— Знаешь, Зинка, я против…
— Хватит, — Алекс не отрывает взгляда от книги, сидит в кресле, словно на удобнейшем троне, и изредка переворачивает страницы. Тишина наполняет пространство между ней и второй — той, что оккупировала подоконник и вглядывается в небо за окном.
— Почему нельзя? — в голосе девушки проскользывает безразличие, скрытое удивлением — она знала ответ наперед и слышать его не хотела, но оставить последнее слово за Александрой не могла — не позволяла врожденная вредность. Ксения подтянула колени ближе к груди, обвила их руками и посмотрела на причину всех странностей в своей жизни последние несколько лет.
— Потому, дорогая, что ты снова заплачешь. Трижды за последние сорок минут. У меня сражение и убийства сотен, а у тебя — стихи и трагизм в голосе.
— Диссонанс? — не дожидаясь кивка. — Так нельзя, Александра.
— Вот и я говорю, что не стоит.
— Но я о жизни…
— И я — о ней.

Алекс по-прежнему не отрывает взгляда от книги и переворачивает страницу за страницей. Ксения уже думает, что пригласить подругу на чай, когда у нее появился новый мир для побега — не самая лучшая мысль. В конце концов, чай остыл пару часов назад, Ксюша уже обновила стакан кофе со сливками, а у Алекс — все тот же покрытый льдом чай с корицей. Подруга не отвлекает, знает о ситуации дома, и оставляет блондинку наедине с поединком озлобленных королевств. Мягкие шаги по ковру не нарушают покой устоявшейся тишины, лишь ложечка ударяется о стеклянные края сувенирной чашки с улыбкой и пожеланием удачного дня — Ксения решила подогреть для любимой в микроволновке чай и включить, наконец, торшер. На циферблате часов ровно шесть вечера и скоро начнет темнеть — это девчонке было известно.

— «Тебе всего восемнадцать», — вспоминает обиженно Ксения, наливая в стакан кипятка для третьей порции чая с того момента, как оставила Александру в своей комнате с книгой. Вокруг крутится мама и смотрит устало, не хочет заводить разговор о потраченном коллекционном чае.
— Мам, почему все взрослые такие… Жестокие? — вопрос вырывается сам собой и утопает в тишине, что везде с собой носит Алекс — она вся ее накрывает мантией, заползает на кухню, пока хозяйка стоит в дверном проходе, держа в руках сувенирную чашку.
— Я не знаю, родная, — мама устала от всей ситуации в целом и не хочет ставить дочь перед выбором. Она целует ее в макушку, забирает тарелку с теплыми макаронами и уходит в свою комнату.
— Мы говорили, — в голосе Алекс не мелькает и тени эмоции. Она — словно кукла в дорогом магазине. Красивая, манящая, но для таких бедняков, как Ксюша — недосягаемая. Смотреть можно, трогать нельзя.
— У всего должны быть границы, помню… — девушка вытягивает вперед руки, отодвигая стакан от себя подальше, тянется, разминая затекшие мышцы плеч. Она наклоняет голову и смотрит на подругу. — Я девушка и для тебя слишком важны твои чертовы принципы.
— У меня есть родители, — Алекс садится напротив и стандартно защищает свои идеалы взрослой жизни, до которой Ксении, почему-то, добраться стоит больших усилий.
— У меня есть мать.
— У меня работа.
— У меня — тоже. Будет, через пару лет, — нападать не хочется, но опять же — играет врожденная вредность, и Ксюша почти проклинает себя за поднятие больной для обеих темы. Александра откидывается на спинку мягкого дивана и отпивает холодный чай.
— Дорогая, все это — игра гормонов.
— Дорогая, идите к черту, — Ксюша встает и уходит в свою комнату, выключает торшер и падает на трон Александры. За окном все еще стучит дождь, и настроения совсем ни на что не осталось. Девушка обдумывает сложившуюся ситуацию и проверяет входящие сообщения — там все не так плохо, как в реальности. Однокурсница зовет погулять и давний друг приглашает в кино, он влюблен и Ксения рада бы ответить взаимностью, если бы…

Если бы дорогая подруга детства не стала рвать душу и сердце словами о разнице в возрасте, будущем и «баловстве». В восемнадцать лет девчонке не хочется думать о жизни — ей хочется любить и, желательно, чтобы это было взаимно.

— Знаешь, она как мраморная, большая статуя. Красивая, но… — Ксения застыла, подбирая слова, пока Машка раскачивала на качелях младшую сестру.
— Но не твоего полета?
— Наверное, — она смотрит себе под ноги и бесцельно гоняет по песку камушек. Ребенок оживляется, мотает ногами и пытается взять инициативу — что на качелях, что в разговоре:
— Подари ей цветы!
— Не поможет, — Ксюша улыбается, смотрит на мелкую Соньку с каштановыми косичками и красными бантиками, и решает задать вопрос «в лоб». — Ты сама-то сказала бы за цветочек «люблю»?
— Конечно! — ребенок расплывается в улыбке и хитро щурится. — А за шоколадку бы вообще — на всю жизнь полюбила. Честно-честно!
— Хитрюга! — Машка останавливает качели и поднимает сестру на руки, когда та пытается сбежать. Сонька всегда не любила щекотку, потому что смеялась громко и заразительно. И эта «заразительность» девчонке очень не нравилась:
— Маша, хватит! Ну хватит, Маш!

Порою Ксюше казалось, что и дружба, и любовь к Сашке Абрамовой ее вниз тянет. А с Машкой всегда было просто и весело — вот и думай, и выбирай, дорогая. «Дорогой» Ксюшу только Алекс и называла, и она, невольно, каждый раз в размышлениях об это слово спотыкалась. Каждый раз, когда при прощании обнимала Машу, и Катю, и Витьку из одиннадцатого «Б» — каждому она совершенно открыто могла признаться в симпатии, но в любви — только этой проклятой кукле.

— Сашка, ну что за бред? — Ксеня не выдержала, подошла ближе обозначенной невидимой «линии», когда подруга пришла в гости снова. Алекс не поднимает глаз и находится не на этой планете, путешествуя вместе с маленьким принцем.
— О каком именно аспекте своей жизни ты ведешь речь?
— О тебе, заумная ты дура, — осторожное касание плеч, совсем не опасное, резкое, смелое. Скорее, попытка образумить и проверить, есть ли где за этим внешним филологом давний друг. Александра поднимает глаза и смотрит на подругу — так, что лучше уж не смотрела бы. Ксения крепится, наблюдает и ждет. — Ну?
— Ну?
— И с каких это пор между нами какие-то тупые границы?
— С тех самых, когда они стали необходимы. У всего должны быть границы, моя дорогая, — Алекс едва расплывается в улыбке и бросает секундный взгляд на губы подруги — почти себя не контролируя. — Понимаешь?
— Ни. Чер. Та. Ни черта не понимаю, слышишь? — Ксения видит, чувствует на губах столь желанный, до отчаяния, взгляд, но не умеет воспользоваться ситуацией. И не желает она принимать последствия. Поэтому, ровно выдохнув, она распрямляется и отходит к окну, отметая с себя остатки бессильной злобы на себя и подругу. — Возвращайся к своим планетам, вечный ребенок. Скоро опять стемнеет.
— Не поцелуешь?
— «У всего должны быть границы» — твои же слова, не так ли? Вот и будем с тобой играть, — Ксения улыбнулась, — по твоим правилам, солнце.

«В конце то концов, хоть кто-то должен быть умнее и уметь ждать».