— Могильную лихорадку?! — Цунадэ невольно привстала из-за стола.
— Именно, — подтвердила Шизунэ. — По сведениям из проверенных источников, в Стране Огня появился человек, способный ее излечить.
Цунадэ подошла к окну кабинета Хокаге, бросила взгляд на лениво ползущие облака, сжала пальцы на подоконнике — вроде и несильно, но костяшки побелели. На контрасте с алыми ногтями кожа собственных рук казалась Цунадэ очень белой, пусть и не бледной нездорово, как у Орочимару.
Забавно вышло: Орочимару обрел вечную жизнь, как всегда и мечталось, она — вечную юность. Для него — тьма лабораторий и одиночество, и неисчерпаемый источник боли. Боль, которую терпит тело, слишком быстро приходящее в негодность; боль, которую испытывают бесчисленные подопытные — среди них, в конечном итоге, нет выживших.
Совершенное тело. Совершенная жизнь.
Орочимару шел по трупам — и до сих пор был в поиске, далекий от своего вечного идеала, от тела, которое выдержит его суть хотя бы дольше нескольких лет. Потерявший то, что ему принадлежало изначально, отшвырнувший свое первоначальное тело в сторону, будто змеиную кожу, он все еще был жив.
Цунадэ не шла по чужим телам. Она, напротив, исцеляла.
Цунадэ не отвергала тело собственное, оставалась в нем до сих пор. Сколько бы лет ни прошло, сколько бы любимых людей ни умерло, она продолжала жить и выглядела на двадцать, разучившись стареть.
Годам было не сломить ее, врагам — не коснуться и пальцем, болезни обходили стороной ее тело, будто сияющее изнутри. Сила жизни — Цунадэ знала, что это, не понаслышке.
Не понимала она лишь одного: почему тогда ей так хочется умереть.



Раз за разом она испытывала судьбу, выпивая и играя в азартные игры, проигрывая, а вместо расплаты ввязываясь в драки. С ней опасались иметь дело, ее прозвали — Легендарная Неудачница, и она носила это звание с гордостью, как иероглиф «Азартные игры» на спине.
С ней не решались спорить, ведь ее тяга к саморазрушению была сильнее, чем у любого мужчины, но при этом она не знала физической боли. Стоило порезаться — и она сама не замечала, как заживал порез, будто целебная чакра струилась у нее в жилах вместо крови.
Любой врач, даже не обязательно ниндзя-медик, мог подтвердить, что женщины гораздо лучше сопротивляются боли, чем мужчины, реже поддаются инфекциям и болезням и обладают большими регенеративными способностями.
Бессмертие для Орочимару было невыносимой болью, которую он терпел, лишь бы продолжать свое существование, кочуя из тела в тело, из мужчины в женщину.
Бессмертие для Цунадэ было тем, что пришло само, чем-то естественным, как солнце поутру, тем, о чем она не просила, тем, что скрепляло ее тело, но мучило душу.
Им бы поменяться местами; но даже так — Орочимару был одинок.
Цунадэ — нет.
— Цунадэ-сама? — напомнила о себе Шизунэ.
За окном простиралась Коноха. Родное селение. Ответственность.
Все предыдущие Хокаге погибали в бою, бросались своими жизнями, как опавшими листьями, и полагали смерть за селение высшей добродетелью. Потому и презирали Орочимару, желавшего жить во что бы то ни стало.
Цунадэ понимала их, Хокаге, — но понимала и бывшего товарища.
Она готова была рисковать своей жизнью, однако не потому, что ее ничто не держало, не потому, что полагала конец жизни в бою самой славной смертью, более славной, чем многолетнее умирание.
Более славен тот, кто борется за жизнь до последнего, но при этом не идет по трупам, а исцеляет других. Ведь, чем дольше жизнь такого человека, тем больше других людей он исцелит; славна жизнь во благо, а не смерть, неважно, во имя чего. Смерть — это всегда смерть, она никого не спасает и никому не делает лучше, даже если речь идет о смене поколений. Быть рядом с новым поколением, облегчить ему жизнь, помочь своей доброжелательностью и опытом, — это благо.
Ни у кого нет права бросаться своей жизнью, Цунадэ могла утверждать это как медик.
И своей жизнью она рисковала не для того, чтобы умереть.
Подавляя нежелание жить, и душевные терзания, и усталость, она продолжала бороться. Она шла дальше: ей было ради чего жить. Столько болеющих людей, которым не хватает ее протянутой руки, столько неизлечимых лишь на первый взгляд болезней.
Одной из таких болезней была могильная лихорадка.
Каждый посвященный медик знал: могильная лихорадка неизлечима. Врачи-синоби бились над вакциной вот уже второй год, но пока результаты, которых они достигли, ненамного отличались от плодов усилий обычных лекарей. В последнее время в Стране Огня было не продохнуть от шарлатанов, якобы изыскавших единственно верный способ лечения.
По приказу дайме несколько мошенников было отловлено и отправлено на исправительные работы, но количество их от этого не уменьшилось. Самозваные знахари ушли в подполье, продолжая разорять отчаявшихся родственников заболевших и сея смуту среди населения.
Засекреченные исследования медиков-профессионалов, проводившиеся под руководством Цунадэ, зашли в тупик и закончились безвременной кончиной этих самых медиков. Могильная лихорадка была заразной болезнью, хотя никто так и не выяснил, каким путем она передается. Цунадэ приняла этот инцидент близко к сердцу: ее люди погибли.
Массовой эпидемии пока, хвала Воле Огня, не было. Могильная лихорадка поражала людей избирательно, бессистемно, будто издеваясь. Ее жертвой легко мог стать и рядовой обыватель, и элитный синоби в любой точке страны. Не спасал ни клановый иммунитет от большинства болезней, ни длительные тренировки; в расчет не принимались ни возрастные, ни половые, ни личностные характеристики.
Симптомы могильной лихорадки можно было легко спутать с обычной простудой. То, что такая «простуда» в итоге приводила к гибели заболевшего, а после смерти на его теле тут же появлялись огромные трупные пятна, было замечено далеко не сразу. В конце концов, смерть может наступить по разным причинам, и частенько врачи, не вдаваясь в подробности, пишут в соответствующей графе самый распространенный вариант — «сердечная недостаточность».
За последний год случаи летального исхода вследствие «могильной лихорадки», как условно была названа загадочная болезнь, заметно участились. Однако посвященные в проблему люди, в частности, Хокаге и ее доверенные лица, не спешили предавать этот факт огласке.
Цунадэ пыталась решить вопрос с возникшей болезнью. Для этого требовалось изучить ее истоки, но Хокаге катастрофически не хватало информации. Никто не мог точно указать сроки возникновения болезни и место, где она впервые была зарегистрирована. Примерные же данные с равной вероятностью подтверждали любую гипотезу: и ту, которую выдвинул перспективный медик соседней страны — с раскопками старых могильников на границе и «местью мертвых»; и казавшуюся более вероятной — с биологическим оружием, вышедшим из-под контроля своих создателей. Именно этой гипотезы придерживалась Цунадэ.
Как бы то ни было, с каждым днем могильная лихорадка становилась более серьезной угрозой. Хокаге сжимала зубы, понимая, что ответственность не позволяет ей принимать непосредственное участие в разработке вакцины. Не могла заниматься этим и верная Шизунэ: груз ответственности давил на плечи Цунадэ все с большей силой, заставляя вновь и вновь осознавать собственную беспомощность.
— Это кара божья! Покайтесь! — кричал безумный проповедник в селении, где Цунадэ недавно была с дипломатической миссией. К счастью, желающих слушать его находилось немного. Пока.
В таких условиях возникновение человека, способного излечить могильную лихорадку, было настоящим чудом.
— Вот здесь, — Шизунэ приблизилась к столу, развернула свиток с картой. — В этом селении. Его зовут Йору.
— Случайные совпадения исключены? — скорее для проформы уточнила Цунадэ. До сих пор выживших после могильной лихорадки не было, а на ранней стадии она и впрямь мало чем отличалась от простуды. Кто поручится, что загадочный целитель по имени Йору на самом деле не является спасителем человечества от такой губительной болезни, как обычный насморк?
Но разведчики не стали бы поставлять непроверенную информацию.
— Пятна, — объяснила Шизунэ, шурша докладом. — Они проступают на теле заболевшего еще при жизни, почти незаметные, но легко прощупываемые. Помните версию о том, что «могильная лихорадка» — разновидность аллергической реакции на неизвестный раздражитель?
— Пятна можно нанести при помощи грима. И неплохо подзаработать на доверчивых пациентах, измученных непроходящей простудой... как они думают. В конце концов, бороться с симптомами «могильной лихорадки» может мало-мальски обученный медик-синоби. Немного исцеляющей чакры — и проблема отодвинута на целый день. Или больше. А потом ничего не поможет.
— В том-то и дело, Цунадэ-сама, — как обычно, голос Шизунэ с запрятанными где-то глубоко нотками истерики успокаивал. Цунадэ помнила свою постоянную спутницу еще с детства, могла легко предвидеть и при желании спровоцировать любую ее реакцию... когда хотела. Или, может, когда того хотела Шизунэ?
В любом случае, «рациональная» помощница действовала на свою несдержанную Хокаге благотворно.
— Он не берет денег за излечение. Вообще ничего не берет.
— Священнослужитель, что ли? — с сомнением вопросила Цунадэ. Ей как никому другому было известно, что монахи тоже не святым духом питаются, да и обустройство храмов недешево стоит.
— Нет, — продолжила Шизунэ, сверяясь с докладом. — Местные жители ничего не знают о его прошлом. А по профессии он садовник. Селекционер цветов, если быть точнее.
— Гм. Как насчет медицинских техник?
— По сведениям очевидцев, он их не использует... этот Йору. Он — не синоби. Гражданский.
— Что же он, в таком случае, делает?
— Разговаривает, — судя по голосу Шизунэ, ее тоже удивлял данный факт. — И ни один из его пациентов не умер. Все, с кем он говорил, исцелялись. Правда, никто не придал этому особого значения... кроме нашей агентуры.
— Разговаривает? Не использует ни лекарственных трав, ничего? — Цунадэ обернулась к Шизунэ, едва заметно нахмурилась. — Возможно, гипноз?
— Не все наши разведчики сведущи в медицинских техниках. Здесь требуется проверка со стороны знающих медиков.
— При этом проверку не следует афишировать, — подытожила Цунадэ. — Медики должны быть не только знающими, но и моими доверенными лицами. Как насчет Сакуры?
С тех пор, как год назад Харуно Сакура стала чунином, Цунадэ частенько посылала ее на ответственные миссии, и всякий раз воспитанница полностью оправдывала ожидания наставницы. Если кого и можно было назвать доверенным лицом Пятой, это, без сомнения, была Сакура. Кроме того, она обладала уникальными способностями. Цунадэ уже сейчас знала, что через несколько лет ее воспитанница превзойдет свою наставницу.
— Она на долгосрочной миссии, — немного виновато, будто это было ее упущением, отозвалась Шизунэ. — Разыскивает пропавшую Юухи Куренай.
— Выбора нет, — вздохнула Цунадэ. — Посмотрим на этого Йору.
— Цунадэ-сама, — Шизунэ подалась вперед, — только не говорите...
— Я и так достаточно игнорировала свой прямой долг, — сказала Цунадэ, — долг медика. Никто лучше меня в Конохе не разбирается в медицинских техниках. И никто больше меня не хочет, чтобы с могильной лихорадкой было покончено.
— Но вы...
— Я отправлюсь завтра. Поставь всех в известность, Шизунэ. Пока меня нет, будешь замещать. Никто лучше тебя не разбирается в бумагах. Если я не вернусь через две недели — новым Хокаге должны выбрать Хатаке Какаси.
— Сейчас Хокаге — это вы, Цунадэ-сама! — Шизунэ подалась вперед всем телом, как всегда, когда пыталась убедить Цунадэ в чем-то. Ее голос звучал резко и вместе с тем неуверенно, будто она была готова, что ее перебьют на полуслове. — Даже если на первый взгляд дело кажется безопасным, вы не должны заниматься им лично. У вас есть ответственность перед селением. Лучше отправьте меня. Рисковать собой...
— Я ничем не рискую, — абсолютной уверенности в этом у Цунадэ не было. Медицинские дзюцу против могильной лихорадки не работали, а своим потрясающим иммунитетом она была обязана в первую очередь дзюцу.
— Ваши познания не в пример выше моих, но вы не должны отправляться на эту миссию, — настаивала Шизунэ. Она редко спорила с Цунадэ всерьез — раньше, еще до возвращения в Коноху, они останавливались там, где выбирала Цунадэ, ели тогда, когда решала Цунадэ, и делали то, что говорила Цунадэ. Возражения Шизунэ, когда они начали возникать, всерьез не рассматривались, — за определенными исключениями.
Сегодняшний спор в исключения не входил.
— Разве ты не обязана подчиняться своей Хокаге? — теперь и Цунадэ сделала шаг вперед. Шизунэ, вопреки ее ожиданиям, не попятилась, тогда Цунадэ добавила: — Не тебе распоряжаться моей жизнью.
«И моими решениями».
— Тогда я отправлюсь на миссию с вами, — Шизунэ свела губы в непримиримую складку. Это было просто смешно. Ни один АНБУ не позволил бы себе подобного. Ни один из ниндзя Конохи, главой которой была Цунадэ.
Только Шизунэ.
— Хочешь пойти под трибунал? — с ленцой предположила Цунадэ. — За неповиновение Хокаге.
Она не говорила всерьез, конечно же, нет. Это просто Шизунэ все так восприняла — сверкнула глазами и сказала:
— Я вас одну не отпущу. Разве что силой остановите и под замок посадите. Но даже тогда я буду пытаться сбежать. Потому что вы не правы, Цунадэ-сама. Вы не всесильны и не бессмертны. Вас можно убить. Кто будет прикрывать вам спину, если меня рядом не окажется? Мы всегда путешествуем вместе.
— Ты ходишь на миссии без меня, — напомнила Цунадэ. — Как медик.
— А вы без меня — нет.
Это была правда, Цунадэ без Шизунэ никуда не ходила, ничего не делала, не жила.
Она и забыла, как это — быть одной, и принимала заботу Шизунэ как должное. Шизунэ была верной помощницей Цунадэ, не отсвечивала, когда в том не возникало нужды, и всегда подчинялась приказам.
Нет, не всегда. В одной области их отношений подчинялась Цунадэ, и именно так смотрела на нее тогда Шизунэ — как сейчас.
— Ками с тобой, — хмыкнула Цунадэ после мучительно долгой паузы, в течение которой они смотрели друг на друга. — Завтра выдвигаемся.
Улыбалась Шизунэ не как тридцатилетняя женщина — как ребенок. Цунадэ не уставала этим восхищаться.
— Тогда вам стоит как можно быстрее подписать накопившиеся бумаги, Цунадэ-сама.
Должно быть, на лице Цунадэ отразился искренний ужас, потому что Шизунэ едва уловимо хихикнула.



На следующий день, ровно в шесть утра, Шизунэ приоткрыла дверь в кабинет Хокаге. Она предлагала Цунадэ отправиться на миссию позже, после того, как та разберется с делами, но речь шла о возможном способе излечить опасную болезнь, поэтому Цунадэ сказала — никаких проволочек. И пообещала покончить с бумагами за ночь.
С какими-то бумагами точно покончила, судя по груде смятых листов в одном из углов кабинета. Что случилось с остальными, Шизунэ даже предполагать боялась. Нужно было немедленно проверить, но она отвлеклась.
Цунадэ спала, подложив под голову толстенную бухгалтерскую книгу, — с отпечатком туши на щеке, с приоткрытым ртом; во сне она казалась совершенно беззащитной, и Шизунэ просто не смогла удержаться. Склонилась над своей Хокаге, глядя на полные губы, с которых давно съелась розовая помада; интересно, что будет, если разбудить Цунадэ поцелуем?..
До поцелуя дело не дошло. Почувствовав присутствие Шизунэ, Цунадэ приподняла голову — и столкнулась с Шизунэ лбами. Звук вышел красноречивый, как от столкновения двух рисоварок. Шизунэ отпрянула, схватившись за лоб и искренне сожалея, что Цунадэ проснулась так рано.
— Все приготовила? — хриплым со сна голосом поинтересовалась Хокаге. — Мы по меньшей мере на неделю отбываем.
Шизунэ еще вчера поняла намек.
— Уже присмотрела, где мы остановимся?
Шизунэ кивнула повторно:
— В храме на горе Черного Крыла. Селение, в котором живет интересующий нас человек, расположено у подножия горы.
— Дополнительные сведения?
— Никаких. Садовник Йору появился будто бы из ниоткуда.
Селекционер, напомнила себе Шизунэ, правильнее называть его селекционером. Этот человек — не как представители клана Яманака. Те действительно цветы только выращивают, ухаживают за ними и продают. Йору, человек с темным прошлым, еще и экспериментировал — выводил новые сорта. Возможно, он разбирался и в лекарственных растениях, кто знает.
— Гора Черного Крыла, — Цунадэ провела по щеке рукой и первой вышла из кабинета Хокаге. Шизунэ тенью последовала за ней.
У каждого носителя Воли Огня, Тени Огня — Хокаге, должна быть своя тень. Шизунэ верила в это. Ведь не зря у Первого был Учиха Мадара, Второму служил Учиха Кагами, разными путями с Третьим шел его товарищ по команде, нынешний старейшина Данзо, а у Четвертого...
Четвертый был женат. И во всем слушал свою жену, если только слухи не врут.
— Так его отстроили? Храм.
— Около пятнадцати лет назад. Теперь у него несколько сотен мико.
— Давно следовало это сделать, — пробормотала Цунадэ себе под нос.
— А? — Шизунэ удивилась.
— У действующих храмов всегда хорошая защита. За той горой живет племя цутигумо, — коротко сказала Цунадэ, как будто это все объясняло.
О цутигумо Шизунэ знала немного. В основном из сказок, которые дядя Дан читал ей по вечерам. Цутигумо — огромные пауки с человеческими лицами, утверждалось в сказках.
Впрочем, любой ниндзя с детства знает: в каждой сказке есть доля сказки. Остальное — правда.
— Мы проходили там во время Третьей мировой войны синоби, — Цунадэ перемещалась быстро, как все ниндзя, используя чакру. Шизунэ едва за ней поспевала. — Тогда храм на горе Черного Крыла был разрушен. Стоило нам пройти дальше, как на нас напали цутигумо. Они не были синоби, но использовали чакру и нечто, похожее на ниндзюцу. Многие наши соратники полегли там, опутанные длинными лентами из ткани, как паутиной, порубленные гибкими мечами уруми, которые были у цутигумо. Тогда я впервые использовала Созо Сайсэй.
Шизунэ прекрасно помнила эту технику — сильнейшую из тех, которыми владела Цунадэ. Сняв печать Бьякуго со знака во лбу, где долгое время накапливалась чакра, Цунадэ могла активировать собственные протеины и ускорить деление клеток, не исцеляя старые, а создавая новые. Техника сокращала срок жизни Цунадэ, но под ее воздействием наставнице Шизунэ не были страшны любые раны.
Шизунэ много лет пыталась освоить хотя бы Бьякуго, не говоря уже о Созо Сайсэй, но не могла. Эта техника не давалась ей — в отличие от Харуно Сакуры, многообещающей ученицы, которая вскоре должна была освоить не только Созо Сайсэй, но и его высшую форму, Бьякуго но Дзюцу. При Бьякуго но Дзюцу татуировка ширилась из знака на лбу не по одному лицу, как при использовании Созо Сайсэй, но по всему телу.
В каждой сказке есть доля сказки: дядя читал Шизунэ не только про злобных пауков-цутигумо, но и про величайших бессмертных синоби. Было их двое.
Первым был ниндзя, который жил более двухсот лет, отрезая у других синоби части тела и вживляя их в тело собственное. Благодаря этому он не только продлевал свою жизнь, но и овладевал чужими техниками, собирая себя по кусочку, вживляя себе чужие гены. Генетические изменения подарили ему подобие вечной жизни, но в конце концов свели с ума: он слышал непрекращающийся шум — это клокотала его измененная кровь, и не мог уснуть по ночам. Порой ему блажилось, будто руки начинают менять форму: то обугливаются, постепенно обгорая до костей, то покрываются перьями. Терпя мучительные фантомные боли, этот ниндзя потерял голову — в обоих смыслах. В бою он атаковал самурая из Страны Железа, и тот снес ему башку.
Второй была куноити, которая научилась проникать в чужие тела. Она запечатала свою личность в татуировке. Татуировка, как живая, кочевала с тела на тело, овладевая все более искусными куноити. В бою обладательнице татуировки не было равных, пусть ее личность умирала, стоило татуировке попасть на кожу.
Но случилось так, что очередную куноити, в которую проникла ниндзя-татуировка, любила другая женщина. Она не была куноити, а служила правым министром при дайме Страны Огня и разбиралась в ядах. Когда она встретила свою любимую, та уже не была собой. Куноити, запечатанная в татуировке, могла читать память своих тел, но ей было не под силу обмануть любящее сердце. Женщина-министр притворилась, что поверила в ложь, и уговорила куноити-татуировку выпить с ней жасминового чаю. В чай она добавила снотворное, а когда убийца ее любимой, захватившая желанное тело, заснула, министр срезала татуировку вместе с кожей своим танто и швырнула в огонь. Видя, что любимая больше не откроет глаза, женщина-министр уронила лишь одну слезу в пруд — и наутро в этом пруду всплыли мертвые карпы.
Бессмертие не является абсолютным, гласили обе сказки. Но и относительным бессмертием можно распорядиться по-разному — Орочимару, бывший товарищ Цунадэ, а теперь — враг Листа, ниндзя-отступник, кочевал из тела в тело, экспериментировал с генами и был близок к безумию. Сама же Цунадэ, несмотря на силу, которую давала ей татуировка во время снятия печати Бьякуго, дорожила прежде всего не жизнью, но тем, что может сделать в жизни за отмеренный ей срок. Потому безумие обходило ее стороной, и никто не стремился убить ее в качестве мести за боль, которую она кому-либо причинила.
Если бы и нашелся такой человек — Шизунэ с радостью умерла бы вместо Цунадэ, оставив ее, прекраснейшую куноити и лучшего медика мира синоби, незапятнанной.
С появлением Харуно Сакуры Шизунэ больше не беспокоилась о том, что Цунадэ останется одна. Сакура еще молода, у нее будет свой любимый человек. Возможно, таких людей будет много. Но однажды, хранимая печатью Бьякуго от прожитых лет, она оглянется по сторонам — и увидит, как Цунадэ-сама, только могильные плиты или стариков, иногда величественных, иногда безумных, доживающих свой век.
Для собственных правнуков, если у нее будут дети, Сакура останется добрым духом, вечно молодой красавицей, пришелицей из другой жизни. Они постареют у нее на глазах и тоже умрут, и понемногу она отдалится, чтобы наблюдать за ними со стороны и причинять как можно меньше боли.
В конце концов из всех, кого она знала, останется жить только Цунадэ. Такая же прекрасная и вечно юная — если только одна из них не умрет раньше этого срока.
Тогда они станут единым целым, потому что лишь Сакура равна Цунадэ. Лишь Сакура ее достойна — никак не мимолетная Шизунэ, взявшая на себя роль своего дяди Дана. Шизунэ проживет, возможно, долгую по меркам синоби жизнь — она только вступила в пору зрелости, она на пике своего расцвета. Но что долгая жизнь человека по меркам Цунадэ-сама? Не более чем миг.
А Шизунэ бессмертие, как физическое, так и биологическое, недоступно.
У любого организма есть два выхода: если окружающая среда благоприятна, он может жить вечно. Если же среда неблагоприятна, если мир вокруг наполнен стихийными бедствиями, войнами, катастрофами, а воды, пищи и убежища не хватает, тогда организм выбирает размножение. Бесконечная передача информации, деление с неведомой целью; смерть индивидуального организма ради посыла, зашифрованного в генах.
Шизунэ не могла жить долго, как Цунадэ-сама, и отказывалась от передачи собственных генов потомкам. Она не хотела иметь детей, потому что знала: они выберут ее путь, последуют за Цунадэ, будут любить ее, как сама Шизунэ, как любил ее Катоу Дан, и смерть каждого из них будет причинять Цунадэ все больше боли. Слишком много просто для того, чтобы чувствовать себя живой, достаточно для того, чтобы сломать.
А этого Шизунэ хотела в последнюю очередь.
К тому же, мужчины всегда интересовали ее лишь с деловой точки зрения. Выпросить у кого-либо из них образец спермы, в принципе, и было бы чисто деловым подходом, но Шизунэ не нравилась сама мысль об этом. Как предательство.
Да, детей она не хотела.
Югао Узуки, потерявшая жениха во время нападения Орочимару на Коноху, предлагала ей другое, душно-горькое, невероятно нежное и тайное, будто тень от луны — в корне не такое, как огненная порывистость Цунадэ.
Мабуи, помощник Райкаге, и вовсе не предлагала. Просто смотрела во время дипломатических встреч так, что становилось горячо. Шизунэ давно знала, что женщины красивее мужчин, и могла представить: шоколадная кожа, на фоне которой соски кажутся почти светлыми, бирюзовые глаза; серебристые волосы и золотые серьги в ушах — потрясающий контраст…
Она видела красоту Мабуи и еще, помнится, думала: кто эта женщина для Райкаге, Эй, и приближенных к нему людей? Кто она для других послов и помощников? Ухоженная красотка, готовая без колебаний исполнить любую прихоть? Экзотическая нубийка, которую хочется захватить в плен? Свои и чужие — они не видели ее потрясающей, завораживающей красоты.
Шизунэ — видела, поэтому закрывала глаза. Она была верна Цунадэ-сама.
Позже она увидела кое-что еще: как Куроцучи, внучка Цучикаге, которую прочили ему в преемницы, прогуливалась с Мабуи под руку. Черные короткие волосы, почти плоская грудь, черные глаза — Куроцучи была до странного похожа на саму Шизунэ. У них даже рост оказался почти одинаковым.
Похоже, у Мабуи был свой тип женщин. Шизунэ не раз слышала о таком, но не вполне могла понять. По ее мнению, большинство женщин были красивы, даже не за счет внешности, а за счет энергии. Внешний вид имеет значение, когда речь идет о вещах. Для живых существ главное — энергетика.
Энергетика у женщин, на вкус Шизунэ, была лучше, чем у мужчин. Женщины не стремились убивать и подавлять с той же твердокаменной уверенностью в своей правоте, женщины и без того были сильны, от природы, им было ни к чему изменять свои гены или использовать чужие тела.
А может, дело было в Цунадэ, в том, что она оказалась женщиной.
— А как же селение у подножия горы? Его жители тоже подвергались нападениям цутигумо?
— До Третьей мировой они сотрудничали. Потом — нет. Вот и храм отстроили, — Цунадэ остановилась у уличного фонтана, умылась. — Не случайно. Мико, говоришь...
— Все в прошлом — преступницы. Убили мужчин, которые жестоко с ними обходились, или свои семьи. И все умеют обращаться с оружием. Среди них есть и куноити. Женщины в храме — всегда желанные гостьи, мужчины не допускаются.
— Не проще ли было остановиться в деревне? На гору Черного Крыла подниматься и подниматься, — Цунадэ переместилась снова, на сей раз — на балкон их общей квартиры. Взяла вещи, еще вчера вечером сложенные Шизунэ, перебросила последовавшей за ней помощнице ее сумку. — Две тысячи ступеней, не меньше.
— Две тысячи четыреста шестьдесят шесть, — скрупулезно уточнила Шизунэ. Она еще раз прокрутила в мыслях, все ли сделала: АНБУ предупреждены, Хатаке Какаси нужные распоряжения отданы, Тон-Тон оставлена под присмотром Шихо, девушки из шифровального отдела. — Я слышала, что на некоторых ступенях вырезаны символы. Всего их тридцать три, кто отыщет все — тому будут сопутствовать успех и процветание.
Цунадэ неопределенно хмыкнула.
— Ты не ответила на вопрос, Шизунэ.
— Этот человек, Йору, может быть опасен, Цунадэ-сама. В храме мы будем надежно защищены, когда уснем. Не думаю, что селение может гарантировать нам такую же безопасность.
— Неизвестно, где безопаснее спать — в деревне, которая раньше сотрудничала с цутигумо, но в которой нет ни одного зарегистрированного синоби, или в храме, полном женщин — наемных убийц, — возразила Цунадэ. — Впрочем, поступай как считаешь нужным.
Шизунэ вздохнула. Особенности быта Цунадэ никогда не тревожили — она решала, куда они пойдут. Удобства на месте, вроде теплой постели и вкусной еды, обеспечивала Шизунэ.
Была еще одна область их отношений, кроме разрешения бытовых вопросов, в которой вела Шизунэ.



В отличие от Шизунэ, Цунадэ уже была на горе Черного Крыла. Поднималась по двум тысячам четыремстам шестидесяти шести ступеням, натыкалась иногда на полустертые символы-иероглифы, не отшатывалась при виде изваяний, окружавших лестницу с обеих сторон. Она не помнила, сколько символов тогда насчитала. Может, и правда их было тридцать три — в конце концов, у нее была Шизунэ, рядом с которой хотелось жить.
А если не хотелось, — бывало разное время — Шизунэ всегда знала, как привести Цунадэ в чувство.
Цунадэ была медиком. Она могла с уверенностью сказать — личностью человека делают психологические отклонения от абстрактной «нормы», которые принято вежливо называть «психологическими особенностями».
Весь вопрос в том, насколько велико отклонение. Генные модификации, кекке генкай и додзюцу, поколение за поколением усиливали эти отклонения. Отсюда росли корни у кланового безумия Учиха и того, почему возникла проклятая печать клана Хьюга.
Учиха, в отличие от Хьюга, не пытались ограничить свое безумие — хотя думали они не о безумии, конечно.
О невероятной силе, которую давало им додзюцу — шарингане.
Орочимару мечтал о совершенном теле, которое сможет его вместить, о теле с шаринганом. Он думал, что сумеет обуздать безумие.
На его месте Цунадэ не стала бы даже пытаться. Она в одиночку не могла справиться и с собственными «психологическими особенностями», к генным модификациям отношения не имеющими.
Дорога до горы Черного Крыла должна была занять чуть меньше дня; Шизунэ в зеленом жилете летела-бежала рядом, изредка отталкиваясь ногами от веток.
Цунадэ помнила тот раз, когда впервые ее поцеловала.
Шизунэ недавно сравнялось восемнадцать, она была послушной, но в то же время строгой, даже нестерпимой, когда дело казалось потенциальных угроз. Цунадэ-сама, не спите на полу, простудитесь. Цунадэ-сама, не ходите в тот игорный дом, о нем дурные слухи. Цунадэ-сама, не гуляйте по ночам в одиночестве, не деритесь и не пейте так много саке.
От этих бесконечных «не» хотелось кричать, и Цунадэ кричала. Хлопала дверью очередного номера в гостинице, выбранного Шизунэ, отказывалась есть полезную еду, приготовленную или купленную Шизунэ, уходила на всю ночь и вела себя развязно — как назло, будто вернулась в подростковый возраст, а Шизунэ была ее гиперзаботливой матерью.
После того, как они с Шизунэ в очередной раз поцапались и Цунадэ ушла, на нее напали. Противники были синоби, а Цунадэ немало выпила в тот вечер. Спиртное бурлило в жилах вместо крови, ей казалось, что она могущественнее всех, может мир перевернуть, если захочет. Горькие воспоминания больше не мучили ее, не имели ни малейшего значения. Что-то значил только азарт ночной драки, в котором Цунадэ не обратила внимания на несущиеся сзади кунаи и сюрикены.
Она заметила их слишком поздно, не успевая увернуться или применить технику подмены. Несколько ран — не беда, подумала пренебрежительно. Ей было море по колено.
А потом рядом с ней возникла Шизунэ — и раскинула руки, принимая удар на себя.
Было много крови: кунай, пронзивший тонкую ладонь, сюрикен, застрявший в мышечных тканях бедра, еще несколько в груди и животе.
Кровь расплывалась по черной одежде, и Цунадэ протрезвела разом. Она покончила с оставшимися врагами в несколько ударов. Руки дрожали, в ту пору она боялась крови, а широкоскулое лицо Шизунэ и близко не было похоже на лицо Дана.
Обрезаясь и не чувствуя боли, Цунадэ выдернула все кунаи и сюрикены, попавшие в Шизунэ, один за одним, сменив их исцеляющей чакрой. Шизунэ тяжело дышала и смотрела помутневшими глазами. Вокруг ее рта была размазана кровь — как помада.
Тогда-то она и сказала, слабым, срывающимся голосом:
— Цунадэ-сама... пожалуйста, поцелуйте меня.
Цунадэ не смогла или не захотела отказать ей.
Железистый вкус крови Шизунэ остался на ее собственных губах. Она продолжала залечивать раны помощницы целебной чакрой, и мало-помалу страх перед кровью отступал. Это ведь была Шизунэ. К чему бояться ее крови?
Шизунэ, в отличие от Цунадэ, не овладевшая техникой, приближенной к бессмертию, но, несмотря на это, готовая без колебаний рискнуть жизнью ради важного для нее человека.
После исцеления Шизунэ была слишком слаба, чтобы встать, поэтому до их номера Цунадэ несла ее на руках.
Позже было много чего — и розовая плесень на еде, когда Шизунэ куда-то отлучалась, и дни, когда Цунадэ не могла заставить себя помыться, так, что собственный запах становился ей противен. У них с Шизунэ, как и раньше, были плохие и хорошие дни, но Шизунэ повзрослела. Шизунэ стала равной Цунадэ: распускала ей волосы по вечерам и расчесывала, целовала в центр отталкивающей ладони, а иногда, если Цунадэ в этом нуждалась, при помощи освоенного медицинского дзюцу становилась парнем. Даже тогда она не была похожа на Дана.
Порой дзюцу временного изменения пола применяла Цунадэ. Позже они обе поняли, что не нуждаются в этом — что бы ни случилось, они оставались собой. Да и потом, столько одиноких людей в мире, кому какое дело, с кем они нарушат свое одиночество.
— Мы уже близко, Цунадэ-сама, — скрытые нотки истерики в голосе были тут как тут. Удивительно, как нервно звучал голос Шизунэ — при ее редкостной уравновешенности.
Иллюзия контроля, подумала Цунадэ. В их отношениях у нее — иллюзия контроля, вот только по странной причине это ее не тяготило.
Она была рада, что Шизунэ пошла на миссию вместе с ней.



Подъем в две тысячи с лишним ступеней дался Шизунэ нелегко. К тому же, день оказался жарким, а она была тепло одета — зеленый жилет поверх рубашки со слишком длинными, «с запасом», рукавами, чтобы можно было скрыть ядовитые сэнбоны и бомбы, наполненные отравленным газом.
Для Цунадэ подъем никаких сложностей не представлял. Она не использовала чакру для перемещения, шла своими ногами. Физически — не по прожитым годам — она была на десять лет младше Шизунэ, и это сказывалось.
Через десять лет разница станет еще заметнее.
Шизунэ запретила себе думать об этом. Она первой увидела двух настоятельниц храма, вышедших гостьям из Конохи навстречу. Именно с ними Шизунэ переписывалась, и, похоже, не только они понравились ей по переписке, но и она им.
— Амая-сама, — представила Шизунэ женщину повыше, с длинными черными, убранными в высокую прическу волосами. — Анзу-сама, — она указала на вторую женщину, пониже ростом, рыжую и коротко стриженную. Анзу поклонилась вслед за Амаей. — А это Цунадэ-сама.
— Наслышаны, — сказала Анзу. Она говорила глубоким грудным голосом. — Вот уж не думали, что выдастся честь принимать у себя легендарную куноити. Немало гостий было у нас с тех пор, как мы отстроили храм, и немало мико пришло к нам, но такая великая женщина останавливается у нас впервые. Добро пожаловать, Цунадэ-химе.
Цунадэ склонила голову в ответ и неожиданно спросила:
— Скажите, а кто-нибудь из ваших мико... уходил?
Амая и Анзу переглянулись. Шизунэ, привыкшая к тому, что Цунадэ-сама частенько ведет себя непредсказуемо и бесцеремонно, даже глазом не моргнула.
— Наши мико отказались от мирской жизни. Для мира они умерли, — после паузы отозвалась Анзу. У нее были очень яркие голубые глаза. — Им нет пути назад. Поэтому они и носят маски — в знак того, что не принадлежат миру. Если они вернутся в мир, им придется ответить за совершенное. Здесь же их грехи прощены. Пока они служат храму, мир не помнит о них.
— Умерли, — задумчиво повторила Цунадэ. — А точнее, сражаются с остатками племени цутигумо и разбойниками, вздумавшими напасть на деревню у подножия горы Черного Крыла. Жители селения снабжают вас всем необходимым в обмен на защиту, верно? Да и дайме Страны Огня наверняка не скупится — граница защищена, и не нужно тратиться на воинов или синоби. Труд каторжников всегда дешевле.
— Не у всех каторжников есть возможность спасти свою душу, Цунадэ-химе. Мы слышали, что вы цените хорошее саке, — невозмутимости настоятельницы Анзу можно было позавидовать. Амая же все это время молчала. — День сегодня жаркий, вы наверняка желаете помыться с дороги. А после приглашаю вас вместе полюбоваться закатом.
Молчаливая Амая повела Цунадэ и Шизунэ к источнику у храма. Она не спешила уходить и когда они достигли цели. Цунадэ посмотрела на нее, и Амая тихо сказала:
— Четырнадцать лет назад. Ее звали Хи.
— Она ушла после боя с цутигумо? — Цунадэ встрепенулась.
— Тогда мы считали их синоби. Скажите, это поможет... справиться с могильной лихорадкой? — Амая смотрела большими умоляющими глазами. — За последние полгода мы похоронили двадцать девять сестер.
— Посмотрим, — неопределенно сказала Цунадэ. — Часто ли мико говорят с людьми из селения?
— Большинству из нас запрещено говорить.
— Когда Хи ушла, ее посчитали убитой?
Амая склонила голову.
— Она была куноити. Ниндзя-медиком, как и вы.
Цунадэ удовлетворенно кивнула.
— Завтра, — сказала она, когда Амая ушла, — пойдешь в селение, Шизунэ. К якобы целителю по имени Йору. Скорее всего, он не представляет угрозы.
— А кто представляет? — напряглась Шизунэ.
— Об этом мы поговорим за саке с Анзу-сама, — Цунадэ усмехнулась. — Во время Третьей мировой, после первого столкновения с цутигумо, я исследовала их трупы и заметила любопытную особенность. У многих из них были вживленные части чужих тел.
Шизунэ охнула.
— Это было сделано намеренно — они отрубали себе руки, а потом при помощи того, что служило им вместо дзюцу, приживляли руки другого человека. Они отсекали своими мечами-уруми части тел моих соратников и уносили их с собой — вот для чего. Я все не могла понять, зачем им это нужно... а потом поняла. Они умели преобразовывать собственную и чужую боль в чистую энергию и таким образом продлевать себе жизнь.
Шизунэ вспомнилась сказка о синоби, который мечтал о вечной жизни и под давлением генов сошел с ума.
— Любой ниндзя-медик смог бы повторить их технику, — продолжила Цунадэ, — только вот зачем? Это мерзко. Есть ведь, в конце концов, Бьякуго но Дзюцу.
— Которым способны овладеть единицы, — поймала мысль Шизунэ.
— Техникой цутигумо овладеть гораздо проще, — Цунадэ согласилась. — И во имя бессмертия делается множество мерзких вещей. Только вот ниндзя-медики должного уровня редко бывают на горе Черного Крыла. Та куноити, сосланная сюда за преступления, Хи, была одной из них. Вернее, одна из них.
— Вы считаете?..
— Ей не за что любить Страну Огня. Узнав о способностях цутигумо, она бежала. Наверняка объединилась с ними, исследовала их техники и разработала «могильную лихорадку» на их основе. Вот почему медицинские дзюцу против «могильной лихорадки» бессильны.
— Но почему тогда этот человек, Йору...
— Ты говорила, что он пришел в селение, и никто не знал, откуда. Скорее всего, Йору — отступник-цутигумо. Он может остановить их техники и болезнь, которая на них основана. Возможно, он делает это неосознанно. Вероятно, одного его присутствия рядом достаточно, чтобы техника признала «своего» и деактивировалась. Вряд ли сами цутигумо подвержены «могильной лихорадке», если Хи создала болезнь на основе их техник. У них есть защита.
— Мне нужно будет взять... образец крови Йору? — догадалась Шизунэ. — Чтобы мы могли разработать вакцину?
— Если он нападет на тебя — разберись с ним, только не убивай. Но я не думаю, что такое случится.
— Не нравится мне ваш тон, Цунадэ-сама. Вы будто сами драться собираетесь.
— Так и есть, — Цунадэ сбросила одежду, с наслаждением потянулась. Шизунэ следила за ней, не отводя глаз. — Если мои предположения верны, Хи, как и мы, давно узнала о Йору. Он — помеха ее планам. Она следит за ним и собирается устранить его, а мыслит так же, как ты — лучше всего остановиться не в селении, где ее запомнят, а в храме. Дерево легче всего спрятать в лесу. Мико носят маски и не говорят, пусть иногда и спускаются в селение, чтобы забрать подношения. Их невозможно отличить друг от друга.
— Значит, она...
— Здесь. Я собираюсь найти ее, Шизунэ — при помощи Анзу-сама. Ох! — Цунадэ плеснула на себя холодной водой, поежилась.
— Не понимаю, — Шизунэ, наконец, тоже разделась — и едва увернулась от воды, которой в нее брызнула величественная Хокаге. — Цунадэ-сама!.. Не понимаю я эту Хи, вот. Разве недостаточно ей было мести? От «могильной лихорадки» уже столько людей умерло.
— Дело не в мести, — посерьезнела Цунадэ, — вернее, не только в ней. Цутигумо умеют преобразовывать чужую боль в энергию.
Шизунэ приоткрыла рот.
— Значит...
— Каждая смерть от «могильной лихорадки», — Цунадэ с наслаждением облилась ледяной водой из стоявшего неподалеку ведра, — каждый предсмертный вздох продлевает жизнь того, кто создал технику.



Закатное солнце вызолотило волосы Анзу, одной из настоятельниц храма на горе Черного Крыла, осветило точеный профиль. Цунадэ смотрела на едва заметный персиковый пушок, которым были покрыты щеки настоятельницы, и думала: а ведь она тоже раньше была преступницей. И она, и ее Амая, сидевшая на энгаве храма чуть позади Анзу.
Позади Цунадэ сидела Шизунэ и смотрела в затылок: тяжелый взгляд чувствовался безошибочно. Точно так же Цунадэ могла угадать, что Шизунэ думает о ней, когда та уходила на миссии. Незримая связь, как и положено Хокаге и ее тени.
— Полагаете, одна из моих мико разносит могильную лихорадку? — У Анзу был приятный голос, низкий, чуть хрипловатый, глубокий. Только вот звучал с излишней надменностью.
— Она давно не ваша мико. Она прячется среди вас, как волк среди овец.
— Наши сестры умирают от могильной лихорадки так же, как люди по всей Стране Огня, — Анзу посмотрела на Цунадэ. Закат рождал в ее глазах багровые отблески. — Не больше и не меньше.
— Мы ни в чем вас не обвиняем, — заговорила Шизунэ. У нее голос был не шибко уверенный и срывался; уверенность исходила не от него, а от смысла сказанного.



— И не станем обвинять — если вы соберете всех своих мико, — подхватила Цунадэ. — И позволите нам их пересчитать. Ведь у вас есть список с их мирскими именами? И точным количеством.
— Не получится, — Анзу покачала головой. — Собрать мы их соберем, но со списком сложнее. Месяц назад на него была пролита тушь. Больше половины имен утрачено, и мы не знаем, сколько в точности мико в нашем храме.
— Тушь? — уточнила Цунадэ. Ей в такое нелепое обстоятельство совершенно не верилось, но Шизунэ за спиной вздохнула с пониманием. Цунадэ почувствовала раздражение: ну да, она сама, бывало, проливала тушь на важные документы... хорошо, что рядом всегда была Шизунэ, успевавшая снимать с них копии.
— Именно, — Анзу подняла свою чашку с саке, отпила небольшой глоток. — Мы собирались делать перепись в этом месяце. И, похоже, в новом списке будет меньше имен, чем в старом.
Она бросила на Цунадэ быстрый взгляд поверх саке, улыбнулась уголком губ.
Цунадэ потянулась к собственной чашке.
Какое-то время все молчали, потом Амая тихо сказала:
— Я знаю каждую из мико нашего храма в лицо.
— Вот это наблюдательность, — хмыкнула Анзу. Она не казалась удивленной.
— Я надевала маску на каждую, — продолжила Амая. — Прошло много времени, но я помню, как они выглядели. Если все наши мико соберутся вместе и снимут маски, я смогу найти ту, которая вам нужна.
— Поразительная память на лица, — Цунадэ поставила опустевшую чашку на поднос. Потянулась за бутылочкой саке, но Анзу предупредила ее движение — они столкнулись пальцами. Цунадэ не могла не отметить, какая нежная у Анзу кожа и каким отработанно грациозным движением она подливает саке своей гостье — не пролив ни капли.
«Все они убили мужчин, которые жестоко с ними обходились, или свои семьи. И все умеют обращаться с оружием».
Шизунэ за спиной едва слышно кашлянула.
— Я соберу мико завтра, — пообещала Анзу. — А сейчас предлагаю выпить за ваше прибытие, Цунадэ-химе. И за то, чтобы вы достигли успеха, — чашка ударилась о чашку с едва слышным звуком; Анзу поднесла саке к своим ярким улыбающимся губам.
Шизунэ прямо-таки зашлась обвиняющим кашлем. Боковым зрением Цунадэ заметила, как Амая потянулась к ее помощнице, похлопать по спине, и нахмурилась. Ей не нравилось, когда другие женщины трогали Шизунэ — им рядом с ней во все времена было как медом намазано. Еще бы: организованная, ловкая, складная, профессионал своего дела, и женственная при этом, несмотря на мальчишескую фигурку и коротко постриженные волосы. Шизунэ носила такую прическу с детства, не изменила ей и в более зрелом возрасте. Порой Цунадэ сожалела об этом: отрасти Шизунэ длинные волосы, они могли бы расчесывать друг друга, путая черные и светлые пряди, переплетаясь губами и пальцами. Один раз Цунадэ приснилось, будто длинноволосая Шизунэ уснула, уронив голову ей на плечо. Тогда Цунадэ сплела из их прядей косу: бело-черное, одно на двоих, и чувство, словно можно раствориться, стать единым целым.
Это был только сон. В реальности Шизунэ не отпускала волосы, а на вопрос, который Цунадэ иногда ей задавала, отвечала решительным отказом.
— Спасибо, — Анзу отвлеклась от саке. Цунадэ проследила ее взгляд: Анзу благодарила худенькую мико в маске, которая принесла красные цветы. — Поставь.
Девушка опустила вазу на энгаву, коротко поклонилась и ушла по своим делам. Цунадэ присмотрелась к цветам: таких она раньше не видела, хотя, как медик, хорошо разбиралась в растениях.
— Подношение из деревни, — объяснила Анзу. — У нас такие цветы не растут. Почти столь же прекрасны, как закат. Не находите, Цунадэ-химе?
— Не люблю цветы, — Цунадэ сделала еще один глоток. — У вас красивые руки, Анзу-сама.
— Можно просто Анзу.
— Вы не воин, — продолжила Цунадэ, не обращая внимания на отчетливое сопение Шизунэ. — И никогда им не были. Почему именно вы встали во главе храма?
— На этот вопрос я отвечу, только если мы с вами уединимся в моей комнате, — Анзу заливисто рассмеялась. — Обычно я в таком случае предлагаю рассмотреть гравюры. Как вы относитесь к гравюрам, Цунадэ-химе?..
— Цунадэ-сама, мы уходим, — судя по звуку, Шизунэ встала на ноги. — Завтра ответственная работа, ни к чему много пить. Амая-сама, спасибо, что выделили нам такую замечательную комнату.
Цунадэ неохотно поднялась. Прошлое настоятельницы храма было не ее делом и едва ли касалось могильной лихорадки.
— Все для дорогих гостий, — нараспев ответила Анзу, хотя благодарили не ее. Молчаливая Амая просто кивнула.
Уже в здании Шизунэ взяла Цунадэ за руку и крепко сжала. Сердце забилось в предвкушении: кажется, маленькая Шизунэ достаточно разозлилась.
Маленькая Шизунэ, которая не отращивала волосы и не хотела детей — когда бы Цунадэ об этом ни спрашивала.



Который по счету удар пришелся по обнаженной спине. Цунадэ закусила губы, чтобы не застонать, но стон прорвался все равно — сдавленный, больше похожий на мычание.
Синоби — это те, кто терпят, вспомнила Шизунэ и нанесла очередной точно выверенный удар плетью. Ей не нравилось причинять боль Цунадэ — ни сейчас, ни раньше, когда та только начала просить об этом.
В первый раз Шизунэ боялась ударить слишком сильно, но под конец била, не жалея, со всей силы, по спине, по ягодицам, по длинным бедрам, потом по груди и животу, оставляя вспухшие красные полосы на коже, отметины, иногда подтекающие кровью. Один раз она разбила Цунадэ губы, но уже через час и следа не осталось. Раны Цунадэ нередко заживали быстрее, чем Шизунэ успевала ударить снова — она исцеляла себя неосознанно, не задумываясь, не складывая печати.
Тело Цунадэ было бессмертно, но душу терзала неведомая боль. При помощи плети Шизунэ вытаскивала эту боль наружу, словно гнойники невидимые вскрывала, а потом боль исчезала, оставляя только засыхающие алые потеки на белой коже, будто светящейся изнутри.
Шизунэ заставляла Цунадэ жить. Заставляла чувствовать.
Когда Цунадэ начинала дышать тяжело и часто, вот как сейчас, Шизунэ откладывала плеть — или ремень, которым они тоже, случалось, пользовались. В ход шли руки и губы.
— Не двигайтесь, Цунадэ-сама, — собственный голос звучал холодно, с намеком на унижение. Шизунэ не хотела унижать, но Цунадэ именно этого от нее ждала, еще в ту пору, когда они использовали дзюцу временного изменения пола. Цунадэ применяла это дзюцу гораздо реже и всегда просила быть с ней грубее, а, если становилась парнем сама, Шизунэ приходилось доводить ее до слез.
Иначе — никакого секса.
Шизунэ ненавидела причинять боль, особенно Цунадэ. Но она была медиком. Она знала: скальпель во время операции приходится использовать чаще, чем исцеляющую чакру, а ходить с неправильно сросшимся переломом — никуда не годится, кости требуется сломать заново и сложить так, как нужно.
Она ломала Цунадэ — и вместе с тем собирала ее воедино; Цунадэ решала, куда они пойдут и чем займутся, Шизунэ — что будут есть и где остановятся. Цунадэ верховодила в жизни, Шизунэ — в постели, и обеих это вполне устраивало. Удовольствие Цунадэ отзывалось в каждой клеточке тела Шизунэ, подводило ее к грани; Шизунэ поглаживала полную грудь Цунадэ, сжимала между пальцами твердые соски, дразнила их губами и языком, оттягивала и отпускала, вырывая из груди своей госпожи такие же приглушенные стоны, как чуть раньше. Слизывала потеки крови на целой коже, всегда целой, неповрежденной, что бы ни случилось, вечной.
В первый раз, когда Цунадэ спросила ее, хочет ли она детей, Шизунэ потом плакала. Она никогда бы не призналась, но этот вопрос причинил боль. Море, океан боли.
Завести детей означало изменить Цунадэ. Пусть формально, один раз, но на стороне; а потом — ждать, пока этот ребенок будет расти, ненавидя его каждую секунду за то, что он не только ее, что принадлежит, кроме нее, какому-то нежеланному человеку.
Если Цунадэ хочет, чтобы у Шизунэ был ребенок от кого-то — значит, сама она в ней не нуждается.
Нет, бессмертна лишь Цунадэ. Шизунэ не хотела ни в ком продолжаться.
Позже она поняла, что Цунадэ хотела ей как лучше, не желала связывать ее по рукам и ногам их отношениями. Она могла быть излишне деспотичной, могла начисто забывать о существовании Шизунэ, ввязавшись в очередную авантюру, но, когда дело касалось важных вещей, становилась до странного неуверенной.
— Не зажимайтесь, Цунадэ-сама, — Шизунэ провела рукой по гладкому бедру. — Я хочу услышать ваш голос.
Короткий вскрик — губы, коснувшиеся самого сокровенного, вишенка на торте, резкий запах, невыносимо привлекательный, будто редкие духи; на языке — привкус соли.
— Цунадэ-сама... — пальцы, сменившие губы, ритмичные потирания, плавные круговые движения, вторжение, сопротивление неподатливой, насквозь влажной упругой плоти. Будто мокрый шелк. — Цунадэ-сама.
Цунадэ обволакивала ее внутри, плотно обжимала. К двум пальцам добавился третий, а чуть выше Шизунэ коснулась языком, поймала пульсацию чужой плоти — и вздрогнула всем телом.
Цунадэ задрожала тоже, так что к пику они подошли вместе, и потом, усталые, лежали рядом, глядя в приоткрытое окно.
Луна была почти полная и странного цвета — между золотом и серебром, как старинная монета. Только живая, нерукотворная.
Помнится, вчера поверх луны плыло кружево быстрых облаков, но сегодня небо было ясным.
Туча впереди напоминала разрыв в небе, провал в параллельный мир — или в другую галактику.
Цунадэ перебирала взмокшие волосы Шизунэ, прядь за прядью, хотя это было не то чтобы необходимо. Волосы самой Цунадэ гораздо больше нуждались во внимании: длинные и распущенные, они путались и сбивались в колтуны. Чтобы разобраться с колтунами, требовалось терпение и выдержка, которых Цунадэ никогда не проявляла: дергала застрявшую в волосах расческу по утрам, пока зубцы не осыпались с печальным шорохом. Причесать Цунадэ должным образом могла только Шизунэ.
Когда Цунадэ как-то попросила ее саму отрастить волосы, было больно не меньше, чем от вопроса о детях.
Длинные волосы были у дяди Шизунэ, Катоу Дана, единственного мужчины, которого Цунадэ когда-либо любила. Шизунэ не была своим дядей; Шизунэ, несмотря на освоенное дзюцу смены пола, не была мужчиной.
Возможно, этого в ней не хватало Цунадэ?..
Нет, для Цунадэ разница в одну хромосому не имела значения, и она никогда не искала в Шизунэ отражение другого человека. Цунадэ просто нравились длинные волосы. Что ж, у нее было кому их расчесать; Шизунэ считала короткую прическу куда более практичной. Лучшая ученица Цунадэ, Харуно Сакура, была с ней в этом солидарна.
В конце концов, не все женщины — принцессы, так, Цунадэ-химе?
— Она называла вас Цунадэ-химе, — пробормотала Шизунэ. Поймала себя на том, что в ее голосе прозвучали собственнические нотки.
— Ревнуешь? — с удовольствием подытожила Цунадэ. — Зря. Анзу и Амая — пара. Но, бьюсь об заклад, так было не всегда.
— Пара? — Шизунэ отвернулась от окна, чтобы взглянуть в лицо Цунадэ.
— Они недаром обе — настоятельницы. Без Амаи Анзу бы не справилась. А той нужна яркая Анзу, чтобы было чьей оставаться тенью. Тебе они никого не напоминают? — в голосе Цунадэ звучал смех.
— Главное, чтобы вы нашли Хи, — вздохнула Шизунэ. Накрыла пальцами губы Цунадэ. Та забрала их в рот и чувствительно прикусила. — Ой! Цунадэ-сама...
В медовых глазах Цунадэ отражался лунный свет. Похоже, она искренне наслаждалась ситуацией.
Шизунэ выпростала вторую руку и ухватила Цунадэ за нос. Лицо величественной Пятой Хокаге приняло несколько озадаченное выражение.
«Цунадэ-сама, вы такая смешная», — умиленно подумала Шизунэ. Она не решилась бы произнести это вслух даже под угрозой смертной казни.
В такие моменты Шизунэ лишний раз убеждалась: она не оставит свою госпожу, что бы ни случилось.



Она начала стареть.
На самой сути Шизунэ, на том, за что ее любила Цунадэ, это никак не сказывалось. Суть человека — свет в его глазах, и с каждым прожитым годом этот свет становится только ярче.
Но проходят годы, и тело стареет. В какой-то миг оно больше не может выдержать этот свет — тогда наступает смерть.
Тридцать лет — самый расцвет, первый шаг в зрелость, но вместе с тем — старение организма началось, медленное, на первый взгляд незаметное, и Шизунэ стала еще красивее, чем была.
Просто теперь она казалась старше, чем Цунадэ, с ее вечно молодым телом. Ранние морщины, маленькая чуть обвисшая грудь, сексуальные аппетиты далеко не те, что в двадцать; а Цунадэ, та по-прежнему чувствовала себя двадцатилетней.
«Ты вся живая, вся — огонь», — бывало, говорила Шизунэ, удовлетворяя желания Цунадэ, и в ее руках Цунадэ действительно чувствовала себя живой, и из удовлетворения, из безумной обоюдной страсти это становилось чем-то большим, наверное, любовью.
Было рано думать об этом, но время летело так быстро, и Цунадэ не могла не задумываться: что будет, когда Шизунэ умрет, и собственное практически бессмертие начинало казаться проклятием. Пустая оболочка, которой она была после смерти Дана, которую Шизунэ заполнила собой, которой подарила смысл; Шизунэ уйдет и не оставит после себя ничего, и Цунадэ останется пустой — на этот раз навсегда.
В месте перелома кость со временем становится крепче. Такого не случается с пластиком или с глиной, лишь с живой материей — человеческий организм устроен так, чтобы приспосабливаться, но бывают вещи, к которым невозможно привыкнуть.
Потеря любимого человека, например.
С возрастом Цунадэ научилась чувствовать приближение смерти: могла сказать, какого пациента не спасти, как ни пытайся, а кто будет жить долго, очень, хоть сейчас и стоит одной ногой в могиле. Кто сможет выбраться.
Сегодня Шизунэ была на шаг ближе к смерти, чем вчера; сколько лет ей еще осталось? Пятьдесят? Шестьдесят? Цунадэ хотела бы верить в это, но даже такого срока было слишком мало.
Хи, ниндзя-медик, овладевшая техниками цутигумо, преобразовавшая их и при их помощи получавшая жизненную энергию...
Цунадэ хотела поймать ее не только затем, чтобы вылечить могильную лихорадку. На самом деле — кого ты обманываешь, Пятая, — на самом деле она собиралась узнать, что это за техника и нельзя ли преобразовать ее, нельзя ли...
Уподобиться Орочимару.
Он искал бессмертия для себя, потому что видел, как это больно — терять любимых, и Цунадэ поклялась: она никогда не пойдет по его стопам, не поступит так же, ведь у нее нет оснований бояться за себя. Она не подвержена воздействию кекке генкай, хоть Первый был ее дедом, его гены не свели ее с ума, она может принять то, что посылает ей судьба.
Она приняла — ведь рядом была Шизунэ, и все же чуть не поддалась искушению, когда Орочимару пообещал воскресить Дана и Наваки.
Милая наивная Шизунэ даже не думала, что такое возможно. Безгранично преданная, не задумывающаяся о том, как она важна, сколько она значит.
Тогда, с Орочимару, Цунадэ выдержала искушение.
Сейчас... Она была не уверена, что справится.
Шизунэ, как и раньше, ни о чем не подозревала. Думала только о том, чтобы выполнить задание, которое ей дала Цунадэ: взять образец крови у лжелекаря, предполагаемого цутигумо и селекционера цветов по имени Йору.
Цунадэ, зевая, вышла на свежий воздух, чтобы ее проводить.
— Вы все же поосторожнее с этой Анзу, Цунадэ-сама, — напоследок сказала ей Шизунэ. — Кто знает, что у нее на уме, и смотрит она на вас так...
Цунадэ махнула рукой. После ночи, проведенной с Шизунэ, у нее не было ни малейшего желания спорить, хотя отнюдь не Анзу представляла для нее наибольшую опасность.
Она сама.
Проводив сорвавшуюся с места Шизунэ взглядом, Цунадэ подумала: если я подарю ей такое бессмертие, она откажется.
Точно так же, как отказалась от детей, когда Цунадэ предлагала — не один и не два раза.



Селекционер по имени Йору жил в деревне у подножия горы Черного Крыла около десяти лет. Никто точно не знал, откуда он пришел, но относились к нему неплохо — несколько жителей, встреченных Шизунэ, при упоминании его имени охотно начинали рассказывать, как Йору спас кого-то из их знакомых от могильной лихорадки, вот, всего неделю назад. Или полторы.
Хотя первые исцеления начались сравнительно недавно, а Шизунэ пришла рано, возле дома Йору ее встретила небольшая очередь.
— О чем вы говорите? — попыталась расспросить Шизунэ у девушки, которая была первой в очереди, зашла, побыла в доме Йору минуты три и сразу же вышла.
— Йору говорит каждому то, что ему нужно услышать, чтобы выздороветь, — ответила та.
С остальными «излеченными» Шизунэ повезло и того меньше. Зато она поняла другое — как минимум двое из очереди и вправду были больны могильной лихорадкой. Насморк и покашливание сами по себе ни о чем не говорили, но на голых руках стоявшей рядом женщины проступали почти неразличимые пятна огрубевшей кожи, а у старика перед ней они были на лице — неровные, рваные, сливающиеся с морщинами. Менее внимательный человек, скорее всего, ничего бы и не заметил.
Меньше всего пятна были похожи на грим. Шизунэ будто случайно толкнула женщину с симптомами и убедилась в этом лично: та же загрубевшая, слишком горячая на ощупь кожа, не иллюзия, не подделка и не специально для такой цели натертые мозоли.
Сначала старик, потом и женщина зашли в дом Йору, а, когда вышли, пятна на их коже все еще были — но исчезали на глазах, становились меньше, пока не исчезли совсем.
Йору определенно не был шарлатаном. Скорее всего, Цунадэ-сама не ошиблась насчет его генов цутигумо.
Подошла очередь Шизунэ, и она вошла в просторный дом, чтобы несколькими мгновениями позже сесть на пол напротив его хозяина.
Селекционер Йору был немолод, но и не стар: лет пятьдесят, может, чуть меньше. Его волосы напоминали соль с перцем, под живыми умными глазами виднелись едва заметные мешки.
Он и правда любил растения: на столе, разделявшем их с Шизунэ, стояла ваза с синими цветами. Шизунэ хорошо разбиралась в цветах, но эти видела впервые.
— Какую историю ты бы хотела услышать, девочка? — голос у Йору был мягкий и звучный.
Цунадэ-сама не любит цветы, почему-то подумала Шизунэ.
— Я пришла к вам не за историями. Я, — Шизунэ перевела взгляд с лица Йору на его руки, — синоби Конохи. Ниндзя-медик. И я хотела бы взять образец вашей крови.
— Слухи о моих историях уже дошли до деревни Скрытого Листа? — Йору не казался особенно удивленным. — Что ж, не возражаю против проверки. В моих помыслах нет места для обмана.
Он вытянул руку поверх стола, предлагая Шизунэ взять у него кровь. Но, прежде чем она приступила, негромко сказал:
— Я расскажу тебе историю, раз уж ты пришла. «Песню костей», пожалуй.
— Пугающее название.
— В ней нет ничего пугающего. Просто слушай песню китов.
Они плачут в море — поросшие ракушками и водорослями, ожившие острова, сами прокладывающие себе путь. Их замшелые спины покрыты мхом и живут своей жизнью, в коралловых кустах находят пристанище стайки морских рыб.
Киты поют в шторм, и волны морские расходятся перед ними, обрамляя упругие тела.
Киты поют о разбитых кораблях, о костях, покрывающих дно, и об осколках чужих надежд.
В их песне — соль и сила, и запах ворвани, которую добывают на китобойных судах.
Это песня костей.
Ты можешь услышать ее, когда по-настоящему одиноко, когда мир отвергает тебя и смысл твоего существования покрыт темной занавесью.
Ты можешь услышать эту песню вдалеке от моря, посреди равнинного города и ясного дня, потому что шторм, в который плачут киты, не зависит от погоды.
Никто не любит тебя и не хочет, никто не нуждается в тебе, поют киты. Ты — средоточие пустоты этого мира. В мире вещей ты лишний, ты только мешаешь остальным. Никто не слышит твой голос. Если у тебя нет силы бороться — так умри, поют киты, и горька морская соль.
Руки твои изранены о ракушки, потому что во время шторма ты держишься за поросшие мхом спины.
Осколки костей покрывают дно, но это не твои кости — может, поэтому ты не поешь.
Оживший остров несет тебя вперед, сквозь шторм, и шквал, и вздымающиеся белопенные черные волны.
Ты держишься.
Ты давно бы разжал руки, если бы мог, но не такова природа китов.
Среди песни костей и непогоды они сами прокладывают свой путь, и, сколько бы китобойцев ни построили люди, это никогда не изменится.
— Готово, — воспользовалась паузой Шизунэ, помещая образец крови Йору в поясную сумку.
Йору не смотрел на нее. Он, казалось, был далеко отсюда.
— Неподалеку от деревни, где я раньше жил, был храм с ториями из китовых костей, — его голос лился и лился, оказывая практически гипнотическое воздействие, но ничего общего с гендзюцу не имел — это Шизунэ могла сказать совершенно точно. — Прежде, когда люди еще не строили суда, способные пересекать океан, киты, иногда выбрасывавшиеся на берег, казались чем-то поразительным. Невероятная удача, дар богов... Такой «дар» мог прокормить целую деревню. Неудивительно, что кости китов всегда хоронили с почетом, в специальных курганах... или делали из них ворота для храмов.
Шизунэ нетерпеливо мотнула головой.
— Перед вашим домом целая очередь. Не хотелось бы ее задерживать. Спасибо за сотрудничество и историю, это было... познавательно.
Шизунэ поднялась, отвесила короткий поклон и поспешила к выходу.
Уже на улице она оглянулась на дом Йору еще раз. Слева от основного здания располагалась теплица, справа, аккуратно высаженные рядами, росли те самые синие цветы, которые стояли на столе. Движимая не то любопытством, не то интуицией — она редко могла отличить одно от другого, — Шизунэ приподнялась на цыпочки, чтобы лучше разглядеть, что растет в теплице.
Тоже цветы. Ничего необычного.
Самыми яркими были красные — те самые, которые вчера девушка-мико принесла на энгаву. Наверное, кто-то купил эти цветы у Йору — выведенные им сорта продавались по всей Стране Огня, а уж в этой деревне и подавно. Кто-то купил цветы, чтобы принести их в качестве подношения для храма и живущих в нем мико...
На дне сознания шевельнулась неясная догадка, но Шизунэ решительно ее подавила.
Нужно было спешить назад, в храм.



Амая обладала потрясающей силой убеждения. Она не кричала, не командовала, говорила редко и тихо, но меньше чем за час ей удалось собрать всех мико храма. Потом Амая помогла Цунадэ проверить, не скрылась ли где какая мико — она прекрасно знала каждый закоулок на горе Черного Крыла.
Приказ Анзу открыть лица женщины восприняли по-разному, но стоило Амае подтвердить его негромким голосом, как по рядам мико пронесся слаженный шорох — все снимали маски. Как АНБУ, когда возвращались домой.
Цунадэ прекрасно могла представить, как эти женщины так же слаженно берутся за оружие и идут в атаку на селение цутигумо. С организацией и дисциплиной у них все было более чем в порядке, да и руководитель — Цунадэ бросила беглый взгляд на Амаю — нашелся хороший. Амая, может, и не дралась сама; она вела в бой. Для лидера — самое ценное качество. Впрочем, постоять за себя Амая тоже наверняка сумела бы. Чувствовалось в ней что-то... твердое, как скала. Надежное.
При этом Амая, с ее тихим голосом и скромным поведением, неминуемо потерялась бы в обществе, не смогла бы договориться со спонсорами, значимыми людьми, выделявшими деньги на храм и обеспечивавшими его всем необходимым. Амая не смогла бы отстроить храм, не нашла бы средств и возможностей для того, чтобы наполнить его в прошлом преступницами, теперь — мико.
Это все была заслуга Анзу.
Амая вела мико в бой, Анзу создавала и защищала их мир. Да, у храма недаром было две настоятельницы.
Когда Амая проходила вдоль третьего ряда мико, вглядываясь в их лица, Цунадэ почувствовала внезапное головокружение. Прижала руку ко лбу — горячо.
Рядом с ней утерла пот над верхней губой Анзу. Она казалась очень бледной. Цунадэ вспомнила, что и Амая с самого утра неважно выглядела. Еще подумала, усмехаясь про себя — как после бурной ночи. Или, может, простудилась слегка...
Простудилась.
Подозрение вспыхнуло внезапно: расталкивая мико, Цунадэ бросилась к Амае. Женщины провожали ее возмущенным шепотом, но открыто не протестовали.
— Девушка, которая вчера принесла цветы, — шепнула Цунадэ, оказавшись рядом с Амаей и взяв ее под руку. Амая тут же оперлась на нее — с подозрительной охотой.
Будто ей было тяжело стоять.
— Эта девушка... ты ее знаешь?
В темных глазах Амаи мелькнуло понимание.
— Кто из вас вчера принес цветы на энгаву, где мы с Анзу-сама наблюдали закат? — спросила она все так же негромко, но мико ее услышали.
Среди них началось движение, а потом стройные ряды вытолкнули вперед ту самую худенькую девушку, которую Цунадэ видела вчера. Ее можно было узнать по фигуре и манере двигаться, не по лицу — потому что, во-первых, лица Цунадэ не знала, а во-вторых, не видела.
Девушка все еще не сняла маску.
«Хи», — подумала Цунадэ. По телу медленно разливалась характерная для простуды слабость, Цунадэ знала этот симптом, потому что неоднократно наблюдала его у других людей.
Сама она простудой не болела никогда.
«Хи. Это она».
Уверенность Цунадэ была настолько нерушимой, что она, скорее всего, атаковала бы девушку раньше, чем та успела бы снять маску, но тут раздался чей-то испуганный вскрик. Цунадэ и Амая обернулись одновременно — и увидели упавшую Анзу. Судя по всему, она потеряла сознание.
Цунадэ тут же метнулась взглядом к предполагаемой Хи. Она была почти уверена, что, воспользовавшись замешательством, девушка исчезнет, но та стояла там же, где прежде, только сняла маску.
Обычное молодое лицо. Хи должна была быть старше.
Тут девушка отчетливо шмыгнула носом, и Цунадэ поняла — не от слез.
Оставив Амаю, Цунадэ подошла к юной мико, сжала ее ладонь, подняла широкий белый рукав.
На коже девушки проступали едва заметные пятна — визитная карточка могильной лихорадки.



У храма Шизунэ, только что осилившую второй в ее жизни подъем в две тысячи четыреста шестьдесят шесть ступенек, встретили две мико. Одно это Шизунэ бы не удивило, но то, что лица женщин, ранее скрытые масками, как лица АНБУ, теперь были открыты, заставило встревожиться.
— Что случилось? — спросила она у мико, внутренне вся сжавшись, приготовившись отразить удар.
Он оказался страшнее, чем предполагала Шизунэ.
— Амая-сама, Анзу-сама, а еще одна из нас... и наша гостья, Цунадэ-сама... все они заболели могильной лихорадкой.
Шизунэ не помнила, как добралась до храма. Реальность будто утопала в тумане, реальность была нереальной — слишком яркое солнце, слишком громко поют птицы.
«Цунадэ-сама, вы же бессмертная. Как такое могло случиться?!»
А ведь она настаивала, Шизунэ. Упрашивала Цунадэ не ехать сюда, дать разобраться ей или кому-нибудь еще, или выждать. Но Цунадэ, упрямая, как мужчины, не послушала.
И теперь умирает от могильной лихорадки.
Шизунэ влетела в комнату, отведенную под лазарет, и увидела, как полулежащая Цунадэ относительно мирно разговаривает с расположившейся рядом Анзу. Амая и незнакомая девушка-мико лежали чуть в стороне: первая со свитком бумаги и кисточкой для туши в руке, вторая — с вышиванием.
Выглядела эта картина до того нелепо-идиллично, что у Шизунэ чуть колени не подогнулись от облегчения.
Облегчение, впрочем, приказало долго жить, когда Цунадэ повернулась к ней.
Она была очень бледной, под глазами виднелись черные круги. В первый раз за годы, проведенные вместе, Цунадэ не казалась вечной.
Теперь она была такой же, как Шизунэ.



— Могильная лихорадка — заразная болезнь, но никто не знает, как именно она распространяется, — задумчиво сказала Цунадэ. Потянулась за платком, прижала его к носу и звучно высморкалась. — Мы сидели тогда на энгаве вчетвером, и та милая девушка принесла нам цветы. Трое из нас и эта девушка больны. Ты — нет, — она тепло посмотрела на Шизунэ, которая держала свободную от платка руку Цунадэ в своей. — Болезнь протекает очень быстро. Быстрее, чем раньше. Мы вряд ли доживем до следующего утра.
Она сама поражалась тому, как спокойно говорит. Привыкла к мысли о собственном бессмертии?
Нет. На самом деле она уже знала, что умрет, как все Хокаге до нее — в бою за свою деревню, и это будет единственный шанс для нее: умереть. Ведь подсознательно она стремилась к этому большую часть жизни. Если бы не Шизунэ...
Столько людей, которые нуждаются в ее помощи. В исцелении. Если она умрет, это повлечет за собой множество бессмысленных смертей.
Особенно — если она умрет, не разработав вакцину против могильной лихорадки.
Но у Цунадэ больше не было сил бороться. Из-за непривычной болезни она чувствовала себя очень слабой, беспомощной, и никак не могла улучшить собственное состояние. Шизунэ сказала, что взяла образец крови Йору. Шизунэ доставит его в Коноху и вместе с тамошними медиками, вместе с вернувшейся Сакурой сумеет разработать вакцину. А Цунадэ...
Цунадэ уйдет первой — вместо Шизунэ, ничего после себя не оставив.
Потому что Шизунэ претила сама мысль о бессмертии, неважно, каком — она недаром отказывалась от детей.
— А Хи? Вы... нашли ее?
— Я посмотрела на каждую нашу мико, — подала голос Амая. Она только что закончила писать и отложила свиток. — Среди нет Хи. Возможно, она уже спустилась в деревню, перед этим передав нам цветы, зараженные могильной лихорадкой. Здесь распоряжения для храма на случай нашей с Анзу-сама — или только моей — смерти. Я прошу вас передать этот свиток мико, которые встретили вас сегодня, Шизунэ-сан. Они охраняют подходы к храму сейчас — и достойны стать его новыми настоятельницами.
— Погодите-ка, — Шизунэ выглядела так, будто ее осенило. — Так дело в цветах?
— Незнакомый сорт, — согласилась Цунадэ. — Возможно, потому легко может послужить переносчиком болезни. Такое нередко случалось и в прошлом — цветы, пропитанные ядом... вкупе с ядовитыми любовными посланиями. Только это необычный яд. Он разработан на основе техник цутигумо. Потому ты и не заболела, Шизунэ — ты отправилась к этому «лекарю» Йору, бывшему цутигумо...
— У него на столе тоже стояли цветы, — медленно сказала Шизунэ. Ее пальцы на запястье Цунадэ сжались слишком крепко. — Тоже незнакомый сорт, только синие. Я видела... эти цветы растут рядом с его домом. И красные, как на энгаве, там были тоже! Только в теплице. Йору — селекционер цветов. Он выводит их сам и продает — распространяет по всей Стране Огня. Но лишь те, которые растут в теплице. То есть, красные. Поэтому болезнь вспыхнула во многих местах одновременно! Биологическое оружие? Возможно, и так. Но то, что это «оружие» вызывает аллергическую реакцию и запускает цепочку, ведущую к смерти, тоже никто не отменял!
— А как же Хи? — спросила Анзу. — Мико, которую вы искали.
— Нет никакой Хи. И вряд ли это она отправляла цветы в храм. Кроме вас, тут уже было двадцать девять заболевших мико — может, цветы приносили в дар храму ни о чем не знающие прихожане, купившие их у Йору, а сами позже у него и исцелившиеся. Йору рассказывает каждому своему «пациенту» краткую историю. Но на самом деле эти истории ничего не значат. Главное — вдохнуть запах синих цветов, которые он, бьюсь об заклад, в отличие от красных, не продает. Его кровь ни при чем, все дело в том, что он сам давно разработал вакцину! Как и... болезнь, — глаза Шизунэ лихорадочно блестели, будто это она была больна. — Возможно, мы и получим что-то из его крови... но настоящая вакцина — те цветы. Я принесу их вам, — она поднялась на ноги, выпуская руку Цунадэ, — только дождитесь. Держитесь, Цунадэ-сама.
— Стой, — Цунадэ попыталась ухватить Шизунэ за рукав, но промахнулась. — Это твои догадки. Ты должна направиться в Коноху и передать образец крови Йору медикам-ниндзя. Я приказываю тебе.
Шизунэ сверкнула на нее глазами:
— К цутигумо ваши приказы, Цунадэ-сама. Можете отправить меня под трибунал... когда встанете на ноги.
И сорвалась с места прежде, чем Цунадэ успела ее остановить.



Шизунэ достигла дома Йору к полудню. Очередь, выстроившаяся у порога лжелекаря, к этому времени рассосалась — возможно, на сегодня пациенты закончились. Не все они были больны могильной лихорадкой, Шизунэ верила в это. Обычную простуду тоже никто не отменял, но, услышав о болезни, многие начинали искать у себя симптомы и порой не ошибались. Чаще — да.
Йору принимал всех.
Зачем это было ему нужно, ломала себе голову Шизунэ еще по пути сюда. Сначала заражать людей болезнью, потом исцелять... Если Йору и правда был цутигумо, способным получать энергию из человеческих страданий, то к чему ему эти самые страдания прекращать?
Думать было сложно. В голову навязчиво лезла сказка про бессмертную куноити, чья сущность жила в татуировке, и про ту, кого она убила. У этой женщины была возлюбленная, отомстившая за ее смерть.
«Видя, что любимая больше не откроет глаза, женщина-министр уронила лишь одну слезу в пруд — и наутро в этом пруду всплыли мертвые карпы».
Карпы... киты, о которых говорил Йору... «Песня костей», так, кажется, он назвал свой рассказ.
И она, Шизунэ. Она не хотела мстить за смерть Цунадэ.
Она собиралась ее спасти.
Синоби из другой сказки про бессмертие, прямо намекающей на цутигумо... возможно, и он стремился не к бессмертию изначально? Может, он...
Шизунэ казалось, что она вот-вот поймет, но времени думать не было.
Не постучав, она вошла в дом Йору, приготовив Шикоми Шиндан — пять отравленных сэнбонов, скрытых в устройстве на руке. Если от сэнбонов Йору увернется, Шизунэ использует Докугири — ядовитый туман, который, преобразовав из собственной чакры, могла выдыхать изо рта. Отравит отравителя — и откажется дать ему противоядие, пока он не подтвердит ее догадки.
С легким удивлением Шизунэ поняла, что готова убивать ради Цунадэ, даже тех, чья вина не доказана.
— Ты вернулась, девочка, — голос Йору прозвучал откуда-то сбоку, совершенно неожиданно. Он почувствовал ее присутствие? Не простой селекционер цветов, определенно. — Ты догадлива. Хотя чего еще ожидать от ниндзя-медика из Конохи? Моя Хи тоже была ниндзя-медиком. Она видела больше, чем другие.
Шизунэ обернулась, замерла перед раздвижной дверью. Наверняка Йору был за ней. Стоило отвлечь его разговором, чтобы атаковать.
— Так вы знали Хи, мико из храма на горе Черного Крыла? Значит, она все же имеет ко всему этому отношение.
— С Хи все началось, — в голосе Йору прозвучала нежность. — Мы были врагами. Она, мико, в прошлом убившая своего мучителя-отца, синоби. И я, цутигумо, от которого она должна была защитить свой храм.
— Вы, значит, цутигумо, — догадка Цунадэ оказалась верной. На ее стороне был многолетний опыт, и она встречалась с цутигумо раньше — Шизунэ не могла похвастаться ни тем, ни другим.
Она резко открыла дверь, но Йору там не было. Теперь его голос доносился с другой стороны:
— Я — предсказатель. Мы, цутигумо, все — дальние потомки божественной Ооцуцуки Кагуи, которая могла ходить между мирами. Однако умения нашего племени гораздо скромнее. Самые сильные из нас — предсказатели, такие, как я. Но даже мы не можем ходить между мирами. Только... открывать разрывы в другие миры и заглядывать в них. Видеть, что там происходит. События, которые могут случится. Потому нас и прозвали предсказателями.
Шизунэ в первый раз слышала про Ооцуцуки Кагую. Разрывы в другие миры... предсказатель. На первый взгляд это казалось нелепым — таким же, как бессмертие.
— Именно через разрывы я увидел, как выводят особые цветы — те, которые заражают могильной лихорадкой... и те, которые способны исцелить ее.
Она не ошиблась. При мысли об этом Шизунэ испытала невероятный подъем. Едва ли Йору ей лгал. Оставалось только разобраться с ним, взять синие цветы и поспешить к Цунадэ-сама.
— Но зачем? — Шизунэ дернула другую дверь, но и за ней Йору не оказалось.
— Чтобы воскресить ее, — ответил голос позади, — мою Хи. Чтобы вернуть ее к жизни.
Шизунэ резко развернулась. Йору был там — стоял у нее за спиной, и прежде, чем она успела что-либо предпринять, гибкие металлические полосы, вырвавшиеся, казалось, прямо из его руки, обездвижили ее, опутав, привязав руки к телу.
— Меч уруми, — объяснил Йору. — Оружие всех цутигумо. Еще одна наша способность — получать энергию сродни чакры из физической боли, своей и чужой. Пауки «высасывают» своих жертв, так же поступают цутигумо; не оттого ли нас прозвали пауками? Она лежит под синими цветами, моя Хи. День за днем ее косточки поют мне колыбельную. Я всегда думал — слышат ли песню китов те, кто убил их, когда проходят сквозь тории из китовых костей к храму? Потому что я слышу Хи. Я один.
— Ты... убил ее! — поняла Шизунэ. — Хи ушла из мико, вы с ней покинули деревню цутигумо, а потом... ты убил ее!
— Я хотел как лучше.
— Ты...
— Я слышу ее голос каждый день. Когда мы только отправились в путешествие, я дарил ей цветы, и она улыбалась. Но быть предсказателем нелегко, и я не избавился от своего наследия, когда ушел из деревни. Бывало, мне казалось, будто кожа с моих рук отлущивается по кусочку и облетает — возможно, это было видение о будущем. О могильной лихорадке. Но тогда я не понимал, и, когда лицо Хи показалось мне издевательским оскалом, я убил ее, лишь бы не пела. Она не замолчала и после смерти.
«Да он же безумен, — поняла Шизунэ. — Гены предсказателя свели его с ума. Как наши разновидности кекке генкай, как... шаринган, в конце концов!»
— Для голодающих крестьян выбросившийся на берег кит — настоящий дар богов. Таким даром была для меня Хи. Поэтому я сварил ее тело и принял все его в себя, а кости выварил и взял с собой. Я вернулся в эту деревню и похоронил их тут, и они поют мне, а я слушаю, потому что тело Хи стало частью моего собственного тела. Я вырастил цветы-противоядие на ее костях, потому что хочу вернуть ее.
— И как ты себе это представляешь?!
— Мои цветы убивают людей. Когда эти люди приходят ко мне, я чувствую их боль. Я исцеляю их, но при этом извлекаю из их боли энергию. Ее уже достаточно, чтобы открыть не просто разрыв, а врата. И тогда я верну Хи из мира мертвых... чего бы мне это ни стоило.
Не бессмертие для себя, но жизнь для любимой — вот чего хотел совершенно безумный Йору.



— Мы были куртизанками, — сказала Анзу.
Цунадэ посмотрела на ее лицо, покрытое персиковым пушком, из-под неплотно прикрытых ресниц.
Было тяжело дышать, свет резал глаза. Полчаса назад она нашла на своем теле первые пятна.
— Я и Амая. Я была лучшей в своем районе, а она работала на тайную организацию. Передавала им информацию о своих клиентах. Отсюда ее хорошая память на лица. Впрочем, она была не только информатором. Еще она знала, с какой стороны у кинжала лезвие, и иногда... никто не мог сказать, почему того или иного знатного господина находили мертвым в канаве. Именно за это Амае в основном платили — не за интим. Но однажды... Эй, Амая. Может, сама расскажешь?
— Вы слишком откровенны, Анзу-сама, — голос Амаи звучал непримиримо.
— Но Цунадэ-химе хотела знать о нашем прошлом. Разве не время рассказать ей, эй? — Анзу говорила с веселым упреком, и Цунадэ подумала: она уже видела это раньше. Самые большие оптимисты — в палате смертников, просто потому, что у них нет выбора.
Иначе — смерть сразу.
Рядом с Амаей лежало незаконченное вышивание: золотая птица, взлетавшая к небу.
— Секрет в обмен на секрет, — предложила Цунадэ. — Я рассказываю вам о своем заветном желании, вы мне — о произошедшем тогда. Идет?
— Начинайте, Цунадэ-сама, — сказала Амая после паузы.
— Я знаю о способе соединить две яйцеклетки и сформировать из них зародыш. Ребенка.
— Ого, — Анзу с видимым трудом перевернулась на другой бок, — очень интересно.
— Это со стопроцентной вероятностью будет девочка — с двумя матерями вместо матери и отца. Я занималась подобными исследованиями достаточно долго и сейчас уверена наверняка. Осталось только... провести финальную проверку.
— Например, оплодотворить чью-то яйцеклетку своей, — заметила Анзу почти игриво. — У вас ведь есть возлюбленная, Цунадэ-химе, я права?
— Моя возлюбленная не хочет детей.
— О-о-о, это и вправду трагично. А вы объяснили ей, что ребенок — или дети, если уж на то пошло, — будут ваши общие? Обычно при слове «ребенок» все думают о союзе мужчины и женщины.
— ...об этом я позабыла, — была вынуждена признать Цунадэ.
— О, ну, если мы выживем, и вы все же уговорите свою возлюбленную, запишусь к вам в очередь, — хихикнула Анзу. — Вместе с Амаей, естественно. Так, Амая?
— Как пожелает Анзу-сама, — в тихом голосе Амаи слышалось удивление. — Цунадэ-сама, а сперматозоиды...
— Сперматозоид плюс сперматозоид — ноль в итоге, — заключила Цунадэ. — Питательных веществ, как в яйцеклетке, нету.
— И при этом мужчины позволяют такое скотское к нам обращение, — Анзу хмыкнула. — А ведь без нас род человеческий вымрет. Тогда как без них, получается, нет.
— Ну, Анзу-сама, не все мужчины такие.
— Среди моих клиентов таких было большинство. Причем многие из них в обществе слыли порядочными людьми и были женаты. Порядочные свиньи — вот кем они оказались. Как тот, вздумавший пригласить своих дружков. Их кровь заводила, — объяснила Анзу уже Цунадэ. — Так что сначала они меня плеткой били, потом ногами. Я уже и кричать не могла — голос сорвала. А тут Амая. Она тихо вошла, вообще была такой... неслышной. И первого же насильника — ножом в шею, прямо в сонную артерию. И второго. И с оставшимися разобралась. Меня почти на себе вытащила, сказала: нас видели, мы теперь преступницы. Нет к прошлому возврата. Вот мы и не стали возвращаться. Взяли себе новые имена, я — «абрикос», она — «ночной дождь». Ушли далеко, нас никто не отыскал. Живем себе, достаточно неплохо, и думаем: а сколько таких, как мы, кто восстать решился, но кого поймали потом. У кого нет дома. Тогда мы и решили отстроить храм на горе Черного Крыла и мико набрать — из преступниц.
— Удивительно, что вам это удалось, — Цунадэ перевела взгляд с Анзу на молчаливую Амаю. — Вы — по-настоящему великие женщины.
— Куда нам до вас, — хохотнула Анзу, — правда, Амая? Эй, Амая?..



— Ты убил ее, — Шизунэ отчаянно пыталась вырваться, — убил Хи и не заслуживаешь того, чтобы она вернулась к тебе. Ты...
— Смотри, девочка, — Йору ее не слушал, — смотри!..
Их окружил туман. На какое-то мгновение Шизунэ показалось, будто дом Йору гораздо больше, чем раньше, размером с резиденцию Хокаге, по меньшей мере.
А потом прямо рядом с ней открылись врата.
Они напоминали тучу, которую она видела прошлой ночью — действительно разрыв, дыра в пространстве, ведущая в неведомую звездную черноту.
На фоне этого, звездно-черного, появилась полупрозрачная женская фигура. Женщина была молодой и очень печальной.
— Тело, — пробормотал Йору, — я так и думал, что нужно тело. Новая... плоть, чтобы вместить ее. Ты кстати пришла ко мне, девочка. Мне невероятно повезло. Теперь Хи войдет в твое тело... и будет жить в нем.
Он говорил что-то еще, но Шизунэ не слышала. Было холодно, она дрожала всем телом и не могла отвести взгляда от приоткрывшихся бесцветных губ.
— Вернись домой, — сказала Хи, глядя на Йору. Он посмотрел на нее, будто не веря своим ушам, потом выронил меч уруми, и Шизунэ наконец смогла освободиться. Сделал неуверенный шаг вперед... — Я спою тебе колыбельную, Йору. Про нас двоих — ты «ночь», я «день». Иди ко мне. Я спою тебе...
Руки дрожали, но это не помешало Шизунэ использовать нужную технику — Докугири. Ядовитый туман распространился по дому Йору, вернее, странному пространству, в которое дом превратился, и предсказатель из племени цутигумо пошатнулся.
— ...песню костей, — голос Хи из обычного женского размазался, превратившись в изломанный страдальческий хор. Она вытянула вперед руки, невероятно худые и длинные; с них на глазах слезала кожа, возникали трупные пятна, обнажались кости — будто под воздействием кислоты. — Колыбельную... костей.
Йору закричал — Шизунэ видела, как открылся его рот, но не услышала крика. Голос Хи стал таким громким, что она почти оглохла; прикрыла уши руками, свернулась калачиком на полу. Сквозь ладони текло горячее и мокрое — кровь, поняла Шизунэ. Я услышала то, чего не должна была, чего никто не должен слышать. Если после этого я оглохну — значит, на то воля Ками.
Она не видела, что произошло дальше: кажется, потеряла сознание.
Когда она очнулась, туман рассеялся. Никакого разлома между мирами: обычный дом, если не считать окоченевшего трупа хозяина на полу.
На лице Йору застыл неимоверный ужас.
Пошатываясь, Шизунэ поднялась. Переступила через труп и, спотыкаясь, побрела в сад — нужно было нарвать синих цветов для Цунадэ. Она не любит цветы, но что поделаешь... что поделаешь.
Две тысячи четыреста шестьдесят шесть ступенек отделяли Шизунэ от ее умирающей возлюбленной.



— Не хотела бы я, чтобы меня похоронили так, — сказала Цунадэ. — В месте, где никто не сможет прийти на могилу, никто не узнает. Даже в Конохе есть Обелиск героев.
Они с Шизунэ стояли рядом с клумбой из синих цветов, которые следовало изучить в ближайшее же время — чтобы разработать вакцину. Теплица с красными цветами вчера сгорела дотла, сразу после того, как Шизунэ вернулась из деревни с лекарством — мертвенно-бледная, истекающая кровью.
— Тридцать три символа на ступеньках, — проговорила она, падая на футон, с которого только что встала Цунадэ. — Я нашла... их все.
Цунадэ стало легче сразу же, как она вдохнула запах синих цветов — в отличие от Анзу. Та тоже исцелилась, но продолжала рыдать — без всхлипов, без причитаний, слезы просто текли и текли по ее лицу, как вода.
Излечившись, Цунадэ при помощи чакры вылечила Шизунэ, а потом выслушала ее. Вместе они спустились в деревню и уничтожили красные цветы. Оставалось предать дело гласности: следовало уничтожить все растения, выведенные Йору и разошедшиеся по Стране Огня. И, конечно, изготовить надежное лекарство.
— Мне кажется, ей уже все равно, — Шизунэ протянула руку, коснулась синих лепестков. — Она забрала его с собой, потому что правда любила. Несмотря на то, что он с ней сделал. Так странно: он совсем не себе жизнь хотел продлить. Он хотел вернуть ее, хотел... такого вот бессмертия, для нее. Но мертвые не возвращаются. Я пришла... слишком поздно.
Цунадэ вспомнила слезы Анзу, отрешенную улыбку на навеки застывшем лице Амаи — будто та надела маску мико. Особую маску.
— Анзу сильная. Она справится. Сможет идти дальше. У нее, в конце концов, несколько сотен дочерей, — Цунадэ поймала себя на улыбке. — Ты спасла и ее, и меня. Знаешь, Шизунэ... не думаю, что я буду жить вечно. Это еще не удавалось ни одному Хокаге. Поэтому я хочу что-то после себя оставить — не изваяние на скале, другое. Что-то, общее с тобой. Может, это и не бессмертие, наоборот, подтверждение смертности... но так я буду чувствовать, что моя жизнь прожита не зря.
Шизунэ смотрела с недоумением:
— Что вы имеете в виду, Цунадэ-сама?..
И Цунадэ объяснила.
Но это уже совсем другая история.