Они успевают добраться до шлюза — автоматический цикл очистки уничтожает запахи казино, богатых людей, бесцельно тратящих деньги, — прежде чем Шепард начинает неудержимо смеяться.
— Что это за фигня была вообще? — спрашивает она.
Эшли недоумевающе смотрит на нее, затем ее лицо проясняется.
— А, ты имеешь в виду то, как я изображала пьяную девицу? Ну, мне же нужно было провести отвлекающий маневр.
Шепард кивает, все еще хихикая:
— И как ты это сделала! Тот несчастный мужик, похоже, просто до смерти перепугался, когда ты попросила его потрогать твои мускулы.
Эшли тоже смеется, заправляя волосы за ухо.
— По-моему, моим главным шедевром было «неужели он хочет меня бро-о-о-сить?»
— Точно, точно! Я и не знала, что в тебе скрыты такие актерские таланты.
Эшли качает головой, улыбаясь:
— Не столько актерские таланты, сколько хорошая память. Ты не представляешь, сколько раз мне приходилось притаскивать сослуживцев в казармы после того, как они немного перебрали. Ну, или не то чтобы немного.
— Как минимум, это благородно с твоей стороны.
Эшли вздыхает, закатывая глаза.
— Я по жизни курица-наседка, — самокритично замечает она. — С тремя-то младшими сестрами... я просто обречена.
— Зато, — возражает Шепард, — таким образом у тебя полно... отвлекающих маневров. Я думала, конец моему прикрытию — так смеялась, когда ты заявила, что съела турианский стейк. Как вообще можно съесть турианский стейк случайно, он же ярко-синий!
— Да, я знаю, — Эшли снова усмехается. — Учитывая, сколько раз мне приходилось служить нянькой, у меня просто бездна материала. Между прочим, лучшие этюды я так и не успела изобразить.
Ее поза резко меняется: вместо того, чтобы держаться профессионально-прямо, она снова изображает «ночную бабочку» в вольном полете, — как тогда, в казино, — с полуприкрытыми затуманенными глазами, нетвердо стоящую на ногах.
— Кто-нибудь хоть раз, хоть когда-нибудь говорил тебе, какие у тебя красивые глаза? — томно протягивает она. — Только скажи, они голубые или... зеленые?
...Это шутка, и Шепард это знает — только шутка, ничего больше. Но это действует на нее, точно удар под дых.
Тем не менее, ей удается не измениться в лице, когда она отвечает:
— Да у этого несчастного случился бы инфаркт прямо на месте.
Эшли снова выпрямляется.
— Особенно учитывая, что глаза у него вообще-то карие. Даже жаль, что я не успела до этого дойти — было бы забавно посмотреть, как он попытается ответить.
— Ты просто ужасная женщина, Уильямс, — Шепард уверена, что по голосу не заметить, как у нее перехватило горло.
(Ее собственные глаза, кстати сказать, зеленые.)
— Так точно, мэм, — Эшли отдает честь, а потом, продолжая жест, проводит рукой по волосам. — Дождаться не могу, когда уже попаду в душ и смою эту дрянь. А казалось бы, уж к двадцать второму-то веку человечество могло изобрести приличный лак для волос.
У Эшли очень красивые волосы — всегда были, а теперь она носит их распущенными куда чаще, чем раньше, на первой «Нормандии»; Шепард удается сохранять спокойствие в основном потому, что она тщательно старается всего этого не замечать. (Упражнения по контролю внимания для биотиков, как выясняется, отлично можно применять и в других областях).
Она могла бы пригласить Эш воспользоваться душем в капитанской каюте. Это гораздо лучше, чем ультразвуковые очистители на жилой палубе, особенно если пытаешься вычистить из волос засохший лак, — впрочем, сама-то Шепард им почти не пользуется, но представить в состоянии. И не то чтобы это так уж нарушало приличия: она позволила Тали отмыть там свой костюм после того, как на последнем выходе та взорвала хаска совсем рядом с собой; и, конечно, Трейнор тоже однажды заходила к ней ради душа.
Нет, думает Шепард, с трудом отводя взгляд от Эшли, ерошащей волосы. Лучше этого не делать. За свою жизнь она нарушила уже достаточно границ.
Лучше сохранить эти границы такими, как они есть.
Как бы сильно ей не хотелось поступить наоборот.

Шепард отправляется в душ сама, после того, как прощается с Эшли на жилой палубе.
Ничего не случилось. И ничего никогда не случится.
(Она отчетливо помнит, как впервые поймала себя на этих мыслях в адрес Эшли — боже, ей тогда казалось, что она ведет себя, будто подросток. Это было еще на первой «Нормандии», после Новерии; она тогда была в уборной — единственной на весь корабль, это было еще до улучшений от «Цербера» и несоразмерно роскошной капитанской каюты.
Она мыла руки, когда Эшли вошла и, после уважительного «мэм» в качестве приветствия, расположившись под тем единственным углом, который позволял разглядеть себя в крошечных неудобных зеркалах, принялась быстро и умело расплетать волосы.
Конечно, Шепард знала, что у Эшли длинные волосы, но об этом было легко забыть — та всегда носила их стянутыми в тугой узел или вовсе подобранными под шлем. Поэтому она немного обалдела, глядя, как узел волос распустился в витой канат, переброшенный через плечо Эшли — тяжелый, темный и блестящий. Эшли аккуратно разложила шпильки на полочке перед зеркалом и запустила пальцы в волосы, распутывая их.
— Неудачно заколола их сегодня, что ли, — небрежно заметила Эшли, встряхивая распущенными наконец волосами. — Все утро думала, что эта шпилька мне дырку в черепе проткнет.
Места было мало, и Шепард стояла так близко, что ощущала запах ее шампуня. В нем не было ничего особенно сексуального — практичный, почти стерильно-чистый запах — но все-таки, все-таки... Волосы Эшли мягко опускались на плечи, блестящие и темные настолько, что казались почти черными — но в ярком, безжалостном свете можно было разглядеть в них медные отблески; они подчеркивали упрямую линию ее челюсти, не уменьшая ее силы. Глубокие темные глаза казались еще ярче.
Шепард поймала себя на том, что бессовестно пялится на это, поспешно выключила воду и принялась сушить руки.
Эшли уже подбирала волосы обратно, нагнувшись, чтобы уложить их на затылке как следует.
— Иногда, — приглушенно сказала она, — кажется мне, что стоило бы эту гриву отрезать. Было бы куда легче жить, да и все равно никто, кроме меня самой, их распущенными не видит.
— Ну нет, — Шепард ответила мгновенно, на чистых рефлексах, — ни за что, даже не думай. — И тут же сдала назад: — То есть, если ты носишь длинные волосы просто потому, что тебе так хочется — лучше их оставить. У каждого должно быть что-то такое, что не принадлежит больше никому.
Эшли выпрямилась, придерживая волосы одной рукой, а второй подбирая одну за другой шпильки и втыкая их в узел.
— Именно так я и думаю, мэм, — согласилась она.
Шепард провела весь остаток того дня, пытаясь не думать о волосах Эшли, об их запахе, о скрытых в них оттенках и отблесках, о том, как ее лицо преображалось в нечто знакомое и одновременно незнакомое, бесконечно прекрасное.)
Прошло почти три года, а Шепард точно так же пытается не думать об этом, подставляя запрокинутое лицо под струи душа, точно острые водяные иглы могут стереть все неподобающие мысли.
Ничего из этого не выйдет, ничего не может выйти. Ничего и никогда. Потому что это было бы неправильно, это было бы злоупотребление властью — даже если бы Эшли была хоть как-то заинтересована. А она не была. Немного найдется настолько быстрых и верных способов разрушить хорошие отношения с подчиненным, как переспать с ним.
Частенько люди ведут себя так, будто дружба — всего лишь бледная тень романтической любви, но Шепард повидала в жизни достаточно, чтобы знать — это не так. Любовь можно сравнить с кровью в организме, но дружба — это кости. И дружба Эшли — не то, чем она вправе рисковать. Иногда ей кажется, что именно эти самые старые и верные друзья — Гаррус, Тали, Рекс, Эшли— что только они поддерживают ее, не позволяют ей упасть.
Но Боже мой, насколько было бы легче, если бы Эшли не была такой красивой.

— ...я что, правда так говорю? — спрашивает она.
— Насколько я помню еще с Иден Прайм — именно так, — отвечает Эшли. В ячейке хранилища почти нет света, но в бледном мерцании электроники Шепард может различить, что она улыбается, несмотря ни на что.
— Почему никто мне не сказал? Я, знаете ли, открыта для предложений!
— Меня сейчас больше волнует непроницаемое хранилище, в котором мы заперты навсегда, — в голосе Гарруса слышится тщательно сдерживаемое напряжение.
После того, как им все-таки удается выбраться (спасибо, Глиф), Шепард занимает позицию в арьергарде, позволяя Эшли и Гаррусу идти первыми. Они шагают так уверенно — будто даже не представляют, что могут проиграть, и у нее сжимается сердце.
Шепард только надеется, что она никогда не разрушит эту их уверенность.
— Держись там, Гаррус, — говорит Эшли.
— Я в порядке.
— Ага, ну да, — она толкает его локтем под ребра. (Как далеко она ушла от себя прежней — Эшли, которая не доверяла инопланетникам три года назад — Эшли, которая теперь так запросто шутит и смеется с ними.) — Ты там перепугался чуть не до потери пульса.
— Ничего подобного, — возражает он. — Ну ладно, может, немного. По-моему, смерть от удушья — достаточно веская причина.
— В бейсболе не плачут, — гордо заявляет Эшли, — а на «Нормандии» — не ноют.
— Неужели? А от кого это я на прошлой неделе слышал стенания о том, что все лампочки включены слишком ярко?
— Ну, это другое дело. За это стоит благодарить мистера Вегу и его убийственную бутылку, — она оглядывается через плечо на Шепард и улыбается ей — мягкие губы, крепкие белые зубы.
— Хммм, — протягивает Гаррус, — полагаю, у большинства из нас в прошлом был опыт обращения с убийственными бутылками.
— А ведь с ним наутро все было в порядке. Бог весть почему. Масса тела, наверное, — Эшли оживляется. — Но зато, зато есть несомненный плюс: если бы мы эту бутылку не распили, те ублюдки, что хотят увести корабль, наверняка бы ее сперли. Или разбили, или еще что-нибудь.
— Оптимист ты, Уильямс, — смеется Гаррус.

— Вы только посмотрите на это! — вопит Тали из двигательного отсека, когда они в последний раз проверяют корабль после нападения клона. — Нет, ну посмотрите, ну кто только оставляет такой бардак возле двигателя?
— Головорезы из CAT-6? — предполагает Вега. (Он уже успел выяснить, что его спортивные снаряды в полном порядке, и пребывает в отличном настроении).
— Животные, — возмущенно припечатывает Тали.
— Я помогу тебе убраться, — в порыве благородства предлагает Гаррус, и Шепард наконец покидает двигательный отсек.
Она находит Эшли на обзорной палубе — даже не успев осознать, что искала ее. Эшли уже сняла броню, но волосы все еще убраны в косу, которую она носит под шлем. Подперев подбородок ладонью, она задумчиво смотрит в глубины космоса, но Шепард не успевает спросить, в чем дело, — Эшли поднимает голову.
— Шкипер, — улыбается она.
— Ну, это было что-то с чем-то, — замечает Шепард, усаживаясь на диван напротив нее.
— И мы никогда больше не станем об этом вспоминать, — провозглашает Эшли, заставляя их обеих усмехнуться.
— Если честно, — Шепард опирается локтями о колени, смотрит в окно, — если честно, это было хуже, чем мне хочется признавать.
— Да ничего подобного, — говорит Эшли. Шепард удивленно приподнимает брови, и она поясняет: — Ну то есть, конечно, мы все могли умереть. Но никак, вот вообще никак не могла бы твой клон сойти за тебя. Дело даже не в том, что она чего-то не знала — она просто была... неправильной. Держалась не так, как ты, двигалась не так, как ты, — конечно, выглядела она в точности как ты, но каждый, кто внимательно за тобой наблюдал, понял бы, что она — ни разу не ты.
— А ты, значит, наблюдала внимательно? — вырывается у Шепард, прежде чем она успевает одернуть себя.
— Ну, да, — отвечает Эшли. — То есть ты же мой командир, это логично, так?
Но Шепард не думает, что ей просто показалось, когда замечает мелькнувший на щеках Эшли румянец.
— Именно так, — кивает она.

До Земли остается шесть часов, и Шепард снова обходит свою команду — и не в силах перестать думать о том, что это может оказаться последний раз. Она находит Эшли на ее привычном месте — та пишет что-то в своем омни-туле, но быстро выключает его.
— Шепард.
— Эш, — только и может ответить она.
Ей хотелось бы сказать сотню разных вещей — будь она хоть немного храбрее. Если бы это было кино, сейчас она бы рассказала Эшли обо всех своих чувствах. Но в кино не пришлось бы опасаться, что Эшли предложит остаться друзьями, или, что еще хуже, оттолкнет ее. Шепард знает, что ей нелегко будет с этим справиться, а она не может позволить себе отвлекаться — не сейчас, совершенно точно не сейчас.
— Ты готова? — единственное, что она спрашивает.
— Готова, — говорит Эшли. — Знаешь, иногда мне кажется, что вот для этого я и родилась. Никакой политики, никаких интриг, обмана и прочей хрени. Просто есть кто-то, кто хочет уничтожить то, что мы любим, — и мы их остановим.
Она выглядит очень решительной и невыносимо прекрасной.
— Ну, примерно такой у нас план, — кивает Шепард.
— И я, — добавляет Эшли, — не пошла бы сейчас ни за кем другим. Я знаю, я всякое говорила там, на Горизонте, и потом на Марсе — всякое, о чем теперь жалею.
— Это понятно, Эш. Конечно, я тогда злилась, но у тебя были все причины сомневаться...
— Нет, дай я договорю, — Эшли криво улыбается. — Я так отгораживались от тебя, потому что боялась... боялась, что ты можешь уговорить меня сделать что угодно, если только тебе позволить. Потому что я боялась... если я буду тебя слушать, я... в общем, это было глупо и нечестно с моей стороны. Я должна была хотя бы тебя выслушать.
— Я не сержусь. Честно.
— Выходит, всё в порядке? — спрашивает Эшли. — А, шкипер?
От старого прозвища у Шепард пробегает дрожь по спине, и на мгновение ей кажется, что она различает другой вопрос — в глазах Эшли, в неуверенном изгибе полных губ.
Но она по-прежнему боится некоторых важных вопросов.
— Всё в порядке, Эш, — заверяет Шепард.
Эшли снова откидывается на спинку дивана.
— Хорошо, — говорит она.

— Только не вздумай меня оставлять, шкипер, — говорит Эшли.
Она хромает, тяжело опираясь на плечо Гарруса, лицо залито кровью, сочащейся из пореза над бровью. Это должно бы выглядеть жутковато, но вместо этого делает ее похожей на валькирию, на какую-нибудь богиню войны. Она стаскивает шлем — чего обычно Эшли никогда не делала в бою — и заплетенные, чтобы не мешались под броней, волосы выбиваются из косы и рассыпаются по плечам; тонкие пряди торчат в стороны, словно струйки дыма, словно тени. Эшли упрямо стискивает зубы, ее глаза горят, кровь раскрашивает лицо яркими пятнами — и она прекраснее всего, что Шепард видела в своей жизни. Афина Паллада — щит и копье, трехликая Морриган — черные перья, взмах вороновых крыльев, Кали-Дурга — тигриная поступь, сокрушительница зла; и видят боги, Шепард не помешала бы сейчас победа над злом, не помешала бы небесная неуязвимость.
— Эш, — начинает она.
— Только не... — это звучит эхом чего-то, что Эшли говорила так давно — совсем недавно. Она плачет, слезы смешиваются с кровью на ее лице. — Не смей...
— Эш, — повторяет Шепард, — ты нужна команде. Слышишь? Я на тебя рассчитываю.
Она отчаянно мотает головой.
— Ты уже один раз пожертвовала другим, чтобы я выжила. Хватит. Я не стану... если это ты, я не могу...
Можно подумать, что они уже говорили об этом, черт побери, как взрослые, как будто разговор, который должен был состояться давным-давно, на самом деле был.
Она даже не знает, кто из них делает шаг вперед — она или Эшли. Просто они вдруг целуются, отчаянно, жестко, и у губ Эшли соленый привкус пота и медный привкус крови, и — боже милостивый — под всем этим Шепард различает сладкий, тонкий запах шампуня, который помнит, кажется сейчас, из какой-то невообразимой древности.
Она понимает, что успела запустить пальцы в волосы Эшли, словно хочет никогда не отпускать ее, — и, может, так и есть, она и правда ее не отпустит. Не хочет. Не может.
Нет. Может.
Ради Эшли, ради всех других.
— Эшли, — говорит она. — Уходи. Уведи их. Ради меня.
Эшли все еще плачет, слезы текут по дорожкам в грязи, покрывающей ее лицо, но она кивает и не спорит. Моя богиня войны, думает Шепард, моя кровь и плоть, прости меня.
Потом — портал. И ничего дальше.

Следует отдать ей должное — Эшли оставляет ей время на то, чтобы собраться с мыслями. Что только к лучшему, потому что Шепард проводит две недели, то приходя в сознание, то выпадая из реальности снова, и либо ей настолько плохо, что она не в силах связать двух слов, либо она по самые уши напичкана обезболивающими после очередной операции, либо еще по какой-то причине не в себе. Она уверена, что за это время ее навещали едва ли не все члены команды, но не может сказать, сколько из этих визитов не были галлюцинациями — как минимум, один раз к ней точно приходил Мордин.
Как бы там ни было, когда худшее остается позади, Эшли приходит к ней первой.
— Я так понимаю, ты их все-таки вытащила? — спрашивает Шепард. Во рту, кажется, полно ваты. Побочный эффект какого-нибудь из медикаментов, наверняка. — Не могли же мне привидеться абсолютно все визиты моей команды.
— Да, мы выбрались, — кивает Эшли. — Нелегко пришлось, но мы справились. Джокер ни в какую не желал тебя бросать, так что мы, считай, прошлись по самому краю, — но ничего, выгребли. Заодно нашли миленькую планету-сад — так, чисто случайно.
— Ну конечно, как же иначе. Вечно вам надо догнать и перегнать.
— Между прочим, есть предложение назвать планетку Нормандией, — замечает Эшли. — Или Шепард, — по ее серьезному лицу никак не понять, шутит она или нет.
— О боже, нет, с меня достаточно ребенка Джейкоба и Бринн. Может, лучше Андерсон? Хотя Нормандия тоже звучит неплохо.
Она снова сглатывает и задает вопрос, который кажется сейчас самым важным вопросом в ее жизни:
— А СУЗИ? С ней все в порядке?
В глазах Эшли мелькает удивление:
— Откуда ты знаешь, что с СУЗИ что-то случилось?
— Это долго объяснять. Ответь на вопрос, пожалуйста.
— СУЗИ в порядке. Она, правда, без предупреждения выключилась и оставалась в режиме ожидания целых шесть часов после того, как мы сели на планету. Джокер чуть с ума не сошел.
— Могу представить.
— Но потом она неожиданно включилась снова. Сказала, что ее программы были повреждены из-за кода Жнецов, который интегрировал в них «Цербер», но ее самообучающиеся алгоритмы перешли в режим ремонта, изолировали повреждения и сумели их обойти. Вообще-то она сказала намного больше, но, по-моему, никто кроме Тали этого не понял.
— Слава богу, — Шепард роняет голову обратно на подушку. — Я надеялась, что оно мне врет, но никак не могла быть уверена.
Эшли вопросительно смотрит на нее.
— Долго объяснять, говорю же. И, если честно, я до сих пор не уверена, что из этого было на самом деле. Я всё тебе расскажу, когда сама с этим разберусь.
Они обе замолкают на секунду, а потом Эшли подходит ближе, опирается бедром о край кровати.
— Ну что, — говорит она. — Может, нам стоит поговорить о том, что произошло прямо перед тем, как ты засунула меня в этот шаттл?
Эшли всегда была куда отважней, чем сама Шепард, — особенно в некоторых вещах. Шепард улыбается.
— Полагаю, нам еще как стоит.
— Можно, конечно, сделать вид, что ничего такого не было. Мало ли что бывает на войне. Но... — Эшли рассеянно водит пальцами по покрывалу на постели. — Если честно, мне бы не хотелось забывать. Это был охренительно классный поцелуй, шкипер.
Она всегда испытывала странную слабость к этому прозвищу, с самого первого раза, когда Эшли назвала ее так — вот и сейчас оно снова заставляет ее улыбнуться. Шепард чувствует, как от напряжения мышц начинает ныть кровоподтек на ее лице.
— Да, с этим не поспоришь.
Ну ладно. Настало, наконец, время для правды. Если она смогла пережить конец света, то сможет как-нибудь пережить и реакцию Эшли, что бы та ни ответила.
— Если честно, ты мне нравилась — черт, как идиотски звучит, будто мы парочка подростков. Должно же быть слово получше. Нравилась еще давно, еще с первой «Нормандии». Но я не хотела ничего говорить. Рассчитывала никогда не говорить ничего. Неуставные отношения — они не зря неуставные.
— Ты вообще осознаешь, что чуть ли не вся команда под конец нарушала этот устав в дружном порыве?
— Еще бы. Но я-то там командовала. Это другое. Никакого нарушения субординации не случится, если Гаррус заведет роман с Тали, или Джокер с СУЗИ, или кто угодно. Но когда старший по званию связывается с кем-то из своих подчиненных — дисциплина падает ниже плинтуса, ты же знаешь. Тут и злоупотребление властью, и... Короче, как бы мне ни хотелось — а видит бог, Эш, мне еще как хотелось — я не могла ничего тебе сказать. А потом я вообще работала на «Цербер»... — она не знает, что сказать дальше. Смотрит, как пальцы Эшли нервно постукивают по краю кровати. — И даже если не думать обо всем этом — я даже не была уверена, что я тебя интересую.
Эшли смеется — странным напряженным смехом.
— Шепард, да вся команда была в тебя влюблена.
— Ничего подобного.
— Уж поверь мне. Я точно была, пусть даже не решалась признать это — ну в самом деле, кому нужна безнадежная влюбленность в собственного командира?
Вероятно, выражение лица Шепард меняется, потому что Эшли добавляет:
— Была, есть и всегда буду, наверное. Ты... светишься, ты это знаешь? Все хотят быть рядом с тобой — как будто ты просто смотришь на людей и веришь в них, и заставляешь их верить в самих себя. Знаешь, я ужасно завидовала Гаррусу и Тали — что они провели с тобой столько времени за последние пару лет. — Ее пальцы по-прежнему выводят узоры на покрывале. — Я бы не злилась на тебя и вполовину так сильно за то, что ты связалась с «Цербером», не будь я влюблена в тебя. Наполовину это было потому, что ты... ты даже, кажется, не озаботилась поискать меня. Я не знала, что думать — может, на самом деле я не очень-то была тебе нужна.
— Ты была нужна, — не может смолчать Шепард. — Но я не смогла придумать, как можно было тебя завербовать и не развалить тебе всю карьеру, особенно когда она наконец-то пошла в гору. А еще я не... не свечусь, — добавляет она, пусть ей и кажется, что это звучит глупо. — Или как?
— Светишься. Спроси кого угодно. «Звезда, которою моряк определяет место в океане», — по голосу Эшли понятно, что это цитата. В ответ на озадаченный взгляд Шепард она поясняет: — Шекспир. Ну это-то должно быть ясно.
— Тебе предстоит обнаружить, — торжественно заявляет Шепард, — что я не более чем невежественный профан.
— Да, но зато ты мой невежественный профан.
— Если собираешься надо мной потешаться, могла бы и поцеловать меня еще раз, — предлагает Шепард, набравшись смелости.
И Эшли улыбается — так радостно, что у нее перехватывает дыхание.
— Посмотрим, удастся ли мне это сделать и не раздавить тебя, — Эшли склоняется над постелью. Ее волосы падают на лицо Шепард тяжелой шелковистой волной.
— Я и так уже изрядно подавлена, — Шепард приподнимается и пытается сесть, не обращая внимания на боль в ребрах.
— Это-то меня и беспокоит, — отвечает Эшли, а потом целует ее.
Это иначе — совсем иначе — чем тот первый поцелуй на пыльном поле боя в Лондоне. Без отчаяния и спешки — осторожный, даже немного неуверенный. Губы Эшли — мягче, чем все, которые Шепард целовала в своей жизни, но когда поцелуй продолжается и пальцы Шепард ложатся на затылок Эшли, та вздыхает и подается вперед — уже без колебаний. Уверенность, уверенность и сила, и у Шепард бешено бьется сердце: наконец-то, наконец-то.
Эшли отстраняется — с сожалением — и Шепард делает глубокий вдох, чтобы хоть как-то успокоиться. Ребра снова болят. Поморщившись, она кладет на них руку.
— Кажется, нам стоит продолжить, когда я буду не в таком разобранном состоянии.
Эшли смотрит на нее — расширенными зрачками, с радостью замечает Шепард. Она облизывает губы кончиком языка.
— Да. Определенно стоит.

У них остается еще множество дел, и Эшли почти всегда занята. На то, чтобы отправить кроганов восвояси, уходит довольно много времени, особенно учитывая, как досталось всем флотам, и, что изрядно забавляет Шепард, сейчас Эшли занимает должность ответственного за взаимодействия между силами Альянса и силами кроганов.
( — Как это вообще вышло? — спросила Шепард, когда узнала об этом. — Не то чтобы ты не справлялась, наоборот, но...
— Дипломатия никогда не была моей сильной стороной? — усмехнулась Эшли. — Может, они решили, что я кое-чего нахваталась от тебя. Кхм. Не подумай ничего неприличного.
— Угу.
— Насколько я слышала, Рекс был просто невыносим, пока не появилась я. Тогда он сказал «ну наконец-то, человек, с которым я могу работать» — и, надо думать, это произвело впечатление на командование.
— Ну еще бы не произвело.
— А потом один из его кроганских генералов начал возмущаться, что он не намерен слушать какую-то человеческую выскочку, так что я сгребла его за доспех и ударила головой в лицо — прямо под край головной пластины, как ты показывала. После этого все заткнулись. Ну, точнее, все, кроме Рекса. Он просто долго ржал.
— Ты отлично справишься, — очень серьезно сказала Шепард.)
Когда Шепард наконец выпускают из больницы, она переезжает к Эшли — в крошечную квартирку на военной базе Альянса. Вообще говоря, это напрочь противоречит уставу, но никто не пытается спорить, хотя Шепард и готова применить непробиваемый аргумент «два СПЕКТРа — двойной карт-бланш ».
— Мы не слишком спешим, а? — спрашивает Шепард.
— Шепард, я провела три безнадежных недели в уверенности, что единственный внезапный поцелуй — вот и будут все наши отношения, ну и еще — если мне повезет — найдется тело, над которым я смогу поплакать. Так что меня не сильно волнует, не слишком ли мы спешим — скорее уж мы спешим недостаточно.
Они заказывают ужин с доставкой в ресторанчике, который нашла Эшли, — синтетическое мясо с карри, на удивление вкусное, и к тому же не надо мыть посуду, сплошные плюсы. А потом Эшли осторожно берет ее за руку и заглядывает в глаза, и Шепард кивает.
Ее сердце колотится где-то в горле. Конечно, они с Эшли довольно много целовались — но не заходили дальше, потому что даже поцелуи вызывали укоризненные взгляды врачей. И, пожалуй, ей все еще рановато заниматься сексом — но, с другой стороны, ее продержали в больнице куда дольше, чем нужно было для выздоровления (они пытались выяснить, оказал ли Горн воздействие на ее мозг, и Шепард не может их в этом упрекнуть), так что это не так глупо, как могло бы быть. И она просто невероятно устала ждать.
И вот она, разница между тем, как Эшли целует ее — крепко, глубоко, предельно открыто, как Шепард всегда от нее ожидала, — и тем, как Эшли касается ее, нежными руками раздевая ее все еще побаливающее местами тело. Шепард хочет сказать, что можно так и не осторожничать, но сейчас это однозначно не лучшая идея — никому не хочется, чтобы их первый раз закончился в палате реанимации, — поэтому она только думает: «Позже». И улыбается, не прерывая поцелуй, при мысли о том, что теперь у них будет — может быть — «позже».
Эшли прекрасна, прекраснее даже, чем она себе представляла: плоский живот, чувственный и в то же время изящный изгиб бедра, четко очерченные мышцы ног. Ее грудь, освобожденная от спортивного бюстгальтера, который она носит под формой, — мягкая и упругая под руками, и когда Шепард наклоняет голову, забирая в рот твердый сосок, Эшли громко вздыхает в застывшей вокруг них тишине.
Они лежат рядом —бок о бок, оберегая не до конца зажившие раны Шепард от лишних усилий. Она пересчитывает шрамы Эшли; некоторые из них она узнает — бой с рахни на Новерии, битва за Цитадель, некоторые — нет. Шепард касается губами особенно выдающегося шрама на внутренней стороне ее руки.
Эшли беззвучно смеется:
— Не хочу тебя разочаровывать, — шепчет она, — но это — с того раза, когда мне было пятнадцать и я обожглась о кухонную плиту, пытаясь приготовить обед сестрам. Я ужасно готовлю.
— Присматривать за тремя младшими сестрами — битва ужаснее, чем все те сражения, в которых мне довелось бывать, — заявляет Шепард, а потом прерывает хихиканье Эшли поцелуем.
Шепард целует ее везде, где только может: веки, губы, вытянутая шея, мускулистое плечо — мягкий изгиб груди, подрагивающие твердые мышцы живота, острый край подвздошной кости. Ее бедра. Эшли прерывисто вздыхает и раздвигает ноги, и у Шепард тоже перехватывает дыхание от этого жеста.
Она прижимается губами к холмику между ног Эшли, вдыхает ее запах и слышит, ее приглушенное ругательство. Ее язык раздвигает складки Эшли, ориентируясь наощупь — в шелковистом, сладком и пряном, — и по звукам, которые издает Эшли. Она давно, очень давно не занималась сексом, но Шепард всегда любила именно эту часть — за открытость и напряжение. Сейчас всё еще лучше — пальцы Эшли зарываются в ее волосы, она стонет и шепчет что-то неразборчивое, прося продолжать. Эшли, ее королева-воительница, извивающаяся под ее ласками.
Шепард дразнит ее до тех пор, пока Эшли не стискивает бедра, давая понять, что пора прекратить, — и тогда она прижимает язык точно туда, куда — она знает — хочет Эшли; надавливает, обводит кругами, а Эшли сперва сдавленно ругается, потом не может и этого, и голос ее, поднимающийся в стонах, — точно песня. Свободной рукой Шепард тянется между собственных ног, проскальзывает пальцами внутрь, не в силах удержаться, пока Эшли содрогается в волнах своего оргазма.
Руки Эшли сжимаются на ее плечах, настойчиво подтягивая ее выше, и Шепард успевает подумать, не будет ли Эшли возражать против влаги на ее лице, но они уже целуются снова — почти так же отчаянно, как тогда в Лондоне, но теперь у отчаяния другая причина. Намного лучше. Проворные пальцы Эшли скользят вниз по ее животу, убирают в сторону руку Шепард, чтобы не мешала. Она целует Шепард так, точно хочет съесть ее всю целиком, а пальцы двигаются вглубь и чуть вверх, точно куда надо.
Всё получается быстро — Эшли безошибочно находит все нужные точки, целует Шепард и шепчет ей на ухо восхитительные, изощренные непристойности; «боже, храни поэтов», — смутно думает Шепард, пока наслаждение нарастает и нарастает, и наконец достигает вершины, и губы Эшли заглушают ее сдавленный стон.
Ее руки почти помимо воли обнимают Эшли, крепко удерживая ее.
— Боже, — выдыхает она.
— Я знаю, — смех Эшли звучит немного нервно. — Обалдеть.
— Нам стоило сделать это несколько лет назад, — говорит Шепард, целуя ее снова и снова.
Но когда она отрывается, чтобы вдохнуть воздуха, Эшли возражает:
— Это было бы совсем не так.
И она права, Шепард знает это. Так не могло быть, пока они были командиром и подчиненным. Так не могло быть, пока Эшли не обрела опору, собственный голос и уверенность. И пока она, Шепард, не утратила свой страх быть отвергнутой.
— Да, — она целует веки Эшли, скулы, губы. — Ты права.
— Хотя, знаешь, — Эшли проводит кончиками пальцев вдоль ребер Шепард, — я уже с нетерпением предвкушаю, что мы сможем сделать, когда ты снова будешь в порядке.
Потом они ложатся спать. Эшли выпутывается из объятий, чтобы расчесать волосы и заплести их, и Шепард заворожено наблюдает за ней, приподнявшись на локте. Эшли настаивает, чтобы она надела хотя бы футболку, потому что не должна простужаться. И наименее романтичная часть — ежевечерняя горсть таблеток для Шепард, которые должны бы помочь ее измученному организму вернуться в нормальное состояние.
Но наконец она снова устраиваются рядом, обнимая друг друга. В темноте, переплетая пальцы с пальцами Эшли, Шепард тихо произносит:
— Знаешь, я думаю, я влюбилась в тебя еще на Иден Прайм. Ну, или начала влюбляться. Когда мы обнаружили тебя — одну против всех и все еще продолжающую драться, точно демон, пусть даже у тебя не было ни единого шанса. И потом, после боя, когда ты опустила визор шлема, — у тебя были невероятно прекрасные глаза. И сейчас невероятно прекрасные.
Эшли целует ее в плечо.
— Иногда я даже чувствую себя виноватой. Столько хорошего случилось со мной из-за Иден Прайм. Но весь мой взвод погиб там. Они так там и остались — а я здесь.
— Я знаю, — говорит Шепард. — У меня есть собственный Иден Прайм, и не один. Но всё, что мы можем сделать... всё, что мы можем сделать — почтить их память и стараться жить так, чтобы это не было напрасно.
— Да, — вздыхает Эшли, и Шепард чувствует на своей шее ее теплое дыхание, чувствует, как она стискивает пальцы.
Шепард тоже выдыхает и тихо погружается в сон.