Ведьмы здесь, неужели ты не слышишь их крики?
Лидия потирает виски, прикрыв глаза. Уже несколько дней голоса в голове будто сходят с ума. Повторяют одно и то же без остановки. Иногда ей хочется крикнуть, что она не глухая, прекрасно все слышит и с первого раза, но это будет уже слишком. Попахивает шизофренией, усмехается Лидия про себя, берет учебники и идет на занятия. А что ей еще остается? Она чувствует, как в воздухе сгущается напряжение, чувствует подступающее дыхание смерти, но понятия не имеет, что делать. Она только учится быть банши, и рядом нет никого, кто бы мог помочь. Неплохо было бы найти в какой-нибудь заброшенной секции библиотеки краткое пособие «Предвестие смерти для чайников», но его нет. Ей приходится самой учиться методом проб и ошибок. Вот только это не коллоквиум или лабораторная, где в случае неудачи все можно исправить. Быть банши — ощущать жизнь и смерть, балансировать на грани и пытаться не сорваться в бездну. Ключевое слово — «пытаться».
Лидия снова усмехается и заходит в кабинет. Стайлз привычно машет рукой, Малия бросает взгляд исподлобья — математика же, — Скотт образцово хмурится — альфа всегда должен быть озабочен проблемами стаи, — а от пустующей последней парты во втором ряду веет скорбью. Ничто не меняется, и Лидия облегченно вздыхает. Стабильность — признак… того, что за ночь никто не умер. Хотя кто-кто, а она прекрасно это знает, иначе не спала бы в своей постели, пусть и не особо спокойно. Лидия кивает в знак приветствия — улыбнуться не получается — и садится на свое место, раскладывает учебники на столе. Будто она обычная среднестатистическая школьница. Будто шепот в голове не доводит до белого каления. Будто не прикусывает щеку изнутри, чтобы удерживать иллюзию нормальности.
Ведьмы здесь, неужели ты не слышишь их крики?
Лидия чувствует металлический привкус крови во рту. Моргает несколько раз и выпрямляется, задвигает голоса на второй план. В последнее время у нее более-менее получается с ними управляться, Лидия много тренировалась. Она чувствует себя почти джедаем. Лишь бы не проговориться Стайлзу, а то ведь не отстанет, хоть кто-то смотрел его любимые «Звездные войны». Глубоко вдыхает, выдыхает. Кажется, понемногу отпускает. Ей даже удается выдавить кривую ухмылку в ответ на шутку Стайлза. «Нашла повод для гордости», — издевается внутренний голос.
Звук звонка бьет по ушам, и Лидия зажмуривается. Он сливается в общий гул с истерическим смехом в мозгу. Барабанные перепонки буквально разрывает. Когда в кабинет входит Моррелл, на секунду кажется, что это видение. Откуда ей тут взяться? Лидия вглядывается пристальнее, но нет, не мерещится. Она физически чувствует, как Скотт напрягается. Наверняка думает, что Девкалион вернулся. Стайлз тычет в спину карандашом, но она не реагирует. Не отрываясь смотрит на Моррелл, и та отвечает тем же. Словно взглядом пытается передать ей свои мысли. Но Лидия не телепат, она банши и не умеет читать чужие мысли, может только догадываться. И ей совершенно не нравится присутствие Моррелл в Бэйкон Хиллз. Ничего хорошего это не предвещает.
Ведьмы здесь, неужели ты не слышишь их крики?
Голоса становятся все назойливее, совпадений все больше. Лидия не может удерживать блок — не тогда, когда тревога снедает изнутри. Пульс учащается, кровь ударяет в голову, внутренности скручивает нарастающий страх. Скоро кто-то умрет. Это не просто предчувствие — знание. За Моррелл всегда стоит смерть, Лидия видит тень у нее за спиной. Всегда осязала, но не признавалась в этом, тогда в ее голове сидел только Питер, одержимый воскрешением, сейчас — умершие, умирающие и еще черт знает кто. Лидия никогда не задумывалась, кто стоит за голосами. Они просто есть и всегда правы. Она срастается с ними, принимает как часть себя и доверяет. Всегда.
«А стоит ли? — задается вопросом под немигающим взглядом Моррелл. — Подумай хорошенько», — настаивает ее — Марин? — голос. Оказывается, Лидия знает ее имя. И почему-то это удивляет куда больше, чем внезапно возникшая эмпатия.
— Я буду замещать мисс Блейк, пока администрация не найдет ей замену, — буднично сообщает она.
Дежавю ударяет под дых. Совсем недавно так говорила сама мисс Блейк, когда убила мистера Харриса. Забавная ирония.
«То, что ты в своей голове так официально их называешь, или то, что оба мертвы?» — ехидничает голос, вот только Лидия уже не уверена, что внутренний. Ее ли?
— А где сама мисс Блейк? — Стайлз примерно делает вид, что абсолютно не в курсе сверхъестественных разборок оборотней и друидов.
Лидия задумывается и пропускает следующую фразу Моррелл. Совсем не удивляется, что она и литературу знает, если уж французским владеет в совершенстве и подрабатывает школьным психологом. Лидию отвлекает надменный смешок. Ах да, друиды же советники в первую очередь, и как она могла забыть. Поднимает взгляд на Моррелл, и по коже пробегает холодок, от которого волоски на руках встают дыбом. Ощущение, будто та и правда слышит все ее мысли, в то время как Лидия продолжает считать внутренний диалог результатом недосыпа, возможно, стресса или раздвоения личности, но этот вариант ей нравится меньше всего.
Ведьмы здесь, неужели ты не слышишь их крики?
Резкая боль пронзает все тело. Лидия вцепляется в стол так, что белеют костяшки пальцев. Ощущения несравнимы ни с чем, что она испытывала до этого.
— Мисс Мартин, вам плохо? — как будто даже заботливо интересуется Моррелл.
«Не сопротивляйся», — тут же звучит в голове.
Боль становится нестерпимой, но она качает головой. В груди крепнет крик. Раздирающий на части и подчиняющий волю.
«Кому ты что доказываешь?!» — почти взрывается в сознании.
Ей кажется, что черепная коробка разлетается вдребезги, а осколки впиваются в мозг. Нечем дышать… Нечем… Из горла вырываются рваные хрипы. Она хватается за него руками, будто сможет прекратить, когда чувствует руки на плечах.
— Мисс Мартин? — доносится сквозь вату.
— Лидия! — режет по ушам.
— Ларва! — рвется наружу, вырывая с корнем ощущение реальности.
Лидия не чувствует ничего, сливается сознанием с этим именем. Живем с ним и умирает, бьется в агонии и сгорает в черном пламени. Ощущает клокочущее зло, древнее и оскверняющее.
— Посмотри на меня, — требует далекий голос, и она подчиняется. Видит в карих глазах свое полубезумное отражение. — Расслабься, ты не сможешь сопротивляться ее призыву. Она слишком сильна.
— Кто? — стонет Лидия, судорожно глотая ртом воздух.
— Сама сказала, Ларва. Одна из самых могущественных темных ведьм. И если она тебя зовет, значит, совсем близко. Скорее всего, у Неметона.
— Это же дерево друидов… — беспомощно тянет она, глотая слова.
— А еще маяк для всего сверхъестественного.
Моррелл взволнована. Столько эмоций у нее Лидия не видела ни разу за все время, что знала ее. Да и знала ли?
— Зачем ей я? — жалобно шепчет, чувствуя приближение нового приступа.
— Не задавай глупых вопросов, — вдруг злится Моррелл. — Ты банши. Явно не на чашку чая приглашает, — цедит едва ли не по слогам, как для умалишенной. Хотя сейчас это не так далеко от истины. Нормальной Лидия себя абсолютно точно не ощущает.
— Но почему меня?
— А ты знаешь других банши в Бэйкон Хиллз? — Моррелл хватает ее за плечи и встряхивает.
Мысли проясняются на несколько секунд. Этого хватает, чтобы Лидия не услышала — почувствовала, — что нужно делать. Не слушать голоса, идти за наитием. Боль чуть стихает.
— Молодец, девочка, — Лидия чувствует едва ощутимые — успокаивающие — прикосновения пальцев Марин к обнаженной коже шеи. — Ты справишься, — уговаривает она. — Ты сильнее, чем думаешь.
Лидия покорно кивает. Переводит дыхание. Вдох. Выдох. Поднимает взгляд на Моррелл и…
Не узнает ее.
Гладкий пень. Священное дерево. Она там. Заклинание чуть успокаивает боль, но это ненадолго. Ей нужен проводник. Передать силу, чтобы спокойно умереть. Усмешка вырывается надсадным хрипом. После всех темномагических ритуалов и разрушенных жизней она думает о легкой смерти. Моветон. Она сливается сознанием с девчонкой. Удача, что в этой богом забытой дыре вообще есть кто-то мало-мальски подходящий для передачи дара. Когда-то она наивно называла его проклятием. Пока не распробовала. Мысли текут беспрерывным потоком, то и дело меняют направление, смешиваются, теряют четкость. Девчонка сопротивляется. Сильнее, чем осознает. Только на руку. Справится. Выживет. Возможно, даже обуздает дар.
Крик взрывается в груди, становится громче, разливается по всему телу. Кажется, от него лопаются артерии. Рана открывается, кровь хлещет с новой силой. Да чтоб тебя! Тело слабеет, еще немного, и даже магия будет бессильна. Торопись! Чувствует, как захватывает полный контроль над разумом девчонки. Безликие коридоры, ряды железных шкафчиков, распахнутая дверь. Школьница? Вот это номер. Хотя по ее внешности не определить и приблизительный возраст. Еще бы черная кровь не вытекала из рваной раны на животе. И надо же было напороться на оборотня в полнолуние! Глупая смерть — бесславная и бессмысленная. Кто знал, что здесь вообще водятся оборотни? Впрочем, чему удивляться, если посреди леса срубленный давным-давно Неметон. Древнее место жертвоприношений, но давно заброшенное и почти обессиленное. Она едва чувствует его энергию. Или все дело в том, что ее с каждой секундой слабеет?
Ну где она?! Перед глазами мелькают деревья, ветки бьют по рукам и лицу. Где-то рядом. Торопится. Молодец, девочка.
Сознание резко смазывается, и она чувствует, что выпадает из ее головы.
Ведьмы здесь, неужели ты не слышишь их крики?
Не только слышит, но теперь и видит. Стоит у Неметона и пялится на истекающую кровью молодую девушку. Молодую ли? Да и вряд ли девушку. Лидию передергивает. Она ощущает чужое сознание внутри своего. Напрягается и выбрасывает ее из головы. Ей и голосов хватает с лихвой.
— Ну и чего ты уставилась? — шипит та и открывает сверкающие зеленым глаза. Так похожие на глаза Лидии. — Ждешь официального представления или поможешь?
— Чего ты хочешь? — начинает без предисловий. Она боится, чертовски боится, но не собирается это показывать.
— Смелая, — та закашливается. — Глупая. И чем-то отдаленно напоминаешь меня, — прищуривается и склоняет голову набок — или обессиленно роняет на плечо, — как посмотреть. — Ларва Мартин меня зовут, — добавляет, хоть Лидии и все равно.
Все равно?
— Мартин? — переспрашивает и прижимает руку к губам.
— Мартин, — эхом повторяет Ларва. — Знаю, что в связке с именем звучит чертовски глупо, поэтому и не говорю обычно, но раз уж ты получишь мою силу… — она не договаривает, снова заходится кашлем.
— С чего ты взяла, что передашь мне магию? — игнорируя инстинкт самосохранения, который вопит: «Беги со всех ног!», спрашивает Лидия.
— Ты же пришла, — сквозь хрипы выдыхает та. На губах выступает темная кровь.
— Ты заставила, — отрезает она, но тут же ежится под тяжелым взглядом.
— Ты сильнее, чем думаешь. В курсе?
— И почему мне сегодня только об этом и говорят, — вскидывается Лидия. — Я банши, я не могла не прийти.
— Это комплимент, если еще не дошло. — Ларва опирается о Неметон и пытается подтянуться, чтобы не выглядеть совсем развалиной. — И раз уж на то пошло, я имею право знать, как тебя зовут.
— Лидия, — не спорит она, а после паузы добавляет: — Мартин.
Брови Ларвы взлетают вверх.
— Значит, мой мальчик все-таки выжил в пожаре, — шепчет одними губами, но Лидия слышит.
Неужели это ее предок? Та, о которой она слышала так много историй от деда? Сгоревшая на костре инквизиции во время гонений? Но как? Она должна быть мертва… Но она здесь… И не совсем здорова. А может, просто совпадение?
— Ларва не такое уж и распространенное имя. Не находишь? — словно читая ее мысли, роняет она.
— Но это невозможно, — на грани слышимости выдыхает. — Этого просто не может быть.
— Может, если твоего прапрадеда звали Кадмий, — в унисон говорит она. — По взгляду вижу, так и есть. Что ж, это упрощает дело.
— Значит, я пришла не как банши, а как твой… — она запинается, прежде чем закончить: — Потомок.
— Какая разница, — отмахивается Ларва и тут же морщится. — Это не имеет особого значения. Важно то, что я умираю, и ты должна забрать мою силу.
Лидия мотает головой. Она не будет. Не хочет. Хватит с нее одного проклятого дара.
— Не знаешь, от чего отказываешься, деточка, — на выдохе хрипит Ларва. — Я тоже не ожидала, что мой сосуд окажется банши.
— Сосуд? — вырывается испуганно.
— Называется это так, — Ларва устало прикрывает глаза. Каждое слово дается с трудом. — Ты останешься собой, добавится только магия. Даже умения не перейдут, а развивать их или зарыть в землю, решать тебе. Хотя, — усмехается она, — дар банши же ты приняла.
— Проклятие, — дрожащим голосом поправляет Лидия.
— Ты сама себе не веришь. Но и это неважно, — она протягивает руку.
Лидия переводит взгляд с нее на рану внизу живота и встряхивает волосами.
— Не буду.
Ларва закатывает глаза, но руку не опускает.
— Давай, — и с нажимом: — Не сопротивляйся.
Слова Моррелл гулким ухом отдаются в мозгу. Наверняка она говорила не об этом. А что если?.. Все-таки… Может быть? Но это неправильно. Она не должна. Не может. Что ей делать еще и с магией? Лидия ощущает себя марионеткой в чужих руках. Как тогда, с Питером.
Ларва издает странный звук, похожий на вопль, писк и гаркающий смех одновременно. По позвоночнику бегут мурашки. Неестественно жутко. Озноб пробирает до костей.
— Что тебе терять, — шипит Ларва, — ты уже сверхъестественное существо. Не обычный человек. Будет больше силы, сможешь больше сделать, — цедит каждое слово. — Сила не только разрушает, но и защищает, — давит на самое больное.
Если бы она была сильнее… вдруг она спасла бы Эллисон… А ведь еще мама, Стайлз, Скотт, Малия…
— Быстрее, — торопит Ларва, и Лидия поддается.
Хватается за протянутую руку как за соломинку. Иллюзию контроля над смертью. Ларва улыбается, обнажая красные от крови зубы и быстро-быстро произносит несколько предложений на древней латыни. Лидия чувствует, как по венам растекается сила. Страшная, темная, могущественная. На мгновение под веками темнеет, а когда она открывает глаза, Ларва уже не дышит.
Лидия отдергивает руку и оглядывается по сторонам. Надо уносить ноги. В этот раз у нее нет ни малейшего желания звонить в полицию и сообщать о трупе. Она не хочет находиться здесь больше ни секунды. Бросает последний взгляд на Ларву и уходит прочь. Ей нужно поговорить с Моррелл. Обо всем. В Бэйкон Хиллз приходит новое зло, и в этот раз это она сама. А Марин нет равных в сдерживании дурных наклонностей самых опасных психопатов. Она не просто так осталась после ухода стаи альф. Знала? Догадывалась? Чувствовала? Лидии плевать, сейчас ей жизненно необходимо с кем-то поделиться, а лучше Марин ее никто не поймет. Все-таки не Моррелл — Марин, хмыкает про себя, продираясь через кусты.

Когда Лидия подходит к школе, понимает, что уроки уже закончились, а ее появление вызовет много вопросов. К тому же она не уверена, что Марин еще здесь. Прикидывает: прийти попозже или подождать, пока все уйдут. Прищуривается и внезапно видит каждую комнату и всех людей в ней, будто стены исчезли, слышит слова, шорохи, даже сердцебиения. Она вздрагивает. Какого?.. Нет, Лидия понимает, почему так, но что с этим теперь делать? У каждой способности своя цена, и она понятия не имеет, какая у магии. Сомнения мгновенно испаряются, и она идет в кабинет психологии. Как иронично. Год назад она обязана была сюда ходить, сейчас сама идет навстречу. Жизнь циклична и обладает специфическим чувством юмора.
— Нам нужно поговорить, — выпаливает с порога.
Марин не меняется в лице, так же расслабленно сидит на стуле, как и до этого.
— А если я занята?
Лидия вздергивает бровь и усмехается.
— У тебя никого нет. Ты свободна, — с нажимом на последнее слово.
Марин возвращает ухмылку и складывает руки на груди.
— Садись, — предлагает как ни в чем не бывало. — Помнится, ты не особо любила откровенничать в этом кабинете.
— Предлагаешь пойти погулять или в кафе сходить, чтобы обсудить проблемы сверхъестественного мира? Мило поболтаем о трупе ведьмы, которой черт знает сколько лет, лежащем у корней Неметона? — Лидия поражается выдержке Марин. Ни один мускул не дрогнул на лице, только зрачки слегка расширились. Раньше бы и не заметила, подмечает про себя. — Ты знала?
— Что примешь силу? Догадывалась, — уклончиво отвечает она. Лидия чувствует, это не вся правда. Недосказанность — второе имя друидов. Приоткрывать завесу тайны, но не раскрыть всего — их натура. — Ведьмы бывают весьма убедительны, — добавляет, будто это все объясняет.
Лидия видит пульсирующую венку на шее. Марин знает намного больше. Самое важное не озвучивает.
— Почему ты осталась в Бэйкон Хиллз? Знала, что она придет?
— Откуда? — пожимает плечами. — Друиды поддерживают равновесие и только. Мы не провидцы.
Спокойные интонации голоса раздражают, легкая улыбка краем губ доводит до белого каления. Лидия сжимает кулаки.
— Что-то еще?
Марин опускает взгляд с ее лица на руки, поднимает брови.
— Что ты хочешь услышать?
Игра в «угадай, о чем я думаю» утомляет настолько, что Лидия решает пойти ва-банк. Напугать Марин не получится после стольких лет с Девкалионом и его стаей. С их кровожадностью ей не тягаться, да и нет никакого желания. Она не монстр.
«А кто ты?» — звучит вкрадчивый голос в мозгу.
— Удовольствие доставляет копаться в моей голове? — вскидывается Лидия.
— Хорошо, — Марин вздыхает — кажется или устало? — и откидывается на спинку стула, кладет руки на колени. Открывается?
Лидия пристально вглядывается в ее глаза и понимает, что права. Мысли складываются в простые предложения. Короткие и предельно ясные. Одна плавно перетекает в другую. Размеренно и степенно настолько, что сводит зубы. Вот только Лидия не находит то, чего ожидает, и ей это абсолютно точно не нравится. Ощущение обманутости не проходит, Лидия не может определить, она не находит информацию, потому что Марин не знает или потому что мастерски ее прячет. Доверяй, но проверяй.
— Ты знала Ларву?
Кивок.
— Лично?
Еще один.
— Насколько близко?
— Не так, как хотелось бы. — Уверенный взгляд, поджатые губы.
Лидия хмыкает.
— Сколько ей лет?
Марин хмурится и морщит лоб. Считает, не знает или не хочет отвечать?
— Какая разница? — Да что за привычка дозировать даже такую безобидную информацию?! — Ладно-ладно, — Марин поднимает руки вверх, будто сдается. — Не злись ты так, — указывает на ладони Лидии, из которых сыплются искры.
Черт! Вот и как это контролировать?
— Я хочу, — выделяет интонацией, — знать.
— Ее точный возраст мне неизвестен. Несколько сотен лет, полагаю. Ведьмы долго живут, особенно если максимально используют все возможные способы.
— Тогда почему она умерла от банального кровотечения? Почему не излечилась? — Лидия нутром ощущает: все не так просто. В этом городе ничто не происходит без какой-либо скрытой причины.
— Не все раны можно исцелить магией. Например, раны от когтей альфы затягиваются долго не только на оборотнях, но и на других сверхъестественных существах, а ведьмы, как и банши, впрочем, все-таки ближе к людям. У них нет самоисцеления.
— Откуда ты узнала, что это был оборотень? — подозрительно прищуривается Лидия.
— Я давно знакома с Ларвой. Она не брезговала использовать силу наполную. Поблизости от Бэйкон Хиллз только оборотень мог причинить ей реальный вред. А поскольку она все-таки умерла, это был альфа. Бета или омега лишь потрепал бы ее, не более.
Лидия взвешивает каждое слово. Похоже на правду, но не проясняет ничего, только еще больше запутывает.
— Не брезговала? — цепляется за самое подозрительное определение в этом раскладе.
Марин мрачнеет. Лидия чувствует, как от нее веет сомнением: стоит ли рассказывать? — настороженностью: а вдруг Лидия пойдет по стопам бабки? — решимостью: она должна сохранить баланс. Лидия ощущает эмоции так четко, будто они ее собственные.
— Как и у друидов, у ведьм есть свой свод правил. Они так же тесно связаны с природой. Это только в молодежных хоррорах творят, что вздумается, колдуют направо и налево, строят козни. В реальности если ведьма переступает черту и начинает творить темное волшебство, ей приходится платить. Цена зависит от тяжести накладываемого заклинания или проводимого обряда. Так вот Ларва не гнушалась самыми темными. Забирала жизни людей, калечила судьбы, истребляла все живое, если была необходимость. Мстя за уничтожение своей семьи, истребила целый город. По всем канонам она должна была умереть, просто не выдержать такого количества злобы в одном человеке, но она и здесь умудрилась переиграть природу. Как только чувствовала первые признаки разрушения тела, она меняла его.
— Сосуд, — шепчет Лидия.
— Откуда ты знаешь? — впервые за время разговора на лице Марин проступают эмоции. Тревога и… страх.
— Она меня так назвала, когда говорила о передаче силы.
— Но ты не сосуд. Не в том смысле, в каком она обычно это делала. — Марин покусывает губу. Встает, обходит Лидия по кругу, слегка дотрагивается кончиками пальцев до волос. — Не успела? — размышляет вслух, а Лидия не мешает, потому что жутко от того, какой была Ларва. Жутко и страшно: вдруг она станет такой же? — Что она делала?
— Произнесла несколько строк на древней латыни. — Лидия повторяет их, попутно удивляясь, что запомнила точную последовательность, и замирает в ожидании… худшего. Хотя куда уж хуже.
— Она передала тебе только созидающую часть своей магии — светлую. И назвала сосудом. Ничего не понимаю, — бормочет себе под нос. — Проснулись родственные чувства? — фыркает. — Она не успела, а не захотела. Что-то здесь не так. Может быть…
— Скажи уже хоть что-нибудь определенное, — не выдерживает Лидия и поворачивается. От растерянности Марин по спине бегут мурашки. Если уж она не в состоянии найти ответ на вопрос, кто тогда сможет?
— Есть один способ, — она передергивает плечами, будто пытается отбросить неприятные мысли, — но это опасно.
— Да что ты! — злится Лидия. — А я-то думала, в обнимку с омелой хороводы поводим, песни попоем, и все будет хорошо.
Марин качает головой, берет Лидию за плечи, сжимает их и заглядывает в глаза.
— Не отпускай взгляд и сосредоточься, — отрывисто приказывает. — Я буду твоим проводником, — уже шепчет.
Лидия не успевает спросить куда: проваливается в… куда-то. Она видит образы, ощущает запахи, ловит отголоски звуков. Тени шарахаются от нее, испуганно прячутся, люди пятятся и кричат. А потом она горит и срывает голос, истошно крича. Зовет всех и каждого, но никто не двигается с места. Огонь обжигает кожу, одежда пылает, волосы дымятся. Еще немного, и вместо нее останется обугленный кусок мяса. Стейк хорошей прожарки.
«Нет!» Она вскидывает руки, и пламя повинуется ей, гаснет практически мгновенно. Страх, много страха, животная ярость и такая же паника. Она накажет одного за другим. За ее страдания. За тех, кого они уже сожгли. Она не будет жалеть никого, потому что у нее забрали все.
«Ведьма!» — бежит на нее с вилами мужчина. Взмах руки, и он падает как подкошенный. За свое одиночество она убьет любого. Ее лишили дома, семьи, детей. Осталась только сила. Ей больше некого защищать, значит, она будет разрушать.
Лидия отшатывается и почти падает на стул. Она все еще ощущает запах гари, всепоглощающий гнев, одержимость местью. Чувствует, как магия струится по венам, завладевает разумом, подчиняет эмоции. Ларва не хотела, так сложились обстоятельства.
«Она сделала свой выбор», — возражает Марин мысленно. Будто и ей сложно говорить.
— И что мне с этим делать? — обессиленно спрашивает Лидия. Не столько у нее, сколько у себя.
— Принять и учиться с этим жить. Теперь это часть тебя.
— Не много ли частей для меня одной? — горькая усмешка сжимает горло.
— Я тебе помогу, — Марин сжимает ее ладонь в своей. — Ты не будешь одинока.
Лидия пытается прочесть в ее взгляде, насколько она искренняя, но быстро сдается. Она слишком опустошена, чтобы гадать о намерениях друида, который всегда на своей стороне. Пусть будет так. Она ей поверит. Пока. Если Марин протягивает руку помощи, Лидия не будет рубить сгоряча.

Переступая порог кабинета, Лидия каждый раз сглатывает неприятный ком в горле. Слишком хорошо помнит Питера, разбитое зеркало и навязчивую паранойю. Это было не то чтобы давно, но будто целую вечность назад, и пока Лидия его не видит, может сделать вид, что ничего и не было. Всего лишь ночной кошмар, с которым она справилась. Ха!
— Только не говори, что ты решила их использовать, — закатывает глаза Лидия, показывая на кляксы Роршаха. — Серьезно? — уточняет, когда Марин не отвечает, а все так же смотрит прямым, бескомпромиссным взглядом.
— Мне нужно, чтобы ты открылась.
— То есть всерьез надеешься услышать что-то кроме бабочек? — скептично выгибает брови она, садится напротив Марин и закидывает ногу на ногу. — Ну дерзай.
— Это нужно тебе в первую очередь.
— Я максимально честна и открыта. Могу в позу лотоса сесть.
Марин закатывает глаза и откидывается на стуле.
— Сколько еще будешь комедию ломать? Я хочу тебе помочь, — в который раз повторяет, — и ты этого хотела. Что изменилось?
— Не уверена, что мне все это, — обводит руками кабинет она, — нужно. Справилась с банши, справлюсь и с ведьмой.
— Банши от тебя не зависит. Она живет своей жизнью. Ведьма подпитывается эмоциями, через них прокладывает путь в мир людей.
— Тогда я буду спокойной несмотря ни на что.
Марин усмехается.
— Всерьез думаешь, что все так просто? Запретишь себе чувствовать, и все испарится? Тебе придется закрыться в бункере, спрятаться ото всех. Ни радости, ни тоски, ни боли, ни страха, ни удивления, ни восхищения — ничего. Ни одной даже крохотной эмоции. Ты хочешь такой жизни?
— Это не жизнь, — ее голос хриплый и надтреснутый, — но и быть второй Ларвой я тоже не хочу, — твердо и непоколебимо.
— Есть другой путь. Перестань сопротивляться, и я покажу тебе его.
— Когда я послушала тебя в последний раз, стала ведьмой, — Лидия раздраженно встряхивает волосами и складывает руки на груди. — Если бы я тогда не решила, что именно это ты имела в виду под «не сопротивляйся», если бы сомневалась еще долю секунды, была бы нормальной.
— То есть для тебя быть банши не означает быть сумасшедшей? — Марин внимательно изучает ее реакцию, ищет малейший прокол, чтобы забраться глубже под кожу, выведать секреты.
— Это делает меня чуть более необычной, чем раньше, но, если учесть уровень айкью, незначительно.
— Кого ты пытаешься обмануть, Лидия? Себя или окружающих? А может быть, меня? Чего добиваешься? — с каждым словом Марин подходит все ближе.
— Ты нарушаешь мое личное пространство! — почти взвизгивает Лидия, выставляя руки перед собой.
— И что мне за это будет? — ей кажется, что в темных глаз сверкает что-то чужеродное, опасное. Угрожающее.
Лидия инстинктивно вскакивает и отталкивает Марин, но она не просто отшатывается — отлетает к противоположной стене и ударяется затылком.
— Марин? — она подбегает и ощупывает голову: крови нет! — Марин? — зовет громче, но та не откликается.
Лидия наклоняется и слышит отрывочное дыхание. О чем она только думала?! Кому что доказывала? Обидели ее, прокляли, вовремя не остановили, сразу не рассказали, что Ларва ее предок? Да Лидия сама понятия не имеет, почему злится на Марин. Просто когда она рядом, ее начинает иррационально трясти, разрывать между двумя противоречивыми чувствами: рассказать все как на духу и закрыться на тысячу запоров, не подпустить ни на миллиметр. Обычно рациональная Лидия Мартин неплохо разбирается в своих эмоциях, по крайней мере, определяет степень недоверия, но когда заходит речь о Марин, логичность рассыпается как карточный домик, уступая место эмоциям — странным и абсолютно неправильным.
— Вот об этом я и говорила, — еле шепчет Марин, чуть-чуть приподнимаясь на локтях. — Ты слишком зависима от эмоций.
— Неправда, — так же тихо возражает Лидия, — они выходят из-под контроля из-за тебя.
— Потому что боишься за близких? Это уже кое-что, — кивает она, но чуть морщится.
Лидия качает головой. В этот момент она рада, что глаза Марин все еще закрыты.
«Потому что не понимаю, кто ты для меня…»
— Можешь встать? — Лидия берет Марин за руку. За что еще можно взять, она не знает. При всей начитанности оказание первой помощи не входит в число имеющихся у нее навыков. Она мысленно ставит галочку. Давно пора бы, странно, что это до сих пор не приходило ей в голову.
— Если захочешь, сможешь научиться исцелять неглубокие раны, — Марин крепко стискивает ее ладонь и неуклюже хватается за плечи. Лидия подхватывает ее, но почти сразу тоже теряет равновесие. В голове бьется одна мысль: «Это ты во всем виновата. Удержать. Не уронить. Исправить». — Ты не желала мне зла, — Марин сильнее вцепляется в Лидию, — помни об этом.
И стоит ей сосредоточиться на этих словах, волна тепла и уверенности прокатывается по телу, и Лидия без какого-либо труда выпрямляется, прижимая к себе Марин. Она улыбается. Устало, но радостно.
«Так вообще бывает?» — проносится в голове.
— Ты же помнишь, что когда открываешься, я слышу твои мысли?
— Кстати, почему? — Лидия слишком хочет знать ответ, чтобы думать сейчас о чем-то еще. — Раньше такого не было.
— Не уверена, что тебе нужно это знать…
— Доверься мне, откройся, да?! — снова взрывается Лидия, отшатывается, но Марин удерживает ее за лацканы пиджака. — Отпусти!
— Не альфа выбирает советника-друида и не друид выбирает альфу. Старейшина проводит обряд, который связывает их нерушимыми узами. Но есть еще один способ. О нем мало известно, некоторые считают даже, что это легенда, — она горько усмехается и внезапно распахивает глаза. В них столько боли и раскаяния, что Лидию передергивает. — Когда друид не справляется с порученной задачей, его изгоняют, и он волен сам выбрать стаю, вот только мало кто согласится советоваться с опозорившим себя друидом. — Лидия хочет спросить, но Марин закрывает ей рот ладонью. — Ларва пришла сюда за мной. Ей снова нужна была моя защита.
— Самые близкие больше всего сдерживают, да? — шепчет, касаясь губами пальцев.
— Ты так на нее похожа, но в то же время совершенно другая, — Марин прикрывает глаза, и Лидия наконец понимает, почему рядом с ней эмоции зашкаливают.
— Ларва любила тебя и передала часть своих эмоций с силой, поэтому мне сложно контролировать эмоции, особенно когда ты близко. — Она вроде и уверена, но ждет подтверждения. Ей совсем не нравится взгляд Марин: он говорит, что все не совсем так или вообще не так, может, только отчасти. — Скажи, — требует неожиданно сильным голосом.
— Твои эмоции только твои. Даже ведьмовская энергия не может на них влиять.
— А как же галлюцинации, игры разума? — Лидия цепляется за привычное, потому что признаться в чувствах к Марин… да еще вслух… это слишком даже для сумасшедшего мира Бэйкон Хиллз.
— Это воздействие на мозг, а не на чувства, — Марин с сожалением отпускает ее взгляд и высвобождается из объятий — Лидия и не заметила, что так и не отпустила ее. — Если хочешь, могу сделать вид, что ничего не слышала, — пожимает плечами и садится на стул, берет в руки карточки с кляксами Роршаха и тасует их.
— Я хочу, чтобы ты мне рассказала о своих отношениях с Ларвой.
В глазах изумление и немного страха. Марин явно не хочет откровенничать, но у нее нет выбора. Лидия твердо решила, ей нужно знать. Пусть будет больно, обидно, горько, она должна знать до конца историю той, чья сила сейчас течет в ее жилах. Она должна хотя бы представлять, чем ей грозит использование магии и насколько сложно ее покорить. Лидия давно не верит в случайности. Она чувствует: Ларва не просто так появилась в здешних лесах — так же, как и Марин намеренно осталась в городе. Обеих по пятам преследовало прошлое, и раз уж оно коснулось и ее, Лидия докопается до истины.
Руки сцеплены в замок, спина прямая, подбородок вздернут. Марин — воплощение вызова, вот только зачем и кому. Лидия хмурится.
— Мы же не будем сейчас играть в «ты должна знать, но я не могу рассказать», «сейчас не время» и прочее? Я могу пойти к Дитону, конечно, но не горю желанием объяснять ему, что еще притянул Неметон, почему он до сих пор не в курсе, а затем слушать лекцию, как никого не убить.
— И что же меня так выгодно выделяет? — усмешка выходит такой горькой, что Лидии становится неуютно.
— Ты не обременена моральными принципами, — уже не так уверенно, как хотела, произносит она. — И притчи не рассказываешь.
Марин приподнимает брови и фыркает.
— О скорпионе и жабе? — Лидия кивает. — Все еще, — усмехается Марин, в этот раз вполне привычно, даже почти весело. — Кто-то никогда не меняется.
— Так ты расскажешь?
— Зависит от того, что именно хочешь знать.
— Все.
Несколько минут безмолвного поединка взглядами, в котором не выиграет никто. Лидия и не пытается: передает Марин все, что думает, чувствует, знает. Мысленно доказывает: ей можно доверять. Она не до конца уверена, что выходит, она только учится… Учится? Марин выгибает бровь: она слышит эту мысль. Слышит и подталкивает к ответу. И почему с друидами всегда так сложно?!
— Советник не решает проблемы за человека, его цель — подтолкнуть в том или ином направлении. Решение всегда принимает человек, никак иначе. Это его жизнь, никто не вправе лишать права выбора, даже из благих побуждений.
— Ты пытаешься мне намекнуть… на что?
— Ты училась использовать эмпатию. Ты же заметила, что связь усилилась, да? Решила, что так быстрее убедишь меня, потому что слова лгут, а мысли нет, так?
Лидия кивает и, кажется, понимает, к чему клонит Марин. К тому, о чем Лидия думала, но тут же отмахивалась. Потому что это означает… означает…
— Я приняла магию как часть себя.
— И это не делает тебя кем-то другим. — Марин встает со стула, придвигает его ближе к Лидии и садится рядом. Так, чтобы можно было коснуться. Если станет необходимо. Лидия улыбается краем губ. Она понимает этот жест и ценит. Наверное, и это часть того, что значит быть советником. — И раз уж ты решила, будто я аморальна, — подавляет смешок, — близкие контакты с подопечным, в том числе касания рук без необходимости, объятия, а уж тем более поцелуи с подопечными строго-настрого запрещены. В идеале мы и чувств никаких не должны испытывать, кроме долга, но это практически невозможно, рано или поздно привязываешься вопреки канонам. Их писали древние старцы во времена, когда и советники, и подопечные жили не так уж долго.
— Но это ведь неправильно. Чувства нельзя контролировать.
Марин улыбается такому искреннему возмущению.
— Друид в первую очередь хранитель природы. Его предназначение — оберегать равновесие между естественным и сверхъестественным, в случае необходимости любыми способами его восстанавливать. Если нужно будет убить, придется убить, неважно, чьими руками, поэтому нам и нельзя сближаться. Это непреложный закон. За неподчинением следует изгнание, а за изгнанием, — Марин сглатывает, — сама знаешь. Только в детских книжках друиды — светлые, чистые духи, в реальности…
— Наличие силы предполагает ответственность, — понимающе заканчивает Лидия. — Уж это мне объяснять не надо, — вздыхает она. — Почему Дитон не рассказывал о том, что друиды могут быть советниками ведьм? И ни в одном оккультном источнике я тоже этого не нашла.
— Впервые за долгие годы не знаю, с чего начать, — разводит руками Марин и качает головой. — У вас это семейное, видимо, — ставить меня в тупик. — Лидия выгибает бровь и наклоняется чуть ближе: не хочет пропустить ни звука. — Когда-то Ларва спрашивала то же самое, но я ей соврала.
Марин прикрывает глаза, будто вспоминает. Лидия чувствует тяжесть, давящую ей на плечи. Почти уверена, что она винит себя в смерти Ларвы. Немного, совсем чуть-чуть, но ощущает неуютное, ворочающееся в груди «из-за тебя», «не успела». Иногда есть вещи, которые происходят независимо от чьей-либо воли или желания. Случаются, потому что так должно быть.
«Не жалей мертвых, живи среди живых».
— Начни сначала, — Лидия легко дотрагивается до ладони, просит разрешения касаться, и Марин сжимает ее руку своей.
— Я никогда особо не любила правила, — хмыкает она, указывая на их переплетенные пальцы, — но следовала им, потому что должна была. У друидов нет наследственной преемственности. Ты попадаешь туда, если докажешь, что ты достойный, поступками. За детьми наблюдали с раннего детства, чтобы в пятнадцать лет назначить испытание. Посвящали в суть испытания только тех, кто его проходил. Остальные… — Марин будто давится воздухом, словно в легких его не остается, но быстро берет себя в руки. Лидия уже не думает, сколько ей лет, теперь для нее важен другой вопрос: сколько лет она носит в себе эту боль, говорила ли о ней с кем-нибудь? А с Дитоном? — …чаще всего оставались в лесах. В лучшем случае теряли рассудок и возвращались к родителям, которые не особенно радостно их принимали. Когда я прошла испытание, первым делом узнала, кто еще вернулся, и почти обезумела, когда Алана среди прибывших не оказалось. Он всегда был сильнее и выносливее меня. Я отказывалась верить, что такое вообще возможно, чтобы Алан был в числе последних. Он всегда был первым. И когда он наконец вышел из леса — уставший, кое-где исцарапанный, — еле сдержалась, чтобы не броситься ему на шею. Проявление сильных — даже родственных — чувств также не приветствуется. Наша семья ни до, ни после этого не пользовалась таким почетом. Оба ребенка посвятят жизнь священному делу, что может быть достойнее. И мы соответствовали, потому что иначе гонениям подвергли бы не только нас, но и весь род. Если за неисполнение долга тебя приговаривают к изгнанию, то за неподобающее поведение еще и проклинают весь род от мала до велика на все последующие поколения. Об этом мы узнали намного позже, когда уже сами были не рады быть избранными. Когда оказалось, что не можем даже носить одну фамилию: мне пришлось взять мамину, Алану оставили папину.
— Но почему? Что не так с фамилией?
Чем больше Лидия слушает, тем хуже становится. Это все равно что проснуться и понять, что все это время жила чужой жизнью, верила в ненастоящие идеалы, слушала не тех людей.
— К нам не обращаются по именам, только по фамилиям, поэтому два друида Дитон вызвали бы затруднения. Это странно, но когда меня называют Марин, я вздрагиваю. Слишком непривычно, будто я оставила имя в прошлом вместе со смеющейся девочкой, которая души не чаяла в брате, лечила всех бездомных животных и тайком по ночам мечтала, как она убежит из деревни, едва ей исполнится пятнадцать. Увы, не срослось.
— Ты всегда была бунтаркой, — шепчет Лидия, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони.
Марин чуть улыбается.
— Поэтому мы с Ларвой и познакомились. Друиды редко контактируют с ведьмами. И наш, и их вид изначально должны сосуществовать в гармонии с природой, собственно, совет старейшин вмешивается, только если ведьма переступает черту созидания и признается опасной. Ларва эту грань нарушала играючи и с удовольствием, будто издевалась. Совет посчитал, что в силу особенностей, — Марин буквально выплевывает это, — характера я смогу найти с ней общий язык. В общем и целом они оказались правы.
— Вы подружились?
— Мы поняли друг друга, — Марин поднимает голову и заглядывает прямо в глаза. Лидия чувствует, ей важно, чтобы именно эту часть рассказа она поняла и приняла. Но что там может быть такого… непоправимого? — Я прикрывала ее перед советом, она исполняла мои просьбы. Услуга за услугу, как принято сейчас говорить. И все были довольны, пока Ларва не перегнула палку.
— Что она сделала? — Лидия даже не удивляется, понимая, что ее голос дрожит.
— Правильнее сказать, что я попросила ее сделать. Никогда не задавалась вопросом, почему мы с Аланом не общаемся, да и в целом не очень-то ладим?
— Я думала, что дело в Девкалионе, — пожимает плечами она. — К тому же Дитон говорил, что пытался держаться подальше от оборотней и всего сверхъестественного последние лет десять.
Марин прикрывает глаза и на какое-то время задерживает дыхание. По крайней мере, Лидии так кажется. А может потому, как шумно она потом выдыхает.
— Когда узнала, что Алан влюблен в Талию Хейл, я была в ярости. Видела, как он на нее смотрел, как тянулся к ней, как говорил. Мне не нужно было его признание. В глаза бросались эти неуместные чувства. Нет, я знала, что Алан не переступит черту, но вдруг это бы пришло в голову Талии или совет бы наведался внезапно в Бэйкон Хиллз и посчитал эти чувства достаточным основанием для изгнания. Я была слишком разъярена и в то же время обеспокоена. Так, как в ту ночь, мы не ругались никогда. Алан убеждал, что все в рамках закона. Он никогда не прикоснется к Талии, не посмеет: у нее муж и дети, а он советник. Ему было достаточно просто быть рядом. А она все видела и принимала. Меня настолько захлестнули чувства, что я попросила Ларву об услуге. Я буду должна ей, если она поможет. Ларва, естественно, согласилась. Слово друида — нерушимый обед. Даже если бы я умирала, при упоминании долга не смогла бы отказать. Древняя ловушка, чтобы не разбрасывались словами. Но я была в отчаянии.
— Марин?
Она вздрагивает, набирает в легкие побольше воздуха и уже почти тараторит. Она твердо решила сказать, но Лидия даже не может вообразить, каких усилий ей это стоит.
— Я знала, что Алан ни за что не бросит Талию, тем более не попросит о другом альфе. Кроме всего прочего, это вызвало бы много вопросов. А вот если исчезнет Талия с семьей, он не будет ее искать, посчитает, что так лучше, раз она не предупредила, примет ее выбор. Да, ему было бы больно, но он и так страдал рядом с ней, понимая, насколько она близка, но в то же время недосягаема. Он бы никогда не признался, я слишком хорошо знаю брата. И если бы его изгнали, он бы корил себя еще больше, а я… я… вся моя жизнь пошла бы прахом, потому что я удерживалась в рамках приличия только из-за него. Если бы не опасалась за его судьбу, давно нашла бы способ скрыться от всевидящего ока старейшин. Благо, я долго держала их в неведении относительно истинных поступков Ларвы, да и не только.
— Ты попросила убить Талию?
Марин выдергивает свою руку, встает так резко, что стул падает на пол, но она не замечает. Отходит к окну и скрещивает руки на груди.
— Нет, — безапелляционно отрезает. — Я попросила внушить ей, чтобы она забрала семью и уехала. Ларва тогда усмехнулась и пообещала, что ликвидирует угрозу. Меня и должна была удивить ее формулировка, но я была слишком ослеплена эмоциями. Это стоило жизни почти всем Хейлам, находящимся в доме, в том числе и Талии, естественно.
— Это же была Кейт… — Лидия подходит, дотрагивается до локтя, но Марин отдергивает руку.
— Ларва позволила всем так думать. Кроме меня и Алана. Кейт со свитой убежали, когда только повалил дым. Он бы потух почти сразу, но Ларва не позволила. Она стояла на пепелище и смеялась, как безумная. Она не просто показала мне, кто сжег Хейлов: дождалась, чтобы и Алан это узнал. Это был самый жестокий урок в моей жизни — никому нельзя доверять. И я больше не доверяла, потому что стало некому.
— Дитон отвернулся от тебя?
— А ты бы как поступила на его месте? — в глазах Марин столько ненависти и злобы, что Лидия инстинктивно отступает на пару шагов назад. Кажется, что в ее крови ведьмовской огонь, и он вот-вот выплеснется. Впервые Лидия осознает, насколько Марин может быть опасна.
— Ты хотела как лучше… — неуверенно тянет она.
— Из-за меня умерли десять человек и его любимая. Я бы тоже себя не простила.
— Не ты подожгла дом Хейлов.
— Не имеет значения. Ларва действовала по моей просьбе. Этого более чем достаточно. Меня изгнали, но не прокляли род, посчитав, что я пыталась исправить содеянное, хоть и поддалась неподобающим чувствам. Об Алане совет ничего не узнал. В какой-то мере я должна благодарить Ларву: она освободила меня от ненавистной власти совета, — но цена оказалась слишком высока. Остальное в общих чертах ты знаешь.
— Почему ты осталась? — в который раз повторяет Лидия, впрочем, уже не особо надеясь на ответ.
— Потому что люблю своего брата и надеялась наладить отношения. Прошли годы, и стая альф все-таки немного сплотила нас, хоть формально мы и были по разные стороны баррикад, — горько усмехается Марин. — Но Ларва снова разыграла партию по-своему. У нее всегда была удивительная способность появляться не вовремя.
— Но она же мертва…
— Она пришла, чтобы спросить с меня за ту услугу. Если бы она просто умерла, долг бы аннулировался, но она передала силу своему предку, так что… — Марин улыбается одними губами, во взгляде лед, — к твоим услугам.
— Мне ничего не нужно…
— Знаешь, друиды верят, что все люди приходят в мир одинаковыми. Какими они станут, решают сами. Обстоятельства ни при чем, человек делает выбор, мириться с ними или нет. Окружение предлагает наиболее комфортный вариант, но не заставляет. Родители наставляют, но не могут принудить. Всю свою жизнь человек строит сам, но в неудачах проще обвинить кого-то, чем признать свою несостоятельность. Так вот, когда ты приходишь в этот мир, нет особых талантов и умений, чистый лист бумаги, на котором пишется история очередного человека, который, как и остальные, будет спотыкаться, ошибаться, но все равно куда-то идти, потому что он так устроен. Магия — единственное, что передается через поколения. Она рождается не из-за таланта, а от боли. Жуткой, раздирающей душу, оскверняющей светлую часть, затмевая ее темной. И когда боль становится нестерпимой, она иссушает, делает все вокруг обугленным и неживым. Тогда форма, которую ты принимаешь, отражает истинную суть. Ведьма перестает притворяться хорошей.
— Но если бы магия передавалась…
— А ты думаешь, что тебя сделало банши? Откуда иммунитет к укусу альфы? — наступает на нее Марин. Лидия никогда еще не ощущала себя настолько беспомощной перед кем-либо. Ей страшно, и жутко, и больно. Она не хочет видеть Марин такой, потому что… она не такая. В ней говорят ее внутренние демоны. Она еще пожалеет обо всем сказанном, обязательно пожалеет. — Ведьмовская сила была скрыта, пока не стало по-настоящему больно . Так же ведь было и с твоей бабушкой, да? — Марин не ждет подтверждения, она прет напролом. — Если бы Питер исполосовал тебя когтями, ты бы умерла, но ты была нужна ему бетой, а уж этого ведьма в твоей крови позволить не могла. Она не заживила раны, но призвала все могущество, которое сохранилось в роду за несколько поколений, и дала тебе силу, чтобы выжить. При должных тренировках банши голосом может легко раскроить череп кому угодно. Это всегда было в тебе, но ждало своего часа. Ларва не передала тебе свою силу, она добавила к твоей недостающую часть. Ну так что, Лидия, ты счастлива, что услышала всю историю моих взаимоотношений с твоей прапрабабкой?
Лидия собирается с духом и кивает.
— Я узнала самое главное.
— И что же? — слегка теряется Марин. Она явно ожидала другой реакции.
— Я могу тебе доверять, — чуть улыбается Лидия и обнимает ее, пока не передумала. Та замирает в нерешительности, и это уже хорошо. Хотя бы не отталкивает.
Если Марин сама не может простить себя за все, Лидия ей поможет. Теперь видит картину целиком и понимает. Это Ларва могла называть услугой, даже Марин, но не она. Желание помочь бескорыстно. Ей не нужно ничего взамен.
И когда Марин наконец отмирает и обнимает ее в ответ, дверь кабинета распахивается.
— Извините. Видимо, я помешала…
— Нет, проходи, — Марин стремительно отрывается от Лидии. — Лидия, познакомься, это Ванда Максимофф.
— Алая Ведьма как-то привычнее, — усмехается та, что Марин называет Вандой, поднимает руку и демонстрирует, как в ладони появляется красный шар силы.
— Только не говори мне, что ты тоже моя дальняя родственница, — вздыхает Лидия и создает точно такой же шар, только зеленого цвета. — Лидия Мартин.
Ванда запрокидывает голову и смеется. У нее хриплый, гортанный голос и каштановые волосы, отдающие рыжиной.
— Я бы знала. — Она сжимает ладонь в крепком рукопожатии. — Считай, что тебе повезло.
— Считала бы, если бы мы не познакомились.
— Туше, — усмехается Ванда. — Но прежде чем начать… — и она без предисловий подходит к Марин и целует ее.
Этого Лидия ожидала в последнюю очередь.

Куда бы Лидия ни пошла, повсюду натыкается на Ванду. Не то чтобы она специально ее игнорирует… Хотя смысл врать себе, никто же не знает: намеренно избегает. Лидии кажется, будто у нее отбирают ее же жизнь. Алая Ведьма появляется внезапно и забирает все внимание себе. Она не новенькая или преподаватель, но непременно оказывается в центре внимания. У Лидии ощущение, что ее предают друзья — стая, — мама, Марин. Они все интересуются Вандой, расспрашивают, а Лидия будто лишняя. В своем же мире. Это не просто обижает — угнетает и ранит. Словно она становится ненужной, сломанной куклой, которую заменяют на новую.
И когда она находит уединенное место — стадион лакросса, кто бы мог подумать, — достает тетрадь с карандашом и наконец выдыхает. Можно не притворяться. Впервые за последнюю неделю не делать вид, будто все нормально. Лидия по-прежнему не понимает, зачем ей Ванда, если ничему не учит, только мешает. Забирает те крупицы нормальности, что у нее остаются.
Она видит, что давит на карандаш сильнее, чем нужно. Грифель крошится о лист бумаги, но Лидии все равно. Слишком острые и резкие линии ломаются, выходят за пределы рисунка, выводят ту реальность, от которой она убегает, но не может ничего поделать. Просто не в состоянии сдержать. Ей это нужно, необходимо как воздух.
Лидия вздрагивает и замирает, когда слышит дыхание за спиной, ощущает его на своей шее, чувствует, как по позвоночнику бегут мурашки. Ей снова не дают побыть одной. Нет, в одиночестве. Насильно выдергивают из оцепенения.
— Теперь я понимаю, почему Марин позвонила именно мне.
Лидия все-таки вздрагивает. Конечно же, это Ванда. Кто еще мог так бесцеремонно плюхнуться, по-другому не скажешь, на скамью рядом и уставиться на рисунок. Даже у Малии больше такта.
Лидия пытается сделать вид, будто Ванды здесь нет, но шумное дыхание и прилипчивый взгляд давят на нервы. Чуть прикрывает глаза — под веками прыгают искры, — сжимает карандаш так крепко, что он переламывается пополам. Гул голосов в голове нарастает, они требуют — принуждают! — обратить внимание на Ванду. Черт!
— Что тебе нужно? — сквозь зубы. Дыхание со свистом вырывается из груди.
— Вернуть тебя в мир живых из мира мертвых, — говорит с таким выражением, будто делает величайшее в своей жизни одолжение.
— Да как ты…
Гнев застилает красной пеленой глаза, воздух будто галлонами выкачивают из легких, грань яви и иллюзии стирается. Как она смеет?!
— Прекрати! — шипит на ухо.
Морок резко рассеивается. Лидия оглядывается и видит под собой круг выжженной травы. Идеальной формы круг, а она стоит в самом центре. Она закусывает до крови губы, чувствует солоноватый вкус во рту и осторожно садится. Будто ожидает, что скамья под ней сейчас рассыплется в труху. Это страшно. И больно.
— Я только что… что?
Она беспомощно смотрит Ванде в глаза и, кажется, впервые видит в ней… человека? Поддержку? Опору? Допускает мысль, что ведет себя глупо и по-детски. Пожалуй, даже эгоистично. Слегка.
— Перестань нести свою боль как знамя. Ты упиваешься ее, барахтаешься, но все равно тонешь, потому что не желаешь признавать, отрицаешь ее. Считаешь, что со временем она поутихнет, перестанет сжимать горло спазмом, на глаза перестанут наворачиваться слезы. Пока ты лелеешь боль как младенца, оберегаешь от всех напастей внешнего мира, закрываешь внутри, она не исчезнет. Чтобы жить дальше, ее нужно прочувствовать. Не смириться, не запихать поглубже в подсознание — раствориться в ней. Стать слабее, чем когда бы то ни было, корчиться от осознания собственной ничтожности, невозможности что-либо изменить. А что делаешь ты? Замазываешь тональным кремом синяки под глазами, фальшиво улыбаешься и имитируешь прежнюю идеальную жизнь. Твоя жизнь никогда не вернется в привычное русло, и ты не можешь быть той же всезнающей самой популярной девушкой школы. Нельзя склеить из осколков ту же самую вазу, она уже разбита. Чем дольше ты будешь маскировать боль, тем сильнее она будет разрастаться, тем больше будет разлагать изнутри, пока не сломаешься.
— Ты ничего обо мне не знаешь, — вяло отмахивается Лидия.
— Нет, я знаю о тебе гораздо больше, чем ты сама, — горько усмехается Ванда. — Все читается во взгляде, в походке, да даже в повороте головы. Ты одержима болью, питаешься ею. Скажи одно, ты и вправду думаешь, что это делает тебя сильнее?
— Все, что нас не убивает… — заученно начинает она, но Ванда фыркает.
— Я хочу услышать твои мысли, а не избитые фразы для отвода глаз, — передергивает плечами она и морщится. — Что чувствует настоящая Лидия, та, которую ты так тщательно прячешь за слоями боевой раскраски и модных шмоток? Дай ей сказать за себя.
Лидия вцепляется в край юбки, зажмуривается и считает до десяти. Не помогает. Она пытается себя убедить: Ванда неправа, она просто… просто… Да у нее нет ни единой причины, чтобы морочить ей голову, обманывать или строить из себя кого-то. Она ее не знает, но в то же время видит насквозь. Лидия так привыкла искать во всем подвох, что не может остановиться, хоть и так устала. Она чувствует столько боли — своей, чужой, — что ощущает себя одним большим пульсирующим комком оголенных нервов.
— Иногда мне кажется, что вот-вот взорвусь, если не поговорю с кем-нибудь, но в то же время осознаю, что никто не поймет. У каждого своя боль, зачем им моя?.. — она так и говорит, зажмурившись. Так проще: можно сделать вид, что никого рядом нет. Всего лишь сумасшедшая Мартин на трибунах говорит сама с собой, с голосами, с призраками — с кем угодно. В теории от выплеска эмоций должно быть легче, на практике это не работает. Совсем. Боль так же тупым лезвием царапает края раны, которая по-прежнему кровоточит, даже не думая затягиваться.
— А зачем тебе чужая боль? Почему ты взваливаешь на себя эту ношу?
— Я должна, — ни капли сомнения. Она искренне в это верит. Хочет верить, потому что у всего есть смысл. Должен быть.
— И кто тебя это сказал? — она слышит в голосе усмешку, но отмахивается. В ней нет зла, пренебрежения или издевки.
— Я могу хотя бы попытаться что-то изменить, защитить, спасти. Без голосов было бы больше боли, — губы дрожат, а глаза уже жжет. Она чувствует, как подкатывают слезы, сглатывает ком в горле усилием воли. Она не должна. Она сильная, она справится.
— А себя ты спасти не хочешь? — Лидия чувствует пальцы Ванды на своем лице. — Открой глаза. — Мотает головой. — Посмотри на меня.
Лидия понимает, что ведет себя глупо, но не может ничего поделать. Ей страшно. Страх испепеляет ее, подавляет все остальные эмоции, заглушает нестройный хор голосов. Она до ужаса боится открыть глаза и не увидеть ничего или, что еще хуже, столкнуться с очередной иллюзией обгоревшего, сгнившего, покалеченного тела. Их было так много. А будет еще больше.
— Боль — самая сильная и чистая эмоция. Ты должна ей управлять, а не она тобой.
— Ею нельзя управлять.
— Еще как можно.
Лидия распахивает глаза то ли от удивления, то ли от внезапной веселости — что тут смешного? — в голосе Ванды. Совсем ничего, понимает, утопая в таком же, как у нее, искалеченном болью взгляде. Считает карие крапинки и сбивается на втором десятке. В голове все плывет, Лидия поздно понимает, что ее затягивает в чужое, но такое родное, понятное сознание. Она видит только обрывки образов, слышит фрагменты фраз, от переполняющей все существо надрывной боли тяжело дышать. Ее чудовищно много, она одновременно дурманит и обезоруживает, сводится к одному: чем мучительнее ощущения, тем крепче магия. Она концентрируется в каждом миллиметре кожи, но не срывается, пока этого не захочет Ванда.
— Как?.. — шепчет одними губами и давится кашлем, когда ее буквально выбрасывает из водоворота эмоций.
— Это мой секрет. В каждом есть бездна, которая слишком притягательна, чтобы просто от нее отказаться. И чтобы с ней справиться, нужно прыгнуть. Выражение «в омут с головой» не просто так придумали, — Ванда улыбается, будто они говорят о цветах и солнце. — Незакрытый гештальт есть у всех, а вот чтобы пойти дальше, нужно мужество.
— Что помогло тебе?
— Ты должна найти свой способ.
— А если мне и твой подойдет?
Ванда коротко усмехается и берет руку Лидии в свою.
— Мы похожи больше, чем ты думаешь. — Она смотрит вдаль, взгляд чуть затуманивается. Похоже, она что-то вспоминает. — Когда-то я спросила у доктора Стрейнджа, — запинается, — Стивена, — кривит губы, — то же самое. Он был моим наставником, — отвечает на вопросительный взгляд Лидии. — И это совсем другая история.
Ванда меняется в лице, выпрямляется и вскакивает со скамейки. Лидия вскидывает брови, не успевает за такими резкими перепадами настроения. Да и не уверена, что нужно.
— Пойдем, — протягивает руку Ванда, — покажешь мне школу.
— Ты и так уже все видела.
— Но не твоими глазами, — озорно — серьезно? — подмигивает. — Первый урок прикладной магии: узнай своего ученика как себя.
— Но…
— Красиво рисуешь, кстати, — кивком то ли указывает на рисунок, то ли намекает, что так долго не принимать протянутую руку неприлично.
— Спасибо, — рассеянно отвечает Лидия и все-таки сжимает ладонь Ванды в своей. — Понятия не имею, с чего начать.
— Сначала?
Лидия смотрит на нее и чувствует, как губы сами растягиваются в улыбке. Будто и не Ванда только что проезжается по всем мозолям, разносит в пух и прах все, чем она живет последние месяцы, а потом засасывает в собственный ад. Будто и не Ванда… Но, как ни странно, ей и правда легче. Тугой узел в груди слегка ослаб. Лидия не одна такая. Ее понимают и принимают. Лидия не одинока. Часть разорванной в клочья души встает на место.

— Библиотека? Почему?
— Здесь спокойно... — Лидия запинается, — и тихо.
— А кроме этого?
Ванда заглядывает в глаза. Она не сдается. Она хочет знать все, а Лидия не уверена, что готова рассказать. Слишком лично, слишком интимно. Марин она может сказать, она ее знает, она видела и была рядом, до того как… Она просто знает.
— Ничего, — сглатывая, выдавливает Лидия.
— С ней связано много воспоминаний, ведь так? — От проникновенного голоса тошно. На секунду Лидии даже кажется, будто это Эллисон. — Кем она была для тебя? — И после паузы уточняет: — Та, чью смерть ты не можешь себе простить.
Горечь наполняет до краев. Моррелл сказала, не могла не сказать. Лидии кажется, что ее предали. В очередной раз. Без ее согласия открыли самую большую, самую темную тайну. Выдали с потрохами, а теперь еще и заставляют вывернуть душу наизнанку. Зачем?
— Какая разница, — вяло отмахивается Лидия, берет в руку первую попавшуюся книгу и гладит по корешку. — Этого уже не изменить.
— Марин ничего не говорила о том, кого ты потеряла. Не то чтобы она не предлагала, я запретила.
Внезапное откровение Ванды сбивает с толку. Лидия не знает, что думать и как чувствовать.
— Как вы познакомились? — уводит разговор в другое русло. Так проще. И правильнее. Лидия уверена.
— Хочешь понять, можно мне ли мне доверять? — Лидия теряется. Как Ванде удается так тонко ее чувствовать? — Недоумеваешь, почему угадываю без слов твои мысли? — усмехается. — Я не эмпат. Это прерогатива Марин, и то если человек сам подсознательно хочет поделиться либо не в силах контролировать поток сознания. Друидские штучки, не спрашивай как, сама должна догадаться. — Лидия не знает, как реагировать на эти слова, и ждет ли Ванда вообще отклика. — Я прошла через это в свое время. Вижу это в каждом звуке, изгибе губ, срывающемся дыхании. Лидия, ты для меня открытая книга не потому, что устала и опустошена, а потому что я вижу в тебе отражение себя. Простая арифметика чувств.
— Арифметика — точная наука, а эмоции далеки от рациональности, — возражает Лидия, на что Ванда только фыркает.
— Хорошо, зайду с другой стороны. Может, так будет понятнее. Что ты знаешь о магии наставников? — Лидия качает головой. — А о магии вообще?
— Науке неизвестно, как она появляется и куда исчезает. Нет ни законов, ни принципов действия, ни практических формул. Официально магии не существует, а охота на ведьм инквизицией — результат массовой истерии из-за необъяснимых фактов тогда и теоретически доказанных сейчас.
Выражение лица Ванды красноречивее некуда. Лидия ощущает себя провинившейся школьницей, не выполнившей домашнее задание. Но ведь она права. Она не может руководствоваться домыслами и сплетнями.
— Если ты действительно так думаешь, отрежь мне голову, свари в котле и съешь на завтрак. — Похоже, она недовольна. Нет, дьявольски зла. С учетом ситуации звучит еще более бредово, чем могло бы показаться. — Либо ты дура, либо очень искусно притворяешься. Какая к черту наука, если ты ведьма? О какой теории говоришь, если уже год как предсказываешь смерти, руководствуясь голосами в голове? Если всего этого не существует, тогда и ты лишь проекция. Глюк, сбой в эволюционной цепи, книжная страшилка. Очнись, Лидия! — кричит Ванда ей в лицо, а Лидия беспомощно жмурится. Сверхъестественная часть ее соглашается с каждым словом, рациональная… — Перестань цепляться за здравый смысл! — Ванда берет ее за плечи и встряхивает, что есть силы, так, что у Лидии звезды перед глазами, а в голове шум.
— Это все, что у меня осталось, — оправдывается она.
— Это иллюзия. Для таких, как мы, логика — нелепое оправдание собственных неудач. Она не работает в реальной жизни и без магии, а когда ты можешь неподвластное большей части людей, и вовсе превращается в ненужный рудимент. Есть сила и власть, способности и возможности, желаемое и дозволенное. У твоей мощи нет границ, только рамки, которые устанавливаешь ты сама. Это часть тебя, прими и живи с этим.
Лидию трясет от переизбытка эмоций. Ванда бьет по всем оголенным нервам одновременно. Не просто проходится по болевым точкам — ковыряется раскаленной кочергой, топчется на них с изощренным садизмом и ждет ответа. Какого, черт ее подери? Что должна сказать разбитая Лидия Мартин, когда ее — уже лежачую и истекающую кровью и слезами с внутренностями навыверт — добивают?
— Я не могу перекраивать свою жизнь по щелчку пальцев, — почти стонет.
Она не узнает себя. Когда она успела стать такой бесхарактерной мямлей? Ее унижают, притесняют, а она почти безропотно это принимает. Это не она, а бледная копия. Почти исчезнувшая, думает отстраненно. Если бы можно было просто лечь и умереть, она бы так и сделала. Но ей не позволят: голос совести, долг — обязательства. Она будет терпеть. «Терпеть — не бороться», — взрывается отвратительная в своей слабости мысль. Она смирилась с поражением, оставила попытки справиться. Сдалась.
— Это конец, — собственные слова царапают сердце, режут по венам.
Признание — призрак мужества, правда?
— Конец одного — начало чего-то другого. Это аксиома.
— Да что тебе от меня нужно? — неожиданно даже для самой себя взрывается Лидия. Скрипит зубами, сжимает кулаки и почти бросается на Ванду.
— Этого, — удовлетворенно ухмыляется и кивком указывает на нее саму.
Лидия опускает взгляд и с удивлением видит, как ее руки пылают ровным зеленым огнем. Она чувствует приятное покалывание по всему телу и больше ничего. В груди нет привычной колющей боли, сердце не сжимается в предчувствии, даже голоса, кажется, довольно хмыкают. Лидия поднимает ладони и рассматривает, как магия переливается на свету, отбрасывает блики вокруг нее и Ванды. Впервые со дня смерти Эллисон — и Эйдана, позволяет себе добавить — она ощущает умиротворение. Она позволяет себе осознать обе потери, заполнить пониманию всю себя целиком. Разрешает услышать смерть Эллисон, увидеть — Эйдана. Лидия переносится мыслями в тот день, закрывает глаза и горит воспоминаниями. Пропитывается горечью, захлебывается одиночеством и прощается. Боль не уходит, но притупляется. Позволяет Лидии свободно вздохнуть.
— Она была самым близким и родным человеком. Единственным, кто знал все и принимал со всеми закидонами. Эллисон никогда не осуждала. А Эйдан… Эйдан просто был рядом, а я не успела показать ему, насколько он может быть светлым, несмотря на тьму вокруг.
— Так их было двое, — задумчиво тянет Ванда. — И ты не позволяла себе осознать, что скорбишь не только по ней, но еще и по нему. Многое проясняет. Подавляемые эмоции точат изнутри куда сильнее, чем самые сильные сознательные. Теперь станет легче. Ты нашла ключ, как управлять магией, даже быстрее, чем когда-то я.
— Это хорошо? — Лидия встряхивает руками, и пламя гаснет.
Ванда удивленно поднимает брови.
— Ты умеешь глубоко чувствовать и, судя по всему, интуит. При должной практике ты можешь стать сильнее меня, впрочем, в этом суть магии. Ученик должен превосходить учителя, а уж разовьет он весь свой потенциал или только часть — его собственный выбор.
— И как это работает?
— Наставник не просто учит магическим навыкам, он раскрывает суть для тебя же самой, исследует твою сущность и указывает на то, чего не замечаешь. И обязательно природа его силы совпадает с твоей.
— Поэтому твой огонь выглядит точно так же? — Ванда кивает. — А почему другой цвет?
— Моя магия идет от ярости, твоя — от равновесия.
— Ты же говорила о боли! — вскидывается Лидия.
— Потому что все эмоции исходят от нее. Не осознай ты источник своей боли, не достигла бы гармонии своего «я», — пожимает плечами Ванда. — Ты же любишь здравый смысл, могла бы догадаться, — усмехается уголком губ.
— Это второй урок прикладной магии?
— Что-то типа того. — Ванда бросает взгляд за спину Лидии и хмурится. — Извини, мне нужно идти. У тебя есть над чем подумать, так что встретимся завтра. — И стремительно уходит.
Лидия оборачивается и видит запыхавшуюся Марин. Она еле сдерживается, чтобы не сорваться с места. Она не часть их мира. Чужая, которая случайным образом навязалась. От этой мысли колет между ребер, но она старается не зацикливаться на глупом, совершенно неуместном чувстве, которое только усиливается, когда Марин что-то быстро говорит, а Ванда успокаивающе сжимает ее ладони в своих. Между ними столько эмоций, что воздух буквально искрит. Лидия поспешно отворачивается. Еще не хватало пялиться, будто своих дел мало. Она фыркает, подхватывает сумку и выходит через другую дверь. Видеть Марин вместе с Вандой не хочется. Или Ванду вместе с Марин? Она отгоняет мысль, прежде чем она успевает оформиться в голове.

Лидия пропускает школу: говорит маме, что плохо себя чувствует, и натягивает на голову одеяло. Она почти не лжет, потому что мыслей намного больше, чем она может переварить. На нее одновременно сваливается столько, что Лидия понятия не имеет, куда бежать. Хотя нет, знает, но не хочет. Не сегодня. И, возможно, даже не завтра. Она не может думать рационально, противоречивые — и ей самой непонятно, какие именно, — чувства заслоняют собой все. Они смешиваются, переплетаются, создавая в голове хаос. Даже голоса умолкают. Они дают ей передышку. А может, не в силах больше слышать ее внутренние метания. Она и сама не в состоянии.
Стук в дверь разрезает мертвую тишину, и Лидия морщится. Запредельно громко. Она не отвечает, но звук повторяется. Она же сказала, ей плохо, что непонятного. Плотнее закутывается в одеяло и упрямо молчит.
— Лидия? — сквозь скрип отрывшейся двери она слышит голос Стайлза. Черт! Какого ему тут понадобилось?! — Твоя мама сказала, что ты болеешь, но ведь это не так. Что происходит?
— Ничего, — бурчит из-под одеяла. Ей сейчас совершенно точно не до Стайлза, да и до проблем стаи нет никакого дела. У нее своих значительно прибавилось.
— Поговори со мной, — бесцеремонно откидывает одеяло он. — Это же я, Стайлз. Помнишь такого?
Лидия откидывает спутавшиеся волосы со лба и усмехается. Милый, заботливый, надоедливый Стайлз. Забудешь его, как же.
— Стайлз… — начинает она, но тут же осекается. Что ей сказать, чтобы он отстал? Лидия и сама не понимает, что происходит с ее жизнью. Все идет наперекосяк. С момента, когда Дерек появился в городе, и Бэйкон Хиллз превратился в рассадник сверхъестественного. Все встало с ног на голову, уже ничего не исправить. Ее не исправить. — Уходи.
— Что? — округляет глаза он, непонимающе моргает и, кажется, злится.
— Я сломалась, ясно? Всем случается сорваться, так почему не мне? — шипит она, выдергивая из его пальцев одеяло, и заматывается в него по горло. — И я хочу побыть одна, — чеканит почти по слогам.
— Ну уж нет! — взрывается он. Вскакивает с постели и меряет комнату шагами. — Я тебе объясню, что не так! Разжую и положу в рот, чтобы осознала, какие глупости говоришь и делаешь. Ты та, кто все решает, находит выход из любой безвыходной ситуации. Ты не рвешься в бой спасать всех и каждого, как Скоттт. Не рычишь и не пускаешь все на самотек, потому что безразлично, как Дерек. Не глотаешь «Аддерол» пачками, чтобы перерыть интернет и разобраться, что за чертовщина происходит, как я. Не наблюдаешь со стороны, давая изредка мудрые, но совершенно бесполезные наставления, как Дитон. Ты Лидия, черт тебя дери, Мартин, которая расставляет все по полочкам и вытаскивает наши задницы. Ты единственный герой из всех нас, пойми уже наконец! — кричит Стайлз, глотая окончания слов в спешке. — Без тебя стаи уже давно не было бы. Без тебя я бы давно свихнулся или, того хуже, умер. И если ты до сих пор не в курсе, ты удерживаешь нас вместе, не позволяя вцепиться друг другу в глотки. Ты!
Лидия таращится на взмыленного Стайлза и верит, верит каждому слову. Эмоции, с которыми он говорит, не могут оставить равнодушным. Не могут. И не оставляют.
— Стайлз… — тянет она и не находит слов. — Я не спасла Эллисон, не спасла Эйдана, не спасла еще кучу людей. А кого удалось вытащить, так по случайности. У меня нет когтей и клыков, только голоса в голове, которые не приносят в сражениях никакого прока.
— У меня тоже, но…
— А как же бита? — усмехается она и, повинуясь сиюминутному порыву, встает. Подходит к нему, обнимает за шею и всматривается в глаза. — Вы справитесь и без меня, пока… — она запинается. — Мне нужно время. Еще немного.
— Не только ты их потеряла, Лидия, — с горечью роняет Стайлз и сбрасывает ее руки. Отходит к окну. — Мы все многое потеряли. Если уж кого и винить в их смерти, то меня.
— Ты не виноват, это все ногицунэ…
— Вот именно! — вскидывается, но тут же понижает голос почти до шепота: — Тогда почему ты обвиняешь себя? Куда делась рациональная, слегка самоуверенная и немного высокомерная Лидия Мартин? Она бы не стала отлеживаться в постели, потому что раскисла. Она всегда на виду и не позволяет боли сломить ее.
— Ты всерьез хочешь знать? Правда? — теперь закипает она, сжимает кулаки и щурит глаза. — Ты думаешь, что лучше всех меня изучил? Нет, Стайлз, ты знаешь только то, что я позволяла тебе, да и всем остальным, увидеть. Даже Эйдан понимал меня куда лучше, чем мне бы хотелось. И только Эллисон видела все оттенки, потому что была… была… Была, — резко заканчивает.
— Ты об этом говоришь с Моррелл? С друидом, который помогал Девкалиону? С ней, а не с друзьями. Ей ты доверяешь, а нас выставила за дверь? Это нечестно! Мы прошли то же, что и ты. Мы были рядом, а где была она?
— Марин тут не причем.
— Уже Марин? — едко бросает Стайлз и вскидывает брови. — Как мило.
— Где тот милый Стайлз, что часами бегал за мной и молил о внимании? Я его не узнаю, — огрызается в ответ.
— Он изменился.
— Я рада, что у тебя есть Малия, — по-доброму улыбается Лидия и отходит к окну. — Забота о ней повлияла на тебя сильнее, чем можешь представить.
— Еще скажи, что и с Моррелл у тебя так же, — в его взгляде столько тоски, что Лидия задыхается.
— Она мне помогает. Правда. — Тяжело вздыхает и обнимает себя за плечи. — Как и Ванда.
— Кто она такая? — с обидой спрашивает Стайлз.
Он имеет право знать, Лидия понимает. Но примет ли, если она сама еще не до конца готова принять происходящее? Она так зациклена на чувствах, что не осознает реальность. Она уговаривает себя, что нужно время подумать, но совершенно не может мыслить здраво.
— Я обещаю, что расскажу, но… чуть позже. — Она резко оборачивается, чтобы посмотреть ему в глаза. Ей нужно это, необходимо, чтобы он поверил, потому что без Стайлза… — Это ты нас держишь вместе, не я. Стая началась именно с тебя, — улыбается она, — и пока ты веришь в каждого из нас, она не развалится.
Лидия знает, что права, и он тоже, хоть и пытается отрицать, но взгляд выдает с головой. Как и всегда. Стайлз не умеет лгать. И она не хочет ничего скрывать, но открыться сейчас, когда она сама с трудом понимает, как ей быть с новообретенной нежданной силой… «Ты и силу банши не ждала», — напоминает зачем-то надоедливый внутренний голос.
— Ты ведьма, — произносит Стайлз так буднично, что Лидия вздрагивает.
— С чего ты?.. — опускает взгляд на свои руки и тихо охает. Ладони снова горят зеленым пламенем. Снова бесконтрольно. Снова… Она почувствовала гармонию с собой, когда захотела поделиться со Стайлзом. Пусть на секунду, но этого хватило для магии. — Я разучилась контролировать эмоции, — как-то обреченно выдыхает она. — Придется снова учиться.
— Значит, эта Ванда приехала поэтому? — Лидия кивает. — Моррелл ее позвала. — Поджимает губы. — Все начинается сначала, да? Пытаешься принять сверхъестественное «я» и ничего не говоришь, потому что считаешь, что должна справиться со всем сама? Я думал, мы это прошли. Думал, ты доверяешь хотя бы мне. Но после всего предпочитаешь говорить об этом с посторонними, а своих друзей держать в неведении. Это нечестно.
— Стайлз, послушай… Это не просто чьи-то стоны или крики в моей голове, а реальная опасность. Я понятия не имею, на что способна. Я должна быть уверена, что никому не наврежу, прежде чем…
— Малия в полнолуние обрастает шерстью и больше всего на всего на свете жаждет меня убить. Не говори мне о риске. Только не мне. — Он отворачивается и идет к двери. — Выздоравливай, Лидия, — и закрывает за собой дверь.
Она обессиленно опускается на кровати и прячет лицо в ладонях. Сколько еще кругов ада ей придется пройти, прежде чем станет легче? К застарелой, почти успокоившейся боли добавляется новая, истекающая желчью и кровью. Стайлз прав, она знает, но от этого только хуже. Хочется свернуться калачиком в углу и уснуть, чтобы проснуться — и все оказалось как прежде. Она никогда еще так сильно не хотела быть обычной.

Лидия открывает глаза и не узнает ничего. Это ее комната, но она совсем другая. Нет рисунка Неметона в рамке на тумбочке, стол не завален распечатанными листами преданий о банши, оборотнях, кицунэ и друидах, даже бестиария нет. Все кажется чужим, будто… из другой вселенной, где нет ничего сверхъестественного. Никого. Словно все обычно.
Она встряхивает волосами и подходит к зеркалу. Тому самому, которое она разбила во сне, когда ее преследовал Питер. Его не должно быть здесь, ведь Лидия выбросила зеркало сразу после первого приема у Моррелл. Она касается гладкого стекла, перед глазами проносятся воспоминания: как она замазывала тональным кремом круги под глазами, как напивалась таблеток, лишь бы не помнить ничего, как бродила во сне по комнате, как…
— Милая, — дверь открывает отец, — собирайся скорее, а то опоздаешь.
Лидия обескураженно приоткрывает рот. А он что здесь делает?
— А где мама?
Отец улыбается, подходит к ней и берет за руки.
— Совсем заучилась. Мама еще вчера уехала на семинар в Бостон. — Лидия рассеянно кивает. — Одевайся скорее, не заставляй людей ждать.
— Каких?
Отец приподнимает брови и обеспокоенно прижимает руку к ее лбу.
— Жара вроде нет. Ты же не могла забыть о конференции, к которой так усердно готовилась, ночами напролет занималась с Эллисон…
— Эллисон? — взволнованно переспрашивает. — Как?
— Она заедет за тобой через пятнадцать минут, — отец еще раз окидывает ее удивленным взглядом. — С тобой явно что-то не так.
— Я в порядке, — поспешно обрывает она и улыбается, надевая привычную маску уверенности. — Скоро спущусь.
Лидия не понимает ровным счетом ничего. Мать с отцом в разводе, Эллисон мертва, Питера нет… Как это возможно? Так просто не бывает. Не может быть. Только не в ее сумасшедшем мире. Сумасшедшем? Лидия задумчиво щелкает пальцами, но даже искр не получается. Прислушивается к себе — ни одного голоса в голове. Она… обычная? Нельзя повернуть время вспять и переписать историю. Даже у магии есть свои пределы. Ведьмы! Ей нужно поговорить с Вандой. Если кто и знает, что за чертовщина творится, то только она.
Отточенными движениями Лидия наносит макияж, надевает платье и туфли и выскакивает на крыльцо в тот момент, когда звучит гудок автомобильного клаксона. «Это и вправду она», — бьется в голове, когда Лидия садится на переднее сиденье, и она сжимает Эллисон в крепких объятиях. Чересчур для Эллисон, недостаточно для Лидии. Она жива. Жива… Жива! Рассказывает без умолку о свидании со Скоттом, смеется, беспокоится о реакции родителей. Как раньше, целую жизнь назад.
День в школе проходит как во сне. Она не знает эту жизнь. Ощущение, будто исполнились все ее желания, которые она когда-либо загадывала. Все живы, счастливы и нормальны, насколько она может судить. Лидия вздрагивает каждый раз, когда к ней обращаются. Она теряется в хаосе незнакомых голосов снаружи и абсолютной тишине внутри. При виде мистера Харриса тяжело выдыхает и сглатывает. Даже он жив. Значит, и дарака не было. Когда она здоровается со Стайлзом, он выпучивает глаза, глотает слова и несет околесицу. И это логично, потому что их связало сверхъестественное, а когда его нет, нет и их дружбы. Для Стайлза она недосягаемая мечта, а он для нее — хороший друг, вот только помнит это только Лидия, судя по всему. Когда к ней сзади подходит Джексон и обнимает, она отстраняется, ссылается на дела и почти убегает. Любовь к нему отболела так давно, что Лидия понятия не имеет, как себя вести. Даже у ее умения притворяться есть пределы. А может, она просто отвыкла от масок.
— Идем сегодня на вечеринку у Хейла? — Эллисон берет ее под руку, буквально светится улыбкой.
— К Дереку? — удивленно уточняет она. — У него бывают вечеринки?
— Ты сегодня какая-то странная, — мрачнеет Эллисон. — Что-то случилось?
— Ощущение, будто я вернулась в прошлое, — пожимает плечами Лидия, прокручивая воспоминания последнего года. Все не так, совсем не так, как должно быть. «А ты знаешь, как надо?» — тут же ехидничает внутренний голос.
— Счастливое? — проникновенно заглядывает в глаза Эллисон. — Ты просто волнуешься из-за выступления. Не переживай, все будет хорошо. Ты же Лидия Мартин, у тебя всегда все идеально.
Лидия сглатывает, но ком в горле не проходит. Эллисон столько раз ей говорила нечто подобное, это всегда вдохновляло, но сейчас противное ощущение неправильности скапливается горечью на языке. Как бы Лидия ни хотела, чтобы все оказалось правдой, она понимает, что это лишь иллюзия, воспоминание об утраченном. Она цепляется за дорогих людей, но они уже ушли. В одну реку не войти дважды, умерших не оживить, боль не заменить радостью. И чем отчаяннее ей хочется поверить в реальность, тем сильнее чувство неправильности. Если бы она не помнила, если бы не знала, если бы…
— Конечно, — выдавливает из себя улыбку она.
Над их головами звучит звонок, и Лидия в очередной, черт знает какой по счету раз вздрагивает.
— Выступление в три, я буду тебя ждать у входа в зал.
— А сейчас ты куда?
— На французский. — Эллисон целует ее в щеку. — Все, побежала, а то мисс Моррелл опять оставит после уроков.
Марин! Как она о ней сразу не подумала! Даже если она тоже ничего не помнит, выслушает и, возможно, подтолкнет к решению проблемы. К тому же она должна знать, где Ванда. Если не она, то больше никто. Лидия не допускает мысли, что Ванды может и не быть в Бэйкон Хиллз, раз уж есть Эллисон и Джексон, а Дерек устраивает вечеринки. Она пытается рассуждать здраво: реальность изменяется из-за чего-то определенного, значит, есть событие или чувство, которое вернет все обратно. Она должна его найти. Выдуманное счастье хуже нечеловеческой боли. Лидия привыкла быть честной с собой, как бы тяжело не приходилось.
Она сидит у кабинета психолога, сложив руки на коленях. Здесь она впервые увидела молодого Питера, после того как разбила зеркало из-за Питера зрелого. Дежавю бьет по нервам, внутренности скручивает тугим жгутом так, что накатывает тошнота. История сделала виток и вернулась к тому, с чего начиналась. Лидия снова пытается убедить себя, что все образуется, вот только тогда она убегала от сверхъестественного, а сейчас несется навстречу со скоростью парового катка.
Что ей стоит остаться в этой реальности, где всем хорошо? Представить, что она наконец проснулась после длительного кошмара? Никому ведь хуже от этого не станет — наоборот. Больше никаких странных смертей, жертвоприношений, бессмертных призраков с саблями, злобных духов, питающихся хаосом. Никто не будет страдать. Никто не будет оплакивать детей, родителей, братьев, сестер, друзей. В обычной жизни куда меньше несчастных случаев. Возможно, со временем Лидия избавится от ощущения неправильности, перестанет вздрагивать от любой неожиданности, свыкнется с будничностью и размеренностью. У нее больше нет голосов в голове и не нужно учиться управлять магией, потому что и ее нет. Она среднестатистическая школьница без экстраординарных способностей, если не считать высокого айкью, конечно. От нее ничего особенного не ждут. После окончания школы Лидия пойдет учиться в колледж, потом в университет, устроится на работу, выйдет замуж, родит детей. Все как у всех. Никаких трупов в неожиданных местах, никаких поворотов не туда, никаких светящихся глаз и когтей из пальцев. Все по шаблону, утвержденному многими поколениями до нее.
Она вспоминает Ларву, которая жила как хотела, ни в чем себе не отказывая. Не по плану — по своему желанию. Как хотела, как умела, как считала нужным. И Лидия завидует. Она так боялась быть изгоем, что перестала быть собой. Закрылась в раковине недалекой красотки, помешанной на внешности и популярности, не подпускала никого, кто бы мог пошатнуть устоявшийся мир. Питер Хейл ворвался в ее жизнь не спросив, почти свел с ума, но из-за него же она скинула свои маски одну за другой. Она стала настоящей. Ненормальной. Сверхъестественной. Значимой. Она стала нужной. Сила банши и ведьмы не делают ее более или менее особенной, они продолжают ее суть, дополняют характер, позволяют раскрыться и помогать другим.
— Привет, — звучит над головой знакомый голос. — Ты тоже на прием? — Ванда плюхается рядом и протягивает руку. — Я новенькая, Ванда. Приятно познакомиться.
Лидия выгибает брови и усмехается краем губ.
— А я старенькая, Лидия.
— И почему ты ходишь к психологу? Голоса в голове мучают или пресловутые кошмары?
Лидия долго вглядывается в ее глаза. Пожалуй, дольше, чем позволяют приличия, но Ванда не подает виду, что ее это раздражает или хотя бы не нравится. Она кажется… любопытной и проницательной. А что если и она помнит?
— Я ведьма, как и ты.
— Что? — прыскает Ванда. — Что-то не представляю тебя, а уж тем более себя над котлом читающей заклинания. Магии не существует, — доверительным шепотом сообщает, склоняясь ближе к Лидии. — Как и Санта-Клауса.
И только сейчас, глядя в зеленые глаза, Лидия понимает, откуда на зубах пластиковый привкус. Люди в этой реальности ненастоящие. Слишком радостные, слишком живые, слишком невозможные. В этом мире нет проблем и забот, только ничем не замутненное счастье. Так бывает в идеальном мире, но не в обычном. Это как есть только один сироп: рано или поздно захочется чего-то другого, а здесь другого нет. Только солнце, улыбки и смех. Имитация жизни, жалкая пародия.
— Ты чувствуешь себя чужой?
Ванда серьезнеет, инстинктивно прижимает сумку к себе, с беспокойством оглядывается.
— Это нормально для новенькой, — неуверенно отвечает.
— А что если я тебе расскажу, каково быть на своем месте? Что если ты совсем не та, кем себя считаешь? — Лидия понимает, что рискует. Ставит на кон все, что у нее есть здесь. Вряд ли друзья ее поймут, впрочем, она же Лидия Мартин — у нее все идеально, она просто не выспалась. Может, она вообще застряла в одном дне. Откуда ей знать, как работают параллельные реальности. Она просто уверена, что только Ванда сможет ее вернуть в настоящее, так или иначе. — Я помогу тебе. — Она хватает Ванду за руки и сжимает их, надеется, что она сможет поверить ей, увидеть во взгляде искренность.
Ванда испугана, и Лидия ее вполне понимает. Но она не может медлить. Теперь она боится, что время утекает сквозь пальцы. Вдруг она исчезнет, и ее снова придется искать. Вдруг, пока она во власти иллюзии, в Бэйкон Хиллз кто-то умирает? Вдруг…
— Все происходит в твоей голове. Все всегда происходит в твоей голове, — прорывается чей-то голос в сознании.
На секунду ей кажется, что к ней возвращается сила банши, но она быстро понимает, что это не так. Голос реален. Он не стучит о стенки черепной коробки, не втыкается иглами в мозг — он просто рядом. Лидия оглядывается, но не видит рядом никого. Очертания предметов смазываются, она видит ошарашенное выражение лица Ванды, но не может на нем сосредоточиться. Она будто уплывает.
— Найди меня, слышишь? Найди меня, где бы ни была. Мы нужны друг другу.
Она еле успевает договорить. Лидию со всех сторон обступает темнота, в которой нет ни звука. Вакуум внутри и снаружи утягивает за собой.

Лидия жмурится от солнца, бьющего в глаза, потягивается и накрывает голову подушкой. Еще рано, будильник не звенел, у нее еще есть время поваляться. Будто прочитав ее мысли, по комнате разносится трель телефона. Она с закрытыми глазами тянется за трубкой, не глядя на дисплей, отвечает:
— Который час?
— Лидия? — в голосе на другом конце провода слышится волнение.
— А должен быть кто-то другой? — недовольно бурчит она и приоткрывает один глаз, чтобы посмотреть, сколько все-таки времени, но часов не оказывается на привычном месте. Да и тумбочка совсем не там, где была, когда она засыпала.
— Наконец-то я тебя нашла, — облегчение в каждом звуке.
Лидия садится на кровати и прижимает к груди одеяло. К голой груди. Кто снял с нее пижаму? Или она уснула без нее? Где она вообще? Лидия не узнает ничего вокруг: ни окно, ни обои, ни тем более кровать. В голове шум, будто она вчера основательно перебрала текилы, мышцы стягивает. Вопросы роем теснятся в голове, пока мозг пытается хоть что-то вспомнить. Ничего. Абсолютная пустота пугает больше любых непристойных воспоминаний.
— Кто это?
Может быть, незнакомка в курсе, что случилось. Голос кажется смутно знакомым, но Лидия не помнит откуда. Тишина сменяет каким-то полуистеричным возгласом. Или это отчаяние?
— Ванда, — после паузы говорит она, — Ванда Максимофф.
Имя отзывается тупой болью в висках. Она должна знать, но все попытки уцепиться за ускользающее чувство дежавю не приносят результата. Где она могла его слышать?
— Мы встречались? — Лидия понимает, что вопрос откровенно глупый. Как-то же эта Ванда достала ее номер телефона. Это не так просто, Лидия ревностно следит за своей частной жизнью, она уверена.
— В другой жизни, — печально отвечает та.
В груди поднимается необъяснимый порыв утешить ее, потому что это нечестно. Лидия даже не помнит эту девушку, а у нее столько эмоций по отношению к ней. Иррациональное сочувствие захлестывает. Гул в голове усиливается.
— Надеюсь, в ней я тебя не забывала, — озадаченно отвечает. Лидия окончательно просыпается, встает с постели и подходит к окну.
Она смотрит на спешащих по своим делам людей с высоты двадцати этажей, не меньше. Это точно не Бэйкон Хиллз. Ощущение, будто она пропустила внушительный кусок своей жизни, а не только вчерашний вечер. За ночь все не могло так резко измениться. Она не могла переехать, найти квартиру и напиться. Лидия Мартин так не поступает.
— Давай встретимся в кафе рядом с твоей квартирой, и я все расскажу.
— А ты не серийный маньяк-убийца? — срывается с языка, прежде чем она успевает его прикусить.
Короткий смешок переливами отдается в ушах. Приятно.
— Я уже взяла средний черный американо, — и кладет трубку.
Лидия ошарашенно слушает гудки в телефоне. Похоже, Ванда и впрямь неплохо ее знает. Стыд пополам со страхом накатывает волнами. Нельзя потерять память и столкнуться с человеком из прошлого в одночасье. Либо она за ней следила, либо… Какое еще «либо» может быть?
Лидия собирает разбросанную по комнате одежду, быстро одевается, прежде чем выйти, по привычке смотрится в зеркало и застывает. Волосы вполовину короче, темные круги, наметившиеся морщины в уголках губ. Ей точно не восемнадцать. Сколько лет прошло? Вот теперь ей становится по-настоящему жутко. Она тянется за ключами, подмечая, что в движениях сквозит уверенность и ленивая грация. Раньше в ней этого не было. Как и татуировки на ключице со стрелой, будто только что выпущенной из лука. Она дотрагивается до нее и подавляет вздох. Эллисон… Ее она помнит. Горечь и боль после ее ухода вряд ли сможет когда-то забыть. Она просто собрала вещи и ушла. Молча. Не предупредив, не дав возможности все исправить, даже не сказав последнее «прощай». А ведь они так долго были вместе. Долго? Откуда ей знать, если воспоминания всплывают в серой дымке и тут же исчезают. Не задерживаются в голове четкими образами — только призрачными намеками. Эллисон… Имя оседает едким привкусом предательства и саморазрушения. Лидия сломалась и не пыталась себя починить. Этого она тоже почти не помнит, но чувствует.
В руке вибрирует телефон, она резко отвечает: «Спускаюсь» — и сбрасывает вызов.
Ванда выдергивает ее из опиумного полумрака, обещает ответы на все вопросы, но сможет ли заглушить ненависть ко всему миру? Эллисон растоптала ее, а Лидия и не сопротивлялась. Так и не смогла оправиться. Да и пыталась ли? Она ни на что особенно не надеется, спускаясь на лифте, толкая стеклянную дверь, выходя на улицу и, наконец, заходя в кафе на углу. Неприметная девушка сидит за дальним столиком, сжимая два кофе.
— Ты Ванда? — без предисловий берет из ее рук стакан и делает первый обжигающий глоток.
— Лидия, — зеленые глаза светятся узнаванием, радостью, надеждой. — Как же я рада тебя видеть!
— И я, — автоматически откликается она и только потом понимает, что не лжет.
Лидии кажется, будто она мучительно просыпается после долгого сна, сбрасывает груз прошлого. Эти глаза, искрящиеся светом и внутренней силой, дарят ей силы, чтобы не уйти прямо сейчас. Обещают перемены, хоть Лидия и не уверена, что готова.
— Можем поговорить здесь или пойти куда-то, где поспокойнее.
Лидия пожимает плечами и садится на ближайший стул. Ей все равно, где разговаривать. Да и что ей такого удивительного может сказать Ванда, чтобы понадобилось уеденное место? Разве что начнет убеждать в существовании единорогов…
— А ты другая.
— А тебя зовут, как Алую Ведьму из комиксов, и что с того?
Ванда вздрагивает, но Лидия не придает этому особого значения. Мало ли, какие у нее ассоциации могут быть. Кофе приводит в чувство, Лидия вытягивает ноги под столом и блаженно жмурится от аромата. Ей нравится запах, будто он связан с чем-то важным.
— Извини, я не хотела обидеть. Не знаю, что на меня нашло.
Лидия сама не понимает, почему ее бросает из крайности в крайность. Эмоции сменяют друг друга так быстро, что она не успевает опомниться. Она присматривается к Ванде. Кажется, она не знает, с чего начать. А Лидия уже не уверена, что хочет услышать. По спине бегут мурашки. Что если ей не понравится правда? Может, стоит уйти не оглядываясь и начать с чистого листа? Она ничего не потеряет, но и не приобретет ничего. Сомнения запускают когти все глубже с каждой секундой молчания. Лидия монотонно пьет кофе, который уже не приносит удовольствия, и сверлит Ванду взглядом.
Говори уже, говори!
— Не хотела, — Ванда облизывает губы, — никого не хочешь, так получается. — Она глубоко вздыхает. — Ты живешь эмоциями больше, чем головой. Это не плохо, но иногда ранит окружающих. Искренность бьет больнее всего. — Она переводит дыхание, опускает голову, но почти сразу выпрямляется и буквально впечатывает Лидию в стул одним взглядом. В нем столько чувств, что Лидии уже неважно, что будет дальше. Ванда может и молчать — в выражении лица, в глазах, в изгибе губ откровенности куда больше, чем в самых сильных словах. Лидия резко наклоняется вперед, почти ложится на стол и сжимает ее руки в своих, не отрывая взгляда. Прикасается и вспоминает. Каждую деталь, каждый вдох, каждую эмоцию.
— Магия существует, — произносит одними губами и чувствует подкатывающую к горлу тошноту.
— Ты хотела быть нормальной, — возражает Ванда.
— А еще просила найти меня и не отпускать, и у тебя получилось. Как?
— В этом мире ты оставила мне частичку волшебства, намеренно или случайно, так что проще, чем может показаться, — улыбается краем губ. — Но скрываться ты определенно умеешь.
У Лидии кружится голова и сбивается дыхание. Она возвращается к отправной точке. Снова. Ей опять нужно выбирать. В который раз. Сколько уже было этих витков? Бесконечный день сурка не выход, но и как вырваться из петли, она не знает.
— Это все в твоей голове, — твердит отдаленный голос. — Все зависит от тебя.
Мир снова плывет перед глазами. Ванда расплывается, становится похожей на разноцветное пятно, и Лидия вцепляется в нее мертвой хваткой. Только она реальна. Только она рядом. Только она может понять. Наставница, но и она не может решать за нее: лишь подтолкнуть, намекнуть, помочь.
— Ты так и будешь прыгать по реальностям, пока не определишься.
— Но как?
— Ответ знаешь только ты. Собери волю в кулак и переживи всю свою боль заново. Единым потоком без остановки.
— Я сумасшедшая, — горько выдыхает Лидия.
— Запутаться в чувствах нормально. Ты человек, а не робот. И для обычных подростков сложно, а ты банши, да еще и ведьма. Не каждый справится. — Лидия слышит улыбку в ее словах и пытается ответить тем же. — Окунись в самые сильные свои эмоции, и все поймешь.
— А если нет?
— Рано или поздно сойдешь с ума в одной из выдуманных альтернативных вселенных.
Самые сильные эмоции. Боль. Страх. Одиночество. Счастье. Ненависть. Все не то. Потерю того, рядом с кем было ее место, не описать одним чувством. Слишком много бликов и оттенков. Слишком.
— Позволь себе открыться. Перестань прятаться в скорлупе, — последнее, что она слышит.
В глазах темнеет. Дрожь пробирается до костей, но она готова поклясться, что чувствует вкус ванили на губах. Лидия любит ваниль, и только поэтому облизывает губы. Только поэтому…
Она проваливается во мрак, ощущает спиной каменные стены. Холод. От него веет кладбищем, и Лидия понимает, куда падает. День смерти Эллисон. День убийства Эйдана. День, когда ей казалось, что она сама умерла. День, когда жизнь остановилась.

Лидия узнает катакомбы Айкена сразу, не может не узнать. Внутренности стягивает жгутом, будто сами стены источают безысходность. Говорят: «Ты останешься здесь навсегда». Лидия ежится от пронизывающего до костей ветра, хотя откуда бы ему здесь взяться. Озноб бьет наотмашь по каждому нерву, тело превращается в одну сплошную мурашку. Она обхватывает себя руками, оглядывается — никого нет. Она была не здесь, когда Стайлз-ногицунэ бросил ее, чтобы убить Они. Лидия теряется на пару секунд, но поспешно отгоняет эти мысли. Она могла забыть точное местоположение под действием стресса. Да и так ли важно, если она в своем подсознании, а не реальности. Впервые Лидия четко это осознает и горько усмехается. Оказывается, голоса в голове не самое безумное, что может с ней случиться. Скажи ей об этом кто-то еще пару месяцев назад, не поверила бы.
Дрожь растекается по телу, как наркотик, подчиняет волю, практически парализует. Лидия прикрывает глаза, считает до десяти, выдыхает. Легкие саднит, будто на грудь падает громадный булыжник, который она не в силах сдвинуть. Она судорожно хватает ртом воздух, но его становится все меньше. Нужно задержать дыхание: она знает, что это остановит приступ паники. Она помогла так Стайлзу, но себе — не в состоянии. Ее некому отвлечь. Лидия знает, что случится. Она опирается руками о стену, но руки проваливаются сквозь камень, и она оказывается в другом коридоре. Так должно быть. Игры разума вытягивают последние силы. Когда она видит себя рядом с бездыханным Стайлзом, все встает на свои места. Сейчас она не человек, а лишь астральная проекция. Видит, осязает, чувствует, но ничего не может сделать. Отстраненно наблюдает со стороны. Ощущает, как сердце пропускает пару ударов, голову заполняют чужие крики, а к горлу подкатывает тошнота. Она знает, что сейчас будет. Отчаянно мотает головой, будто это что-то изменит. Ее крик разрывает подвал Айкена, а вместе с ним рвется и душа.
Она зажимает уши, глотая слезы, но вопль не стихает. Он живет в ней. Душит изнутри, выцарапывает нутро, крошит ребра в пыль. Лидия явственно ощущает, как умирает с каждой секундой. И настоящая, и фантомная. Боль пропитывает каждую клетку, растекается горечью на языке. Лидия рассыпается. В груди поднимается крик, вторящий уже звучащему. Еще более надрывный и отчаянный. Лидия рядом со Стайлзом пока не осознает, что случилось, Лидия-призрак живет с этим кошмаром каждый день.
— Эллисо-о-о-о-он!
Она убегает от звенящего скорбью голоса, могильного холода. Спотыкается, вытирает текущие нескончаемым потоком слезы и бежит. Она еще может спасти… могла бы, если бы… Эллисон еще жива! А вдруг… Лидия знает все, но глухая тоска сжимает сердце настолько сильно, что она снова верит, хочет верить: еще можно попытаться. Надежда умирает, когда она видит удивленное выражение лица Эллисон, приоткрывшийся то ли в крике, то ли во вдохе рот и клинок Они в ее груди. Кажется, будто это игра, а меч просто зацепился за одежду. Лидия бы многое отдала, чтобы это оказалось фокусом, умело поставленным шоу опытного иллюзиониста.
Она падает на колени перед телом Эллисон, хватает ее за руку, но пальцы проходят насквозь. Иллюзия возвращает в реальность. Беспомощность выдергивает отчаянную веру в лучшее. Кончики пальцев немеют, за ними запястья, дальше руки: постепенно все тело цепенеет. Она ловит последние вздохи Эллисон, видит подрагивающие ресницы и шевелящиеся губы. Лидия не понимает ни слова, потому что мир разваливается на крупицы. Рассудок атомами осыпается на землю, ускользает вместе с Эллисон.
— Останься, — шепчет она, разбивая в кровь руки. Ненастоящая кровь. Фантомные руки. — Не покидывай меня.
Кажется, что Эллисон всего лишь засыпает. Черная куртка пропитывается ее — реальной! — кровью, металлический привкус висит в воздухе, давит на психику. Рука с красными — кровавыми! — ногтями опускается рядом с ногами Эллисон, Скотт сжимает ее в объятиях.
— Я умираю в объятиях своей первой любви, — врывается голос Эллисон в мысли. — О чем мне еще мечтать?
Лидия вскидывается и поднимает глаза. Не столько слышит, сколько чувствует последний выдох.
— Лидия? — касается ее волос легкое дыхание.
— Как? — срывается на вдохе.
Опускает взгляд и видит труп, а рядом с собой… Фантом? Призрак? Оптический обман? Душа?.. Слишком много вариантов для одной Лидии. Только что пережившей смерть самой близкой, самой родной, единственной… Во второй раз.
— Не живи прошлым, живи настоящим, — повторяет Эллисон слова Ванды и тепло улыбается. — Умерла я, а не ты.
— Ты была центром моей жизни…
— Вот именно. Была. А теперь меня нет. — Она заправляет пряди волос ей за уши, касается щеки, и Лидия прикрывает глаза от этой ласки. — Сохрани в памяти теплые воспоминания, что нас связывают. Не закрывайся от людей, не подавляй чувства. Ты даже не представляешь, сколько в тебе света.
Лидия хочет столько всего сказать, но в голове нет ни одного слова. Мысли толкают друг друга и тут же улетучиваются. Под веками мелькает каждый момент, связанный с Эллисон, каждая улыбка, случайное прикосновение, объятие. Она не может смириться, что больше этого не будет. Ничего не будет.
— Я люблю тебя, — вырывается со всхлипом.
Все принципы, устоявшиеся правила и запреты летят к чертовой матери. Другого шанса не представится. Глупо притворяться.
Эллисон приближается вплотную, смотрит в глаза и улыбается. Светлая, чистая, искренняя. Она не должна умирать! Это несправедливо. Почему она?!
— Помни: ты лучик солнца, освещающий все на своем пути. Не хочу, чтобы ты потеряла это из-за меня. — Эллисон притягивает ее к себе, сжимает в объятиях и накрывает ее губы своими. Они пахнут карамелью, но на вкус — как клубника. Смесь запахов дурманит, зарывшиеся в волосы пальцы сводят с ума. В каждом движении ощущается прощание, но они забирают боль. Выскребают из души горечь, высасывают желчь. Эллисон спасает ее от самой себя. Снова.
Поцелуй прекращается резко. Эллисон просто растворяется. Последнее, что успевает выхватить Лидия, открыв глаза, — искрящийся лаской взгляд и зацелованные губы, с которых срывается: «И я тебя люблю».
Эллисон уходит, Лидия остается одна. Опять. Но в этот раз на руинах разрушенной жизни брезжит свет.
Цикл заканчивается. Витки альтернативных вселенных пересекаются в одной точке. Боль перемалывает внутренности, но помогает наконец увидеть скрытое. Пока Лидия дышит, она может что-то изменить, даже если душа истекает кровью. Магия дает ей больше возможностей, она не имеет права этим не воспользоваться. Лидия никогда не будет обычной, не стоит и пытаться. Пора принять себя настоящую.

Лидия и не помнит, когда ей в последний раз так легко дышалось. Она находит баланс. Понимает: сделала что могла. Спасти каждого невозможно, каким бы близким человек ни был. Никто не хочет уходить из жизни, но еще меньше желает забирать с собой живых. Теперь она знает наверняка. Эллисон ее не обвиняет. Эйдан… Его не было ни в одной реальности. Видимо, Лидия отпустила его, не осознавая этого.
Ей кажется, что она очнулась после летаргического сна. Почти так и есть, хмыкает про себя. Звуки громче, цвета ярче, люди счастливее. Она покрепче сжимается ремешок сумки, вдыхает глубже и заходит в школу. Ей кажется, что на секунду воцаряется гробовая тишина, чтобы тут же взорваться хаосом звуков и оглушить. Лидия обзывает себя мнительной и прищуривается, когда улавливает за углом алый отблеск, но тут же одергивает себя: Ванда не станет колдовать на людях. Это опасно и попросту глупо, к тому же совершенно ей не свойственно.
«Можно подумать, ты ее хорошо знаешь», — фыркает внутренний голос. «Лучше, чем может показаться, — уверенно отвечает Лидия. — Она была почти в каждом видении и всегда указывала нужное направление». Ванда дала понять, что ей необходимо увидеть смерть Эллисон, пережить ее еще раз, чтобы выпрыгнуть из дня сурка.
— Как хорошо, что я тебя нашла, — вопреки ожиданиям ее берет под руку Марин, а не Ванда, и тянет к окну. — Мне нужна твоя помощь.
Лидия слова не успевает сказать, как ее уже тащат по коридорам к — кто бы мог подумать! — кабинету психолога.
— Сила Ванды вышла из-под контроля, и я понятия не имею, как ее усмирить.
— Но ты же…
— Я не говорила, что не пыталась. Бесполезно! — Марин взволнована и обеспокоена. Каждое слово сквозит тревогой, которая передается и Лидии.
Она понимает почему, когда видит Ванду с раскинутыми в стороны руками, парящую над полом в языках кровавого пламени. Она замирает с открытым ртом, пропуская слова Марин мимо ушей. Ванда прекрасна. Страх улетучивается, на смену приходит почти благоговейное восхищение. Лидия закусывает губу, чтобы не ляпнуть что-то вроде неуместного «богиня» или пресловутого «ведьма».
— …ты должна вытащить ее из коматоза! — улавливает конец фразы и резко оборачивается к Марин.
— Как? Она мой наставник, не я ее, — растерянно разводит руками. — Что я могу?
— Закрой глаза. — Лидия подчиняется. — Прислушайся к себе. — Пытается прогнать видение из памяти и сосредоточиться. — Ванда в тебя верит больше, чем в кого бы то ни было. Ни разу не видела, чтобы она так стремилась помогать кому-то.
Лидия делает несколько шагов вперед, касается энергетического поля вокруг Ванды, и оно ее пропускает. Они горят вместе, а под веками мелькают картинки прожитых и возможных жизней. Их так много, что они сливаются в единый разноцветный вихрь, превращаясь в единственно верный — реальный — мир, обступающий со всех сторон.
Лидия мало что понимает в хаосе образов. Кто-то бежит, толкает других, спотыкается, но не останавливается. Четко она улавливает только эмоции Ванды. Много и чересчур сильно. Ее буквально переламывает пополам, раздирает на части от противоречивых и зашкаливающих чувств. Страх, отчаяние и боль. Бешеная квинтэссенция вытекающих друг из друга ощущений. Сердце сжимается от шквала эмоций в чужой душе. Лидия не хочет чувствовать их внутри Ванды. Переживать в своей голове привычно, за другого — нестерпимо.
Она хватает Ванду за руку, тянет, но та не видит ее. Отдергивает руку и стоит на месте, глядя со стороны на творящийся беспредел.
— Пойдем со мной! — пытается перекричать шум вокруг Лидия, но все равно слишком тихо, чтобы быть услышанной. — Пожалуйста! — впивается ногтями в кожу предплечья. — Ванда!
Никакой реакции.
Лидия теряет счет времени. Она пытается достучаться, вытащить Ванду из замкнутого круга чувств, подчиняющих ее волю. Ничего не выходит. Лидия искусывает губы в кровь, заламывает руки, выворачивает суставы. Ванда безучастна, и от этого Лидии страшно. Они могут застрять здесь навечно, переживая раз за разом кошмар наяву. Неважно чей, главное — выжимающий все силы.
Когда к горлу подкатывает тошнота, она понимает: банши вот-вот вырвется наружу. Паника накрывает с головой. Пусть это альтернативная реальность, но сейчас единственно реальная. Что если ее развитие повлияет на настоящее? Что если она не сможет вытащить Ванду? Что если выхода нет?
Банши ухмыляется и сдавливает горло когтистыми пальцами. Лидия не хочет думать, чья смерть последует за этим, запрещает себе осязать могильное дыхание на кончиках пальцев. Пусть это будет она, а не Ванда. Еще одной смерти сейчас она не выдержит. В любом мире.
Лидия сжимает кулаки, чувствует, как из прокушенной губы бежит кровь и все-таки не может сдержать вопль. Падает на колени и кричит так, что у самой закладывает уши. Это не одна смерть — множество. Лидия возвещает, что через несколько минут поле превратится в кладбище. Она закрывает глаза, из которых бегут слезы, и не может замолчать. Крик только крепнет, а она слабеет. Истекает кровью изнутри. За всех. За Ванду. Чувствует, как из нее вырывается другая сила, горящая ровным зеленым цветом. Три сущности, живущие в ней, как никогда едины.
И когда ей кажется, что она смиряется с неминуемой концовкой, Лидию резко выдергивают в кабинет психолога. Она несколько секунд хлопает глазами, переводя взгляд с ошеломленной Марин на раздраженную Ванду.
— Я, конечно, признательна, что ты вытащила меня из самого страшного воспоминания, но какого черта?!
— А что не так? — теряется Лидия. Мысленно она еще там — ощущает, как саднит горло, колени подкашиваются. Ей нужно сесть. Она плюхается на ближайший стул и вытягивает ноги, блаженно прикрывая глаза.
— Зачем так рисковать? — почти кричит Ванда. Марин кладет ей руку на плечо, она пару раз вдыхает и выдыхает. — Мы могли обе там застрять, — добавляет уже тише.
— Ты же сделала это для меня.
Лидия не уверена, но чувствует — сейчас или никогда. Она может получить максимально честный ответ, пока Ванда на взводе. Она не будет подбирать выражения.
— Я старше и опытнее! И это я толкнула тебя в бездну.
— Что? — Лидию потряхивает от выплеска злости, усталость отходит на второй план. Она вскакивает на ноги. — Зачем?
— Ты и сама знаешь ответ на этот вопрос. Если бы не нашла, не вернулась бы.
— Ты мне помогала.
— Не в последнем витке. Там меня не было.
Лидия прикусывает щеку изнутри. Здесь ей нечем крыть. Она глубоко вдыхает и ощущает на языке запах ванили. Дежавю накрывает с головой. Она отгоняет подальше эту мысль, чтобы не сорваться снова. Лидия слишком уязвима. А еще рядом Марин… Вот только, похоже, та и так вся поняла. Не могла не понять. Лидия видит это в ее печальном взгляде, вспоминает об эмпатии и борется с желанием выбежать из комнаты, хлопнув дверью. Почти справляется.
От стука в дверь они вздрагивают.
— Пойдем. Нам нужно о многом поговорить, — отрывисто командует Ванда. — Скоро вернусь, — обращается с полуулыбкой к Марин.
Неприятное чувство снова колет под ребрами. Лидия снова отказывается подбирать ему название.

Напряжение нарастает, пока они идут по коридорам. Лидия еле сдерживается, чтобы не остановиться за очередным поворотом, прячась от Ванды. Она не знает, чего ожидать от разговора, поэтому и боится как огня. Лидии страшно терять Ванду, едва обретя. Она понимает, что, скорее всего, все закончится выяснением отношений на повышенных тонах, возможно, они поругаются, а потом Ванда пойдет к Марин. Но страх все равно никуда не уходит, он забирается в подсознание и пускает там корни, вытесняет другие чувства.
— Перестань пыхтеть, — раздраженно бросает Ванда, даже не оборачиваясь.
«Она игнорирует тебя, ты ей не нужна», — вдруг усмехается подсознание.
С чего бы вдруг? Лидия вздрагивает и оглядывается по сторонам. Откуда в ее голове такие мысли? Ванда, конечно, зла, но не настолько, чтобы... Бросить ее? Возможно. Но как кого: ученицу или девушку?
Лидия фыркает от абсурдности собственных мыслей. У Ванды есть Марин, у Лидии... магия?
— Я не собираюсь тебя пытать, — Ванда останавливается и поворачивается так неожиданно, что Лидия буквально влетает в ее объятия. Или она слишком глубоко ушла в себя? — Что тебя так напрягает? Кричать тоже не буду, обещаю. — Она приподнимает подбородок Лидии, говорит тихо и, кажется, ласково. Это расслабляет. Прикосновения пальцев к спине греют даже через одежду, мурашки поднимаются по позвоночнику. Лидия борется с желанием довольно зажмуриться. — Что тебя беспокоит?
— Ваниль, — одними губами выдыхает. Аромат Ванды обволакивает ее со всех сторон. Она не может сопротивляться. Остатки самообладания уходят на то, чтобы не запрыгнуть на Ванду с ногами.
— Не думала, что мои духи настолько раздражают, — удивленно тянет она. — Приму к сведению.
Лидия безразлично кивает, понимая, какой будет следующая фраза, и абсолютно точно не хочет ее слышать. Настолько, что без предупреждения обхватывает лицо Ванды руками, заглядывает в удивленные глаза и целует, пока не передумала. Это непрофессионально, нелепо, даже жалко, но если не рискнуть сейчас, потом возможности может и не представиться.
Лидия долго наблюдала за Эллисон со стороны, откладывала на потом, пыталась убедить себя, будто она нормальная и все желания — игра больного воображения, вот только кому от этого стало лучше? Никому. Эллисон умерла и оставила Лидию с багажом противоречивых эмоций и вопросом, на который никогда уже не узнает ответ: а что было бы, если бы она решилась? Лидия отбрасывает сомнения, выкидывает из головы лишние мысли. Только ничем не замутненные чувства.
Она прижимается к Ванде всем телом, зарывается пальцами в волосы, обводит языком контур ее губ и наслаждается. Забывается в ощущениях, растворяется в запахе ванили. Колени трясутся, она боится вот-вот упасть и цепляется еще крепче. Ей не приходит в голову, что это нелепо и неправильно. Вешаться на чужих девушек ниже достоинства Лидии Мартин. Ха! В другом, нормальном мире так и было, в нынешнем оглядываться на предрассудки глупо. Если жизнь стоит на голове, кому нужно соблюдение формальностей. Никому!
— Лидия… — Она не хочет слышать протесты, но и навязываться отказывается. Можно... можно... Она резко отшатывается и вытирает губы тыльной стороной ладони. Какой идиотизм! Она же сама поцеловала Ванду!
— Извини, — сухо бросает она, удивляясь, как это безэмоционально звучит, будто она обед ее съела, а не набросилась с поцелуями посреди школы.
— Два вопроса, — вкрадчиво и осторожно говорит Ванда. — Почему ты это сделала и почему так раздражена сейчас?
— Не преувеличивай.
Ванда выразительно выгибает брови и складывает руки на груди.
— Я абсолютно спокойна, — настаивает на своем.
— Ты неспокойна хотя бы потому, что только что целовала меня. Стоит заметить, весьма эмоционально целовала, — усмехается Ванда, и Лидию передергивает. Что ж, по крайней мере, теперь она знает нелицеприятную ее сторону. Тоже полезно.
— Ты помнишь, что было в параллельных реальностях? — Лидия играет ва-банк. Терять уже нечего, а приобрести что-то... возможно, если повезет. Хуже не будет точно.
— Я помню поцелуй. — Сердце пропускает пару ударов. — Тебя ведь это интересует?
Лидия прикусывает щеку изнутри. Ей столько хочется спросить и сказать, но пока она не готова озвучить даже половину. А потом может не быть Ванды рядом.
— Когда ты уезжаешь?
— Когда ты будешь готова.
— А если никогда не буду? — прищуривается Лидия.
Ванда прекрасно понимает, что именно она имеет в виду. Улавливает все скрытые смыслы, которые только есть. Знает и молчит. Так даже лучше: поспешные решения ни к чему, но каждая секунда режет лезвием по нервам.
— Тогда, видимо, мне придется купить здесь дом, — усмехается краем губ. — Оставлять неконтролирующую себя и магию ведьму одну крайне непредусмотрительно. Собственно, как и жить в ее доме.
— А как же Марин? — вырывается прежде, чем она успевает подумать, как глупо это прозвучит. Немудрено, если учесть, сколько она об этом столько думала. Возможно, сейчас все же получит ответ, вот только не факт, что он ей понравится.
— А что с ней? Марин, кажется, никаким образом не относится к процессу обучения...
— Ты знаешь, что я имею в виду, — чеканит каждое слово Лидия.
Она начинает злиться. Что за игру ведет Ванда? Чего добивается? Не нужно быть эмпатом, чтобы видеть усмешку во взгляде, саркастичный изгиб губ. Она издевается?
— Мы давно знакомы.
— Вы целуетесь, — получается резче, чем необходимо, но Лидия быстро отмахивается. Корить, ругать и анализировать себя она будет потом.
— И что? С тобой мы тоже только что целовались. Это не отменяет того, что ты моя ученица.
Лидия несколько минут изучает ее выражение лица — Ванда дает ей время. Обе молчат. Пожалуй, так лучше. Деловые отношения, не отягощенные романтикой, всегда проще. Если не думать о Марин, а только заниматься время от времени, читать, то Лидии будет некогда думать о чем-то другом. Она забудет Ванду. В конце концов, их не так много связывает. Рисковать жизнью ради кого-то не в новинку, значит, ничего особенного нет и в том, что она не задумываясь сиганула за Вандой в параллельную реальность. Она хотела помочь так же, как помогла ей Ванда. Спасением жизни друг друга обменялись, можно разбегаться.
— Я неплохо себя контролирую. Никого не взорву и не подпалю случайно. — Лидия чувствует себя истеричкой. Нет, она ведет себя неадекватно, но не в силах остановиться. Ее несет. Может, это последствия путешествия в другие реальности? Или адреналиновый выплеск? Или магия восстанавливается после сильного выброса? Точно она знает только одно: ей несвойственно такое поведение. — Можешь ехать, если у тебя дела. Заверяю, угрозы не представляю. Похожу на сеансы психотерапии к Марин, чтоб наверняка.
— Кому и что ты снова пытаешься доказать? — складывает руки на груди Ванда и склоняет голову набок. — Уже раскрыла все карты, смысл прикрываться безразличием? Не получится. У тебя чувства зашкаливают, гормоны скачут во все стороны. Сейчас я тебе нужна, завтра буду глубоко безразлична. Это нормально, пока эмоциональный фон не устаканится.
— Хочешь сказать, что лучше меня знаешь мои желания?
— Да, потому что прошла через это.
— Ну и плевать.
Лидия встряхивает волосами и разворачивается, чтобы уйти, но Ванда не позволяет. Хватает за руку, дергает на себя и стискивает в объятиях.
— Ты мне нравишься, — обжигает горячий шепот. — Я просто не хочу, чтобы ты потом жалела о сделанном. — Она сглатывает и продолжает после паузы: — ...когда сможешь здраво оценивать свои желания и действия. У магии много рычагов давления, о которых тебе еще предстоит узнать, и далеко не все приятны.
— Ты жалела? — спрашивает Лидия, особенно не рассчитывая на ответ. Она и так его понимает.
— И не хочу, чтобы жалели обо мне. Я видела, каково было Марин. — Так вот в чем дело. Теперь Лидия знает, хоть и не ожидала, что правда будет такой... — Но раз уж сегодня мы делаем неожиданные признания и совершаем глупости, почему бы и нет.
Лидия не успевает спросить, о чем речь. Ванда властно проводит рукой по ее спине, поднимается к шее и впивается в губы. Целует настойчиво и жадно, будто захлебывается. И Лидия не менее пылко отвечает. Понимает, что это может быть первым осознанным, взаимным и единственным поцелуем. Старается запомнить каждую секунду, но мысли смешиваются, а чувства сплетаются в клубок противоречий. Все, что она осознает, — ей мало. Чертовски мало Ванды. Похоже, Ванда того же мнения: она опускает вторую руку на ягодицы и сжимает их сквозь одежду. Лидия стонет сквозь зубы, выгибаясь.Эти эмоции не могут быть ненастоящими. Просто не имеют права.

Ванда держит слово. Отстраняется так далеко, как только возможно. Появляется на несколько часов пару раз в неделю, чтобы позаниматься практической магией, и исчезает, как только считает, что на этот раз достаточно. Лидию такое положение дел раздражает до зубовного скрежета, но у нее нет права выбора: если она хочет сохранить призрачную надежду на отношения с Вандой, придется держать дистанцию, чтобы доказать искренность. Лидия считает это откровенным бредом, но переубедить Ванду не пытается. Себе дороже. Она, пожалуй, даже упрямее самой Лидии, если такое вообще возможно. И она таки ходит на сеансы к Марин. Снова. Но в этот раз не ёрничает, а говорит о наболевшем. Больше не с кем, а Марин понимает. Как никто. С нее начался этот путь...
— Я бы не хотела потерять тебя после того, как Ванда посчитает, что мое образование закончено, — она перегибается через стол и сжимает руку Марин в своей.
— Ты знаешь, где меня найти, — губы улыбаются, но не глаза. Во взгляде читаются печаль и обреченность. — Сегодня последний прием, — как будто ставит точку.
— Разве? — отмахивается от мгновенно вспыхнувшей ревности Лидия. — Ванда мне не говорила.
— Когда речь заходит об отношениях, она всегда прячется в панцирь. Не подпускает близко, чтобы потом не страдать.
— Но и не может быть счастливой.
Марин поджимает губы.
— Я это понимаю, ты понимаешь, а Ванда отмахивается. Она... — Марин запинается, то ли подбирая слова, то ли справляясь с собственными эмоциями, — многих потеряла, так или иначе.
— Еще скажи, что я боюсь новой боли.
Лидия оборачивается и видит Ванду. Руки на груди скрещены, она облокачивается о дверной косяк. Явно не только что вошла. Странно, ни звука не услышала, но Лидия сидела спиной к двери, а вот Марин должна была все видеть и слышать. Либо Ванда скрыла себя магической завесой, либо...
— Кажется, вам нужно поговорить. Я пойду.
— Останься, — не просит — требует Ванда.
Лидия выгибает брови.
— Ваши отношения меня не касаются.
— Ошибаешься. — Лидию не покидает чувство, что перед ее глазами разыгрывается нелепый спектакль, действующие лица которого сошли с ума. — Марин не всегда была такой образцово-положительной. Да, дорогая? — издевательски кривит губы Ванда, и Лидию бросает в холод.
Эту Ванду она не хочет знать. Отказывается принимать наличие такой стороны, ведь это означает, что в любой момент она может развернуться и ударить в спину.
— Месть — блюдо, которое подают холодным? — смеется Марин. — Что ж, я знала, что когда-нибудь ты мне припомнишь тот случай.
— Серьезно? Случай? — Ванда выпускает силу, которая красными струйками тянется к Марин. — Я бы это назвала предательством. Ты бросила меня одну на растерзание стае оборотней. Испугалась за свою жалкую жизнь.
— Я знала, что ты справишься.
Марин не пытается оправдываться, Ванда демонстрирует намерение напасть, но та все равно спокойна. Они буравят друг друга взглядами, в каждом столько эмоций, что впору утонуть. Лидия ощущает, как энергия волнами исходит от обеих. Обида, разочарование, досада, сожаление, тоска сплетаются между собой и грозят захлестнуть собой все вокруг. Включая Лидию.
— И что дальше? — внезапно даже для себя подает она голос. — Убьешь ее? Создашь иллюзию волков и будешь наблюдать со стороны? Легче не станет. Месть испепеляет душу, но не приносит удовлетворения.
— Какие варианты? — спрашивает Ванда, не меняя позы.
— Отпусти. Улыбайся и радуйся жизни. Чужие поступки не определяют тебя как человека, так не будь хуже, чем есть.
Она и сама не знает, откуда берутся слова. По всем канонам она должна бы испугаться Ванды и бежать куда глаза глядят, но Лидия напротив хочет помочь, обнять и закрыть от всего мира, чтобы больше никто не посмел обидеть.
— Так просто?
— Я видела, как ты смотришь на Марин, как прикасаешься. Она много для тебя значит даже сейчас, что бы ты ни говорила. Это бросается в глаза.
— Откуда столько наблюдательности? — прищуривается Ванда и всем телом разворачивается к Лидии.
Сила втягивается в кончики пальцев. Лидия краснеет, но вскидывает голову и выпаливает:
— Потому что ревновала.
— Наконец призналась в этом, — усмехается Марин и садится на стул. — Парадокс: ты осознавала чувства к Ванде, но отрицала ревность. Почему?
— Это что, постановка? — сжимает кулаки Лидия и переводит взгляд с насмешливой Марин на провоцирующую Ванду.
— Естественно, — как ни в чем не бывало кивает Ванда. — Вот и подумай, нужна ли тебе такая я.
— Ты же понимаешь, насколько глупо это звучит? Я ведь могу согласиться из чистого упрямства.
— И мучиться? Так просто я тебя не отпущу. Даже для меня два месяца воздержания, когда даже зубы сводит от желания прикоснуться, — слишком. И я говорю даже не о сексе.
Лидия открывает и закрывает рот. Перемены столь разительны, что она теряется. Знает ли она Ванду настоящую? Уже не уверена. Хочет ли узнать? Определенно. Пусть она боится открыться, но ведь Лидия такая же. Она вечно прикидывается кем-то другим, лишь бы оставить пути к отступлению, сделать вид, что все не так, как кажется. Уж она-то найдет способ залезть под скорлупу и вытащить на свет настоящую Ванду, а потом... Лидия никогда не была сильна в долгосрочных планах.
— А кто сказал, что я захочу уходить?
Глаза Ванды вспыхивают. Она идет к ней, но останавливается в нескольких шагах.
— Последняя возможность передумать.
Вместо ответа Лидия преодолевает оставшееся расстояние и улыбается.
— Я сделала свой выбор.
Как и Марин. Краем уха Лидия слышит, как закрывается дверь. Ванда улыбается, наклоняется к ней, дышит на губы, дожидается, пока Лидия их приоткроет, и только тогда дотрагивается. Ее накрывает нежность и обволакивает тепло. Лидия чувствует себя дома, обнимает Ванду за шею и отдается на волю эмоциям. Между ними еще много недосказанности и темного прошлого, но впереди достаточно времени, чтобы во всем разобраться. И получать удовольствие, добавляет про себя Лидия, когда губы Ванды спускаются к шее.
Бояться — это нормально. Главное — не позволять страху решать все за тебя. Стоило пройти весь этот путь до конца, чтобы обрести не только надежду, но и обычное человеческое счастье. Темноволосое, зеленоглазое, волшебное.
«Ведьмы здесь, неужели ты не слышишь их крики?» — снова стучит в висках, но Лидия только усмехается.
Ларва отдала ей часть магии, Ванда помогла развить, Лидия дополнила ее силой банши. Ведьмы всегда будут неподалеку. С одной из них она собирается встречаться. С этого все началось, но совершенно точно не закончится. Пусть кричат сколько душе угодно, она не боится. Не все ведьмы темные, а если вдруг что, Лидия сможет их обуздать.
Она стонет и тянется к губам Ванды. Для остального мира ее не существует. До завтра.

Ванда сидит на подоконнике в растянутой футболке. Дышит на стекло и выводит пальцем магические формулы. И это выглядит так обыденно и по-домашнему, что Лидия ежится. Не от холода или внутреннего дискомфорта — от того, насколько быстро она привыкает к ее постоянному присутствию в своей жизни. На душе спокойно и хорошо, уютно. Так и должно быть. Они обе на своих местах. У Лидии вышибает почву из-под ног осознание простого человеческого счастья. Она думала, так бывает только в сказках, где обязательно побеждают злых драконов и спасают принцесс. Она так много думала, что едва не проморгала ту, что делает ее жизнь ярче. Каждое утро особенное, потому что первое, что она видит, проснувшись, — улыбка Ванды. Открытая, искренняя, отодвигающая все на задний план. Лидия просыпается и тянется за поцелуем, нежится в теплых объятиях, касается светлой кожи и жмурится от переизбытка эмоций. Она верила, что в ее жизни нет места обычному, а Ванда показала обратную сторону правды. В жизни есть только те рамки, которые определяешь ты сам.
— Держи, — Лидия протягивает кружку с дымящимся чаем. Ванда улыбается краем губ, принимает ее, грея ладони о керамические края.
Она смотрит несколько секунд, как пар закручивается завитками, и делает глоток. Чуть морщится, переводит на нее взгляд и озорно подмигивает.
— Вернемся в постель?
Она ставит кружку на подоконник, с которого спрыгивает, и утягивает Лидию за собой.
О чае никто из них больше не вспоминает.
С Вандой всегда так. Никогда не знаешь, что в следующий момент взбредет ей в голову. И Лидии это нравится.