Так тяжело, что даже волшебную палочку — не поднять. Так пусто, что наполнять лёгкие воздухом — слишком глупо, слишком больно.

Но всё изменится, когда снежные шапки на горных вершинах станут меньше и будут походить на кокетливые беретики, когда заскрипит, затрещит лёд, надёжно покрывший поверхность Чёрного озера. Целительный свет весеннего солнца проникнет теплом в души озябших, отогреет застуженных. А пока — конец октября, и слишком сложно поверить в то, что кто-то не перезимует. Кто-то непредсказуемый, самый удивительный на свете — тот, кто знал обо всём давно. А Минерва, старая глупая кошка, всегда думала, что всё, что Сибилла знает, говорит, чего боится и чему верит — пустая болтовня и наивное кокетство. Точнее, Минерва хотела неистово верить в то, что глупые страшные предсказания можно пережить, обойти, выстоять перед всем этим — вместе. Сегодня — чуть испугаться, а завтра, взяв волю в кулак, выстоять. Главное — не отступать, а если упадёшь — вставать снова…

Стакан с молоком упал и разбился. А будущее казалось таким безоблачным, светлым, ясным, как небо над горами в Шотландии. Минерва пролила молоко. Стакан — вдребезги, в острые осколки, в мелкую крошку. Ранящими краями блестит, а Минерве кажется, что совсем-совсем не больно. Ей кажется, что на матовой поверхности разлившейся жидкости возникают образы, мерцают огоньки. Она вглядывается в молоко, как старалась всмотреться в молочную белизну тумана внутри хрустального шара. Но образы не имеют смысла, это свет свечи отражается — возможно ли? Минерве всё равно. Где-то в сердце, или скорее в виске, ноет тоскливая мысль, что она могла прислушаться, быть серьёзнее. Ей, в конце концов, уже столько лет, что впору быть солидной серьёзной старухой. Перестать жить глупыми воспоминаниями о том времени, когда она, ещё незамужняя и тем более не вдовая, впервые увидела в Сибилле Трелони не робкую ученицу, едва успевающую по трансфигурации, а коллегу и возможную наперсницу.

Минерве не нужен Омут памяти, чтобы не забыть. Директор Дамблдор представил её профессорам, а Сибилла — застенчивая, с покрасневшими щеками, восемнадцатилетняя, только год назад окончившая Хогвартс — стояла на пороге учительской и словно просила, чтобы её взяли под крыло, чтобы ей помогли, чтобы о ней позаботились. В глазах за толстыми линзами очков читалась мольба, и могла ли Минерва, уже опытный, мудрый педагог, не откликнуться? В конце концов, она никогда не была бессердечной. Точно так же Помона Спраут протянула руку самой Минерве, когда та пришла устраиваться в Школу, и они сразу и прочно стали подругами.

— Прошу любить и жаловать, наш новый профессор Прорицаний, — улыбался Дамблдор. — Впрочем, вы и сами помните нашу недавнюю выпускницу Рейвенкло, праправнучку знаменитой Кассандры.

Минерва помнила смутно (так как особыми успехами в учёбе Сибилла не блистала, в квиддич не играла), но участливо протянула руку.

— Рада видеть вас в числе преподавателей, Сибилла, — та протянутую руку не только не пожала, но даже спрятала свои собственные в старомодную шаль, укутавшую плечи. — Если будут вопросы, трудности в усмирении гриффиндорцев, я к вашим услугам.

Минерва сжала губы в тонкую линию, изображая сдержанную улыбку, и убрала руки в широкие рукава тёмно-зелёной мантии. «Нужно просто дать ей время освоиться», — подумала Минерва.

Дать ей время… Дать время, которое всегда было против Сибиллы, потому что глупые пророчества имеют привычку сбываться не сразу, а то и вообще затягивать с исполнением. Минерва готова была дать ей время. И ночь, и густой туман, обволакивающий, невнятно рокочущий что-то на языке будущего. В кабинете Прорицаний всегда было душно, всегда клубился пар ароматных трав, кружащий голову. Минерве трудно было говорить, но она готова была дать ей крупицу слов и толику заветной лжи.

— Я верю тебе, Сибилла, — шептала Минерва. — Конечно же, верю.

И она сама, слушая себя, думала, что говорит правду. Минерва слышала в голосе Сибиллы стон ветров времени, говорящих с ней, видела в глазах, прикрытых поволокой, беспощадную мудрость столетий, в течение которых передавался дар в семье Трелони. Минерва готова была сберечь её ото всех напастей, утаить, охранить… Увести за собой, замести следы, чтобы никто не узнал их тайны. Дать ей время — столько, сколько понадобится — часы, годы, пока седина не покроет их головы. Дать ей рассветные росы, солнце на ладони, все видимые звёзды на небосклоне, лишь бы трепетная Сибилла оставалась такой же непредсказуемой, самой удивительной на свете. Тысячи заклинаний, заклятий, заговоров, приговоров готова была сплести Минерва, чтобы защитить её от всех тайн, ненужных, терзающих сердце.

— Ты будешь счастлива, обязательно, — шептала Сибилла ей прямо в ухо. — Будешь счастлива с тем, кто тебя заслуживает.

Зачем предрекла — себе ведь накликала? И Минерва спустя три года вышла замуж, а спустя ещё три овдовела, и вернулась к Сибилле со сжавшимися в кулаки руками, с высохшими слезами в потускневших глазах, с горестным криком:

— Ты! Всё ты накликала!

Сибилла молча кивала, куталась в старомодную прапрабабушкину шаль. Конечно, всё она — кто ещё способен?

— Чувствуешь, как нечем дышать? — тихонько спросила тогда Сибилла, двадцатичетырёхлетняя старушка. — Ком в горле чувствуешь? Это я, твоя вестница беды, та, кто стоит под дверью спальни с проклятием наизготовку…

Минерва хмурилась, понимая несправедливость собственных обвинений. Но можно ли исправить то, что испорчено, если это не разбитый стакан молока, а разбитое сердце? И как поверить в собственную ложь, когда приходится поверить в то, что в конце концов потеряешь самое важное — то самое, что любишь? Поверить в то, что кто-то не перезимует.

Из разбитого стакана течёт и течёт. Слишком тяжело, и даже волшебную палочку — не поднять. Минерва смотрит на текущее молоко, и ей больно, она бы не хотела, чтобы кто бы то ни было умирал. Даже этот стакан, или тягучее, вкусное молоко, или чайник, превращённый в мышонка, или Сибилла. Впрочем, наверное, им умирать легко. Наверное, смерть легка и светла, когда обо всём заранее знаешь.

— Глупо, — старчески ворчит Минерва, кутает худые плечи в тёплую клетчатую шаль.

Она взмахивает палочкой, шепнув: «Репаро!» Достаёт новую бутыль молока, и уже опять совсем-совсем не больно. Седина покрывает её голову, и Минерва ждёт, когда целительный свет весеннего солнца проникнет теплом в её душу.