Где-то в Канаде.
Конец 1994 года.

— Ты попробуй, прежде чем ругать. Очень вкусно.

— Это жёлтый снег!

— Лимонный, дорогая! Мой английский, конечно, хуже твоего, но гарантирую: это два совершенно разных слова.

Лиза навалилась на подоконник, близоруко щурясь. Стоило сесть, открыть окно и понаблюдать за спектаклем с лучшего места, но увы. Если взбалмошную особу соседские сплетни свяжут узами дружбы с интеллигентной миз Маршалл – репутации конец.

Пока Джованни дразнила детей, убеждая купить пластиковые стаканчики, полные самого жёлтого снега, что видел свет. Экспрессивная речь прорывалась за старые рамы, жестикуляция напоминала семафорную азбуку.

— Господи всемогущий, — изображая то ли припадок драматического гнева, то ли судороги, взвыла Джованни на радость восторженной публике, — посмотри на них! Ты даришь нам лимонную благодать, а они отвергают её! Подари в следующий раз пиццу, а лучше две и лично мне! Но не из снега, господи, хорошо? Обычную, домашнюю. Как я скучаю по нормальной еде, боже, в этой Америке лучше жрать снег, чем их стряпню!

Стукнув по вынесенному во двор складному столу и опрокинув своё варево, женщина подхватила последний уцелевший стаканчик и, как завершающий аккорд, вытряхнула в рот добрую четверть содержимого. Лиза, закатив глаза, отошла от окна.

«За что? Если ты там где-то есть, просто скажи: вот за что мне это?»

Она спустилась в кухню, стараясь не слушать ни тоненький свист сквозняка где-то в гостиной, ни совсем уж приглушённое бормотание с улицы. Какое-то время оттуда доносился высокий детский смех, грозный рык, вновь хохот, но затем всё стихло.

Лиза, качая головой, включила плиту, обтёрла капли с блестящего чайничьего бока и занялась салатом. Превращаться в божью вестницу и терять вечер на приготовление «заказанной» пиццы она не собиралась. Впрочем, когда через некоторое время отворилась дверь, ведущая на задний двор, на столе остывали горячие бутерброды.

— Сними обувь, — не оборачиваясь, потребовала Лиза. Её передёрнуло: талию обняли руки, больше похожие на телесное воплощение ледникового периода. Пришлось попотчевать гостью не чаем, а полотенцем.

Джованни не смутилась.

— Моя есть хватать твоя канадская сиська, — предельно серьёзно сообщила она, пытаясь стряхнуть ботинки и отмахиваясь от прихватки. — Если хотеть жить — идти за мной. И моя хотеть твоя одежда, мотоцикл и пицца. Где моя пицца?

— Там, откуда тебя изгнали всей страной.

— Господь не услышал мои мольбы?

— Господа нет, а я атеистка. Захочешь пиццу — помолись науке.

— Какая ужасающая ересь, — округлив глаза, выдохнула Джованни, расправившись с обувью и снимая куртку. — Как тебя только мать воспитала!

— Она тоже атеистка.

Сдержав первый порыв и ограничившись скорбной миной, Джо соизволила помыть руки, отнести в гостиную угощения и чинно сесть в кресло. Лиза, удовлетворившись малым, разлила по чашкам чай.

— Ты действительно ела жёлтый снег ради глупой комедии перед сворой сопливой школоты? — спросила она, приглаживая отросшие волосы. Отвыкнуть от ёжика никак не получалось. — И не противно?

Джованни, жадно следящая за её рукой, неприкрыто покривилась:

— Лимонный. Ли-мон-ный! Я ведь вполне чётко говорю, нет? Я сделала его из жёлтых — да, чёрт побери! — цитрусов. Ну а то, — вдруг стих делано густой акцент, — что я забыла об этом упомянуть при детях и вроде как убедила, что это рождественское чудо и что в парке должно быть ещё... За это ведь не сажают?

— Знаешь, — собравшись с мыслями, протянула Лиза, возвращая чашку на затёртую подставку, — сегодня я много думала. Почему вместо работы с нормальными людьми и жизнью в чистой, тёплой, уютнейшей квартире я беру неделю и приезжаю сюда, мёрзну и боюсь всенародного позора? Зачем мне сидеть в этом нетающем сугробе, хотя можно поехать к морю, купаться, загорать?..

— Чтобы моя могла схватить тебя за сиська! — отсалютовали ей чашкой из кресла напротив.

В животе заурчало, вторя гнусному сквозняку, а бутерброды успели остыть. Что-то из этого стало последней каплей, но что — шут разберёт.

— Господи.

— Ха!

— Господи, — проникновенно зашептала Лиза Маршалл, зажмурившись, — если ты где-то там есть, хоть это и сомнительно, покарай её. Пожалуйста. Или, раз так случилось и у неё есть мозг, научи пользоваться.

В дверь — обычную, выходящую на улицу — постучали. Не глядя на Джо, перевернувшую на свитер кусок жареного сыра, Лиза встала, отряхнула руки и направилась в прихожую.

— Миссис Симмонс, — поприветствовала она соседку, ограничившись кивком: руки у той занимали пакеты и норовящий вывернуться сын.

— Миз Маршалл, вы не видели миз Росси? — без обычного длинного и вежливого приветствия начала Симмонс. — Её, похоже, нет дома.

— Росси? — озадачилась Лиза. К счастью, вышло натурально, и соседка купилась. — Утром куда-то выходила, а после было не до неё: ванна сама себя не отмоет.

— Жаль. У меня к ней серьёзный разговор.

— А что случилось?

Миссис Симмонс встряхнула сына за руку, и тот насупился пуще прежнего, пряча взгляд. Лицо под полосатой шапкой налилось багрянцем.

— Вы там, откуда приехали, знаете шутку про жёлтый снег?



Когда Лиза вернулась, Джованни давилась найденным в кухне засохшим тостом, вылив на него не меньше трёх ложек мёда. Делала она это под свист закипающего чайника. Испачканный свитер лежал на подлокотнике дивана.
Штаны, впрочем, были там же.

— Тебя, кажется, собираются линчевать, а после сжечь твой домишко, — сообщила Лиза, бесстрастно глядя, как чокнутая сицилийка, с усилием проглотив кусок, стягивает спортивный лифчик. — И отсиживаться у меня я не позволю. Зло должно быть наказано, а ты зло. Глупое.

Джованни швырнула лифчик к свитеру и поднялась, потягиваясь. Плечи у неё были уже и рельефнее, волосы — длиннее. Красиво.

— Глупое.

Хрустнув спиной, Джо упала обратно, снимая носки.

— Глупое, глупое зло! Ты не будешь делать это, когда половина города хочет твоей бестолковой головы!

—«Это»? Ты самая милая ханжа в мире.

— Нас услышат.

— Если пригрозишь лишить меня премии — нет. Но если вдруг случится такая неловкость — соври, что поймала и решила проучить. Я буду громкой и даже разревусь.

Джо, кажется, сама верила своим словам. Растирая лоб, Лиза одной рукой расстегнула пояс на штанах, подумывая, не перейти ли сразу к порке. Может, хоть так она поймёт, что пора взрослеть? А?..

— Я уже слышу твой командирский рёв: «Да, мэм! Больше не повторится, мэм! Разрешите надеть штаны?». Думаешь, кто-то поверит?

— Нет, — легко признала Джованни, не сводя глаз с пальцев, расстёгивающих пуговицу за пуговицей на полосатой рубашке. — Но это будет весело.

Рубашку кинули ей в лицо.

— Определённо.