Мэй нашла ее утром, когда в лесу стоял туман, густой и белый, как парное молоко.
В воздухе разливалась прохладная влажность. Мэй казалось, будто она дышит туманом, как паром.
Пахло землей и свежестью, и совсем не пахло недавно прошедшим дождем, хотя мокрые капли дрожали на зеленой траве.
Мэй шла сквозь лес, дышала полной грудью и слушала, как поют птицы в кронах деревьев: они не боялись тем самым подать сигнал неведомым хищникам.
Ближайшие деревья, подернутые белесой дымкой, казались диковинными созданиями, по чьей-то воле замершими в неподвижности; туман изменял все. Туман давал волю фантазии.
А фантазия могла убить — так же, как и враг, пришедший из темноты.
Ночь была смертью: Мэй слышала чьи-то отдаленные крики и звон металла.
Мэй настолько привыкла к ним, что больше не обращала внимания. Не открывать дверь уединенного лесного домика, не открывать окна, встречать незваных гостей арбалетными стрелами или же исчезать до того, как успеют подойти ближе — Мэй давно научилась этому.
Иначе не выжила бы.
Как, похоже, не выжила та, кого Мэй нашла утром — женщина в мужской одежде и с длинными окровавленными волосами.
Мэй не сразу поняла, что нашла женщину — потребовалось перевернуть тело на спину. Мэй сама не знала, зачем это делает. Было в этом трупе что-то… завораживающее.
Сколько себя помнила Мэй, смерть всегда завораживала ее. Она помнила себя не так-то долго — год или меньше. Мэй точно знала — до этого что-то произошло. Что именно, она не знала, да и не сильно стремилась узнавать. Зима, первая на ее памяти, выдалась суровой: к следующей зиме требовалось подготовиться получше. Эту Мэй едва пережила, повезло, что к ее домику несколько раз выходили разбойники, тоже не особо подготовленные к зиме и готовые убивать за возможность переночевать в теплом доме.
Мэй хорошо стреляла из арбалета, и ей каждый раз удавалось заставать незваных гостей врасплох. А у разбойников при себе всегда были какие-никакие припасы, да и другие вещи, которые могли пригодиться. Правда, с телами мороки хватало — земля была промерзлой, поэтому Мэй оттаскивала их подальше и забрасывала снегом. Весной тел там, где она их оставляла, не оказалось — потеплело, и трупы смыло талой водой. Мэй не стала их искать — она не рисковала отходить от своего лесного домика слишком далеко, опасаясь того, что может увидеть. Или вспомнить.
Все, кого она видела в лесу ночью, возле своего дома, были врагами. Они убивали друг друга, а если узнавали о Мэй, то пытались убить и ее. Она неоднократно пыталась заговорить с ними, но все попытки заканчивались одинаково.
Приходилось стрелять на поражение.
Мэй никогда не думала, отчего так хорошо стреляет.
Не думала она и о том, что в мире есть другие женщины, кроме нее — среди разбойников, которых она видела за последний год, женщин не встречалось.
Эта была очень красива. Белые волосы, под цвет пушистого хвоста, белые остроконечные уши. Видно, одна из тех рибика, которые произошли от домашних кошек — как и сама Мэй.
Белое ухо вздрогнуло, стоило провести по нему пальцем. Мэй отдернула руку, сжала рукоять кинжала, некогда снятого с трупа. Незнакомка тем временем приоткрыла рот и тихо застонала.
Ее клыки были чуть длиннее, чем у самой Мэй. Должно быть, когти — тоже. И этот странный рисунок, охватывающий бедро...
Кира, пришло на ум незнакомое название. Закрытое селение, где живут рибика, враждующие с демонами.
«Она изранена, но жива. Я смогу поговорить с ней, когда она очнется».
Незнакомка казалась выше и тяжелее Мэй — пришлось соорудить волокушу, чтобы кое-как, с частыми передышками, доставить ее к лесному домику. Устроив все еще живую беловолосую на своей кровати, Мэй задумалась о том, что делать с ранами. Собственные, легкие, она лечила при помощи трав и перевязок. Поможет ли это незнакомке?
Беглый осмотр, для которого понадобилось избавить первую приглашенную гостью от изодранной одежды, попросту срезав ее кинжалом, показал: не поможет. Как минимум две раны нужно было зашить. Прокалить иглу над огнем, подумала Мэй. А потом полить ядреным пойлом, найденным на трупах разбойников. Мэй как-то его пробовала — сначала хотелось плеваться и горло как огнем обожгло, из глаз слезы брызнули. Потом стало хорошо и удалось согреться, несмотря на то, что день был холодный, а топить Мэй опасалась тогда — слишком часто к ней повадились ходить с оружием. Дым в лесу может быть опасен.
Не в такой туман. А незнакомке лучше быть в тепле — вон какая холодная. Еще и губы синеть начали. Хотя это скорее от кровопотери. Ну и сыро тут тоже, конечно...
«Закончу зашивать — растоплю печь», — решила Мэй, принимаясь за дело. Сама она к безостановочной сырости успела уже притерпеться: и близко не то, что зимний холод. Цветочки.
Хотя за прошедший год ей доводилось штопать разве что одежду, а раньше Мэй себя не помнила, дело пошло на удивление споро. Наверное, прежде она имела какое-то отношение к целительству, потому и в травах разбиралась. Может, так и была целительницей, живущей на отшибе... Хотя вряд ли. Вещей в лесном домике — а именно здесь Мэй очнулась около года назад, ничего не помня, — было немного, и все они принадлежали не ей. Впопыхах брошенные, забытые прежними хозяевами. Арбалет, и тот был не вполне ей по руке. А ведь дорогая игрушка.
— А-ы-ы!!! — взвыла незнакомка, распахивая глаза и пытаясь вонзить острющие когти Мэй в руку. Руки, впрочем, на прежнем месте уже не было: полив ядреным пойлом свежезаштопанные раны, Мэй тут же ее убрала. Начала думать над повязкой: это ведь переворачивать снова беловолосую придется, а она тяжелая, как бы не надорваться. Мышцы, не привыкшие к таким нагрузкам, и без того уже ныли. А ведь еще печь растапливать, и на охоту теперь не сходишь, и за травами. Если эта очнется, как знать, чего учудит.
Тем временем незнакомка, не спешившая терять сознание, перевела мутный взгляд на Мэй.
— Кто ты? — спросила без ярко выраженной враждебности.
— Мэй, — ответить больше было и нечего. Мэй мало что о себе знала, кроме имени, и могла только строить догадки. — А ты из Киры?
Зато о других знала, похоже, более чем достаточно. И ума не могла приложить, откуда.
Огромные зрачки, вытеснившие почти всю радужку, чуть сузились:
— Откуда ты...
— Рисунок на твоем бедре. Это не татуировка. Вы наносите этот знак чернилами, каждый день обновляете, — быстро сказала Мэй.
— Кира — закрытое селение, — незнакомка постаралась шевельнуться. — Ты не можешь знать... если только.
— Если?
— Если ты не одна из нас.
И все, обмякла. Мэй прислушалась к сердцебиению, удовлетворенно кивнула и приступила к перевязкам.
У кошки из Киры был неплохой шанс пережить эту ночь.

***

Она приходила в себя еще несколько раз, и Мэй поила ее водой, отвлекаясь на сортировку трав и домашние дела. Так, это можно будет заварить, пусть выпьет чуть позже, укрепит организм... А это пусть выпьет завтра.
Собственная деловитость поражала Мэй: она наконец нашла дело, которое ей было по нраву.
Значит, целительница. Скорее всего, ею и была.
Искать тех, кого можно исцелить, надо там, где много рибика. Но как попасть в такое место? Мэй не была готова пересечь лес, до сих пор мало о нем зная. Ее вылазки из лесного домика никогда не становились продолжительными.
Все упиралось в беловолосую. Расспросить ее, раз уж они предположительно из одного селения. Например, узнать, как до этого селения добраться. И проводить попросить.
Эта мысль Мэй неуловимо не нравилась. Кира — закрытое селение, чужаков там не жалуют.
Что, если на самом деле она — не из котов Киры? А про метку узнала от какого-нибудь отбившегося от родного племени бродяги?
Тогда в Кире ее убьют.
Нежелание покидать лесной домик становилось почти одержимостью. Живо представилась веревка, привязывающая к дереву. Ходи туда-сюда, все равно далеко не уйдешь.
«Как я здесь оказалась?»
Сейчас этот вопрос заботил Мэй гораздо меньше, чем год назад. Но с появлением в ее доме еще одной рибика он встал во весь рост.
Мэй ничего о себе не знала.
На ночь она легла рядом со своей гостьей, опасаясь, что та или замерзнет во сне и умрет — на печь ее Мэй затаскивать побоялась, еще свалится, — или подхватится и натворит глупостей.
Так оно и вышло. Посреди ночи незнакомка вскочила, что-то бормоча, потянулась за оружием, которое Мэй у нее забрала, еще когда перевязывала, и припрятала. А потом повалилась набок, да так неловко, что наверняка бы себе что-нибудь расшибла. Хорошо, если бы шов не разошелся.
К счастью, Мэй проснулась быстро — подхватила падающую гостью, обняла ее, вздрагивающую и явно не до конца проснувшуюся, забормотала что-то успокаивающее, увлекла за собой под одеяло. Прижалась нагретой своим теплом тканью одежды — к голой коже и полосам перевязок, укутала заново в сбившийся старый плащ, снятый с какого-то разбойника. Примирительное бормотание без особого смысла перешло в тихое урчание — Мэй вообще урчала нечасто, только когда удавалось наконец согреться или на охоте попадалась особенно аппетитная дичь. Но запах пота незнакомки ей нравился, и совсем не хотелось, чтобы она вредила себе, глупая кошка.
Поэтому за урчанием последовало прикосновение языка к соленой коже — Мэй лизнула гостью в лицо, потом еще раз, как мать вылизывает своих котят. Та только фыркнула и попыталась отвернуться, но белый хвост потянулся к хвосту Мэй, как рука, и это можно было счесть добрым знаком.
«Доверяет мне достаточно, чтобы не попытаться уйти или ударить кухонным ножом под ребра», — продолжая урчать, решила Мэй. Впрочем, кухонный нож, да и все сколько-нибудь опасное, она припрятала еще с вечера. И спит чутко, проснется в случае чего...
Но больше за ночь ничего не случилось — Мэй так и проспала в обнимку с незнакомкой до самого утра.
Проснулась от чувства, что на нее смотрят. Открыла глаза — так оно и было, беловолосая пришла в себя и теперь разглядывала свою спасительницу с неподдельным интересом. Выглядела она гораздо лучше, чем раньше, сероватый оттенок смуглой кожи пошел на убыль. Быстро восстанавливается.
— С добрым утром, — Мэй потянулась, зацепила бинты на чужой коже коготками. — Пора менять перевязки.
— Кагари, — сказала беловолосая. — Так меня зовут.
— Ох-ох, — Мэй зевнула. — Как насчет травяного настоя, Кагари? Перед сном для тебя заваривала, уже готов наверняка.
— Почему ты мне помогла? — Белый хвост стеганул по простыне. Что ж, ей определенно лучше.
— Решила заручиться благодарностью кошки из Киры, — предположила Мэй.
— Сама ты не из Киры, — заметила Кагари. — У тебя цвет ушей и хвоста... не тот. Не черный и не белый. И ты не похожа на мейги, которые поклоняются демонам. Откуда ты столько о нас знаешь?
— А ты что делаешь в лесу одна? И так далеко от родного селения, — Мэй спустила ноги на пол, вздрогнула от налетевшего сквозняка.
— Не так уж и далеко, — прищурилась Кагари. — Я ищу подругу. Напарницу. Раньше мы работали вместе, но не так давно она... Гм. Начала исчезать иногда. Если ее нет слишком долго, я беспокоюсь.
— Ты отправилась на ее поиски, никому не сказав, и вместо подруги повстречала разбойников, — догадалась Мэй. — На твоем месте я была бы поосторожнее, госпожа великий воин.
— Да знаю я, — огрызнулась Кагари. — Но Каи не было уже семь лун. Я боялась, что, возвращаясь в Киру, она могла случайно набрести на место, пораженное Пустотой.
— Пустота? — удивилась Мэй. Об этом она слышала впервые.
Кагари посмотрела на нее с подозрением.
— Ты живешь в дне ходьбы от Пустоты и ничего о ней не знаешь? Она разрастается в лесу, да и не только. К пораженным ею участкам, земле, животным и растениям нельзя прикасаться, если не хочешь умереть.
— Думаешь, твоя напарница, возвращаясь от возлюбленного в Киру, могла зайти в Пустоту?
— О возлюбленном я ничего не говорила, — нахмурилась Кагари.
— Да ладно, — Мэй рассмеялась, — к кому еще она могла ходить? Раз ваше селение закрытое, значит, к их встречам отнеслись бы с неодобрением. Отлучки твоей подруги — такие же тайные, как твоя. Возможно, вы говорили, что отлучаетесь вместе. Например, на охоту... или на разведку. Высматривать Пустоту.
— Ты слишком догадливая, — Кагари тоже попыталась подняться. Поморщилась.
— Еще какая. Ты не Пустоты боишься, — предположила Мэй. Она была точно уверена, что не ошибается. — А того, что возлюбленный твоей подруги мог с ней сделать. Ведь он из мейги, разве нет? Из племени, с которым вы враждуете.
Сдавленное шипение подтвердило правоту Мэй.
А и правда, откуда я знаю, подумала она, уже поднявшись и разыскивая новые полосы ткани для перевязки, подготовленные еще вчера. И правда, откуда...
У него была улыбка, как солнце. Не первый раз, когда кто-то заинтересовался Мэй — но первый, когда она заинтересовалась в ответ.
Они встречались в уединенном лесном домике, до которого от ее деревни было два дня ходу: она говорила, что собирает травы в лесу, и знала лес достаточно хорошо для этого, потому ей верили.
Она учила его разбираться в растениях, он ее — охотиться. Стрелять из арбалета. Защищаться. А потом...
Им всегда было чему научить друг друга.
Вот только его свобода ему не принадлежала — он служил демону с разноцветными глазами, и однажды демон, раздраженный тем, как часто его верный служитель проводит время с Мэй вместо того, чтобы сражаться с племенем Кира, пришел за ним сам. Мэй видела это — демон появился прямо в их лесном домике, чтобы забрать его. Она попыталась помешать, демон рассмеялся и отбросил ее в сторону, будто молнией ударив, и...
В глазах потемнело. Мэй оперлась на печь, чтобы не упасть.
Она по-прежнему мало что помнила о прошлом, но теперь при желании с легкостью могла бы достроить недостающие участки памяти.
Вот только делать это совершенно не хотелось. Вспомнить бы его имя... а толку.
— Мэй? — Кагари окликнула с неподдельной тревогой.
— Сейчас буду тебя перевязывать, — пообещала Мэй. Обернулась — фальшивая улыбка, от которой губам больно, перевязочные материалы в руках. — А ты — мне помогать. Вчера тебя ворочать пришлось, представляешь?
— Какие откровенные подробности, — фыркнула Кагари.
— Откровенность бывает разной. Иногда ее грани режут, как острые сколы, — Мэй подошла ближе, присела на кровать. — Но иногда — исцеляют. Неосторожными словами можно ранить, даже если ты полагаешь их честными. А искренними поступками — вылечить...
— Ну, раз так, я требую от тебя откровенности, — усмехнулась Кагари.
— М-м? — протянула Мэй, потянув за первый бантик на перевязке и подавляя желание игриво поддеть его рукой.
— Ты уже видела меня без одежды, а я тебя — нет. Интересно узнать, утягиваешь ли ты грудь.
Мэй посмотрела на Кагари, склонив голову набок.
Потом ответила многообещающей улыбкой:
— Если ты так настаиваешь, я разденусь для тебя... как только выздоровеешь.