется, но как будто каменеет: вся прямая и напряженная. «Что же ты, глупая, — хочет сказать Диана. — Не бойся. Тебе я точно не враг».

Вместо этого она чуть наклоняется и целует девушку — как может мягко.



Диана возвращается во дворец затемно: проходит в свой кабинет, садится и долго-долго смотрит куда-то в пространство. Мыслей у нее в голове нет, нет и отсвета долгого, выматывающего удовольствия, который должна была бы оставить ночь.

Ее тело, кажется, не помнит ничего. Зато помнит она сама: беззащитный синий взгляд, темные пряди на простынях, мягкая грудь, горечь на языке и удивленный вскрик, когда девушка понимает, что Диана делает.

Еще она помнит: луна заглядывает в окно, и в бледном свете лицо на соседней подушке неожиданно кажется хмурым, решительным.

Среди утренних документов Диана прячет подписанное прошение о переводе седьмой женской коммуны в другой корпус, поближе к центру. Так будет лучше, правда, — даже если она никогда больше не придет к этой девушке.



Она приходит: теперь крючок под перевязью надежный, отопление в комнате работает, а в окне виден кусок Трафальгарской площади, уже не центральной, но по-прежнему красивой и чистой. Это гораздо, гораздо лучше моря.

Серого, опасного, бесприютного.

Диане нравится.

Девушка неторопливо раздевается.

— Стой, — просит Диана, опуская ладонь на ее плечо. — Как тебя зовут?

Она оборачивается. Влажная темная прядь — Диана, видимо, выдернула ее из душа, — липнет к острой скуле, в синих глазах горит что-то жесткое, напряженное, как будто искра, отзвук чего-то большего, и от этого большего Диане вдруг хочется сделать шаг назад.

Как будто эта девушка способна ее напугать — ее, королеву Диану.

Ее, безымянную амазонку.

— Называй как хочешь, — говорит девушка как будто равнодушно.

Диана кивает и изо всех сил старается не смотреть ей в лицо. Благо, есть на что отвлечься: с волос девушки капает, каждая капля прокладывает дорожку на чуть тронутой солнцем коже, каждую дорожку хочется повторить.

Пальцами. Губами. Языком.

Девушка не сопротивляется.

Диана не думает о том, что стоит придумать для нее имя.



У девушки мягкие руки, не привыкшие к оружию. Что она делала этими руками? Держала блокнот и ручку, стучала пальцами по клавиатуре, носила бесполезные бумажки, ласкала член своего мужчины?

Занималась чем-то совершенно бесполезным, должно быть, если до сих пор не устроилась в гражданские части. Диана не хочет думать иначе: занималась чем-то, к чему ее теперь никогда не подпустят.

Ей так спокойнее — переплетать пальцы девушки со своими, мягко поворачиваться к ней, целовать податливо приоткрытые губы, гладить нежную кожу: короткий, неожиданно светлый пушок, маленький шрам на ребрах, россыпь родинок на бедре.

Девушка разводит ноги, и Диана касается пальцами ее лепестков. Она теплая, влажная, одновременно расслабленная и правильно напряженная — она стонет, когда Диана берет ее, и двигает бедрами навстречу.

Вскрикивает, когда Диана касается языком сокровенных мест.

Диана любит ее за то, что не думает в этот момент ни о чем.



Они встречаются на улице, возле дома сирот. Диана видит ее стоящей у забора и просто не может не подойти, не остановиться за ее спиной, не обозначить свое присутствие коротким поцелуем в плечо — девушка даже не вздрагивает, только кивает: узнала по шагам.

Они обе смотрят: две девочки дерутся на игрушечных мечах, еще три играют в догонялки, одна качается на качелях, сколько-то — целая группа, — липнут к молодой амазонке в простом нагруднике.

Диане тепло, несмотря на промозглый ветер, — и хочется взять свою девушку за руку.

Девушка улыбается в ответ на прикосновение, и сама переплетает их пальцы. Диана смотрит на нее: высокий хвост дрожит на ветру, дрожат шея и плечи, — но не отвлекает. Может быть, в эту секунду в голове у девушки что-то меняется.

Может, теперь она поймет.

Когда девушка, наконец, поворачивается к ней лицом, Диана замечает: она плачет, — и не находит ничего умнее, чем спросить.

— Да, — кивает девушка и добавляет с хриплым смешком: — Еще не разучилась.

— И не должна, — твердо отвечает Диана.

Она сделает все, чтобы такие девушки имели право плакать, если хотят.



Однажды, поднимаясь с постели в сером предрассветном сумраке, Диана замечает: девушка не спит.

Девушка замечает, что она замечает, — приподнимается на локте, смотрит почти что с вызовом. Диана отвечает улыбкой. К этому они обе привыкли, и она уже надеется: однажды за этой фальшивой наглостью она увидит девушку настоящей.

— Как же мне осточертела война, — говорит девушка без выражения, но как будто со скрытым желанием получить ответ.

Ее внимательный взгляд упирается Диане между лопаток, как будто дуло пистолета. Пистолет, думает Диана, оружие слабых. Но ее девушке он бы подошел.

— Скоро она закончится, — обещает Диана.

Не чтобы разбить тяжелую тишину, нет. Она действительно верит: скоро война закончится. Не может не закончиться. Она отомстит атлантам за все: за гибель матери, за поруганные надежды, за Темискиру, за европейские города, даже за того мальчика, из-за которого девушка по ночам плачет, — и тогда...

Тогда все закончится.

— Война не заканчивается никогда, — говорит девушка.

Диане хочется назвать ее дурной — она уходит с этой мыслью.



Когда Диана приходит к ней в следующий раз, дверь заперта. Она ждет полчаса, час и еще, пока в конце коридора не появляется пухленькая комендантша. Она из местных, кажется: прячет взгляд, руки за спину, вся поза такая... загнанная?

Почему-то становится неприятно

Комендантша останавливается рядом, дергает плечом, неловко оправляет хитон — он на ней смешной. Одежда атлеток и бегуний не подходит тихим, домашним старушкам, прожившим жизнь без оружия.

Без войн.

Диана вздыхает.

— Вы, — говорит комендантша куда-то в пол, — вы ведь к четыреста семьдесят восьмой? Простите, что я по номеру, память уже не та, на имена-то. Ушла она, вы не ждите. Документы на выписку оформила.

Диана не спрашивает, куда, — знает и так.

Три дня назад она подписала приказ о вербовке гражданского населения.



Ее зовут Лоис Лейн. Звали — об этом говорит каждый экран. По всему миру, если Диана правильно поняла размах. Теперь, какую-то долгую минуту, она даже уважает Лоис.

Хрупкую, беззащитную, нежную Лоис — подрагивающие пальцы, беспомощный взгляд из-под ресниц, след браслета на узком запястье; маленькую американскую сучку Лоис — Гера, это почти смешно! Почему сестры убили ее? Почему у нее нет шанса поставить Лоис рядом с собой?

«Сейчас об этом нельзя», — думает Диана. Пальцы смыкаются на рукояти меча.

Время мыслей, тоски и скорби настанет после войны.

Никогда, говорит что-то внутри Дианы.

Теперь она с этим согласна.