Давно-давно, где-то в старом фолианте, я читала, что в последний момент жизни не существует времени. Оно стирается, просто потому что перестает существовать сама жизнь. Если бы мы знали заранее, сколько всем нам осталось, мы бы распоряжались временем так, словно каждая минута отрывала от сердца кусочек живой ткани и уносила в бездну безвременья.

Если бы…

Тогда, не приходилось бы жмуриться, отворачиваться и не смотреть на полоску заката, отсчитывая каждый твой вдох, стон и вызов тела. Тогда мы просто бы наслаждались моментом. Здесь и сейчас. А не пытались забыться в апокалиптической страсти догорающего человечества. Не прятали бы слова в поцелуях, а мысли в забвении чувств. И наше здесь и сейчас длилось хотя бы одну жизнь, один век.

Нам бы не пришлось мельком осознавать, что каждый миг вместе, на этом безлюдном пляже на берегу океана может быть последний не в нашей жизни, а в жизни этой планеты вообще. И эта глобализация не сдавливала бы виски, пониманием того, что ничего нельзя изменить. Можно только прожить здесь и сейчас. Испить страсть в последний раз, оставить на душе след чувственных прикосновений и жарких объятий. Больше, казалось, в целом свете ничего не нужно.

И мне бы не пришлось, врываться в твою плоть, желая не отсчитывать про себя минуты, секунды, чтобы успеть. Мне бы не понадобилось спешить, даже если спешить некуда. Не было бы надобности ускользать от собственного сознания, которое хлестало и било по самому больному, по самолюбию. И я бы не сожалела о том, что у нас так мало времени, чтобы уснуть после этого в обнимку и на следующий день проснуться так же вместе. Потому что не будет следующего дня. В этом мире. И здесь, и сейчас – это все, что нам осталось.

Нам осталось так мало, что хочется «это мало» поймать, ухватить за хвост, заковать в цепи времени и пространства. Или молить о том, чтобы солнце привычно не клонилось к закату, а просто подождало совсем чуть-чуть. Ведь в сущности, так мало нужно нам сейчас: быть вместе. Но время всегда подводит нас под черту, подставляет, делая из нас пыль.

Если бы мы могли замереть в этом экстазе, когда наши тела соприкоснулись, отдаваясь мурашками по всему телу. Если бы мы могли просто стать камнями, с памятью о планете, о нашем обиталище, о нашей Родине. Но даже этого не позволено нам, мы просто исчезнем. Когда последняя песчинка упадет в сосуд времени, а коварное и теплое солнце, навсегда заберется в свою колесницу, чтобы больше никогда не выходить из нее. Мы перестанем существовать.

Перестанет перекатываться на пальцах твоя влага, песчинки на коже, ощущение счастья внутри, когда я проникала в тебя. Ты перестанешь чувствовать, что я рядом. Сердце остановится, мышцы задеревенеют. Цикл закончится.

Что будет после него? Мы никогда не узнаем этого.

Но сейчас ты со мной. Ты во мне. И жар крыльев грядущего апокалипсиса опаляет наши тела. Ты шепчешь мне на ухо что-то, но я не могу разобрать этого, из-за бешеного стука сердца, что бьется у меня в голове. Ты гладишь меня по груди, и я растворяюсь в твоем прикосновении, словно воспаряю над всем этим невежественным миром. В нем нет ничего хорошего сейчас, кроме тебя. Ты – это то хорошее, лучшее, что я бы дала этому миру, который бы родился заново. Ты – и добро, и зло, и начало, и конец. И вот эта целостность нужна будет рожденному вновь миру. Ты бы могла ее дать, если бы…

…Толчки резче, они гасят осознание неизбежного, неумолимого конца, который придет ко всем. Но не в своем время, а здесь и сейчас. В ту же минуту, когда в твоих глазах отразиться адское пламя солнечной бури. И она, поднимая пыль, пойдет уничтожать все то, что руками людскими делано. А потом она уничтожит нас. Всех до единого.

У солнечной бури нет души, но есть предназначение. У нас же, нет предназначения, но есть душа. Душа, которую я вижу в твоих глазах, когда нас накрывает огонь….